Послевоенная история в литературе и искусстве

Вторая половина XX в. в истории России почти не затронута социальной историей. По сути это неизведанное поле для историко-социальных исследований, а литература и искусство могут и подсказывать сюжеты, и помогать в их разработке. К сожалению, пока еще трудно уложить все процессы, происходящие в художественной жизни, в необходимый историко-социальный контекст, но в тезисной форме можно указать на некоторые явления, которые могут послужить ориентирами в использовании художественных произведений как исторических источников.

Первое, что, видимо, нуждается в осмыслении, это историческое значение так называемой оттепели, выяснить ее истоки, причины и последствия для литературы и искусства. Обычно первые послевоенные годы рассматриваются как очередная мертвая зона, воцарившаяся после грубого вмешательства политического руководства в творческий процесс, в частности выход постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 г. Время, действительно, было тяжелое для творческих поисков. Страх и испуг царили в умах творческой интеллигенции. Однако не следует игнорировать процессы, которые подспудно протекали в обществе и косвенно находили отражение в культурной жизни страны. Возникли новые ожидания, стремление жить хорошо, получать больше развлечений, удовольствия и счастья. Заметны деполитизация и деидеологизация искусства и литературы, усиление лирического элемента, более всего заметного в поэзии, музыке, песне, кино. Довольно странным с точки зрения идеологического давления были принимаемые Политбюро ЦК ВКП(б) решения о массовом запуске на экраны страны заграничных фильмов из так называемого трофейного фонда, в том числе нескольких — из излюбленного фашистами репертуара. Не следует забывать, что 20 лет советский зритель практически не видел иностранных лент. Отдавало ли отчет политическое руководство, каким образом эти фильмы скажутся на идеологии советского общества? Был ли в этом чисто меркантильный интерес (средства на восстановление народного хозяйства) или что-либо другое?

Как бы то ни было, но в результате этих явлений происходил серьезный ментальный сдвиг в сознании людей, обострилось чувство неприятия повседневных реалий, трудностей и лишений, переживаемых людьми. Литература и искусство явно разделялись на внешние, парадные и «для души». По мере того как меркли социалистические ценности и идеалы, из красивой сказки превращаясь в невызывающие особого воодушевления перспективы, связанные с производством чугуна и стали, падала популярность авторов, работающих по политическому заказу.

«Оттепель» была действительно инициирована в литературе, подтвердив ее способность «шагать в ногу со временем». Название повести И. Эренбурга закрепилось как обозначение целого периода общественной жизни, но сравнение ее с «пробуждением спящей царевны» вряд ли уместно. В сущности «оттепель» явилась всего лишь продолжением давно начавшихся необратимых процессов. Восстанавливалась преемственность, постепенно возвращались забытые имена в литературе и искусстве, из столов и запасников извлекались написанные вещи, частично реабилитировались незаконно репрессированные авторы, произведения, а вместе с ними и многие течения художественного творчества. Литература и искусство первыми пытаются привнести что-нибудь новое в их осмысление, опираясь на образы, созданные в предшествующие годы, и оглядываясь, конечно, на цензурные рогатки и ограничения. В самом социалистическом реализме заметно усилилась собственно реалистическая тенденция и наблюдалось движение к «реализму без берегов». В этом ключе следует рассматривать появление «деревенской прозы», без прикрас воссоздающей действительную картину советской послевоенной деревни, «суровый стиль» в живописи. Наблюдалось вторжение в ранее запретные темы, в частности в ГУЛАГ, и описание реальной жизни и быта его обитателей. На страницах произведений наряду с рядовыми тружениками появились «странные люди», «чудики», неприкаянные и другие типы, которых было немало в советской действительности. Наследуя прежнее особое положение, поэты, писатели, кинорежиссеры становились знаковыми фигурами, звездами, пророками, вокруг которых складывалось широкое общественное мнение.

Процесс, естественно, протекал не без трудностей. Важной вехой, например, стал «поход» Н. С. Хрущева в декабре 1962 г. на художественную выставку в Манеж и устроенный там разнос авангардистским произведениям искусства. Сама по себе акция была инспирирована «кондовыми» представителями социалистического реализма, которые сыграли на эстетической безграмотности первого секретаря ЦК КПСС, опасаясь за свой официальный статус. Как результат — усиление идеологического и эстетического контроля над искусством со стороны партийных органов. Но гораздо важнее учесть последовавшую за этим общественную реакцию.

Во-первых, сам по себе поход Хрущева вызвал град насмешек и анекдотов, показывающих, как сильно изменилась ситуация, какой культурный сдвиг произошел в советском обществе³³³. Во-вторых, естественным стало нарастание недовольства диктатом, которое проникает буквально во все поры литературы, живописи, кино, в поэзию, в авторскую песню. В-третьих, этим событием датируется возникновение андеграунда и тех направлений художественного творчества, которые прямо противостояли эстетическим принципам социалистического реализма с явной политической подоплекой.

Феномен андеграунда имел несколько корней. В какой-то мере это было восстановление отечественной авангардистской традиции, в большей степени — усвоение (зачастую поверхностное и дилетантское) западного модернизма и постмодернизма, но главное, как ни парадоксально, социалистического реализма, только выворачиваемого наизнанку. Сегодня, когда литература и искусство андеграунда возносятся до небес и предстают как главное достижение тех времен, социальному историку не следует забывать свойственные ему черты — озлобленность на советскую действительность, расчет на эпатаж публики и проповедь самовыражения как главного критерия творчества. Да и само понятие «подполье» становится относительным. Не допускаемые на официальный уровень авторы произведений группируются на тусовках, вокруг неформальных выставок и презентаций.

Где-то с середины 1970-х годов (после знаменитой «бульдозерной выставки») власть становится довольно равнодушной к художественной стороне произведений, признав тем самым свою эстетическую некомпетентность, бдительно отслеживая лишь их политическое содержание. Изречение «правды» в этой области по-прежнему оставалось в руках партийного руководства. Одновременно становится очевидным кризис казенного искусства, не вызывавшего никакого отклика в общественных настроениях.

Поток, художественных произведений становится все более дифференцированным. Вокруг «толстых» (и не очень) журналов «Новый мир», «Октябрь», «Наш современник», «Юность», «Молодая гвардия», других изданий, театральных коллективов складываются течения, аналогичные прежним литературным группировкам, также ожесточенно спорившие между собой по важным, следует признать, общественным вопросам. Способом преодоления официоза становится обращение литературы и искусства к реконструкции «неподвижных» пластов исторического бытия, к частной жизни, к экзотике, фантастике, экранизациям. В отражении же острых проблем истории и современности, имеющих идеологическое звучание, чаще использовались обходные пути, недомолвки, намеки и прочие приемы. Каждая творческая находка встречала неизменный интерес публики, хотя с точки зрения исторической правды многие из них выглядят сегодня сомнительными. Популярность таких произведений объяснялась больше отклонением от властных установок и официальных «гладких» и «идеологически причесанных» концепций. Даже художники, стремящиеся жить в ладу с властью и продолжающие создавать «призрачный мир не сбывшихся, но любимых сказок», по выражению критика М. Германа, существенно обновляют свои художественные средства³³⁴.

Анализ того, что стало происходить в литературе и искусстве начиная с перестройки и гласности, лучше всего оставить на долю специалистов. Со временем, может быть, разберутся в этом и историки. Хотелось бы подчеркнуть лишь несколько моментов.

Обычно нынешнее состояние художественной жизни рассматривается специалистами как «гражданская война в литературе и искусстве», в которой, если уж проводить подобные исторические параллели, победили не «красные» и не «белые», а «иностранные интервенты» и «их агенты внутри страны», имея, конечно, в виду идейно-политическое и эстетическое содержание произведений. Современная Россия активно вливается в мировой поток литературы и искусства, сбывается давняя мечта К. Чуковского о том, что «они нас научат культуре»³³⁵.

Вместе с тем в свете сказанного выше, очевидно, что эта «гражданская война» в существенной мере явилась отражением предшествующих процессов. Среди глашатаев перестройки оказалось немало авторитетных писателей, журналистов и прочих деятелей культуры, которые, забросив свое дело и выступая в жанре публицистики, газетных и телевизионных интервью, занимались решением судеб страны. Многие пробовали свои силы на политической сцене, сыграв свою роль в свержении коммунистического режима, восстановлении права на свободу творчества, отмене цензуры.

Победа, однако, по их собственному признанию, где-то обернулась и поражением. Признаками этого являются утрата творческой интеллигенцией своего особого положения в обществе, развенчание имиджа писателей как властителей умов, носителей «многомудрого знания» и «народной совести», падение общественного интереса к «высокой литературе», распад творческих союзов и небывалый прежде раскол, главным образом по политическим основаниям. Наблюдается прямая проекция политических задач на содержание творчества, политизируется практически каждое слово. Господствующие позиции в искусстве заняла творческая элита, представляющая бывший советский андеграунд со всеми свойственными ему чертами, остальные — оттеснены на обочину художественной жизни.

Следует отметить тотальную коммерциализацию литературы и искусства под лозунгом «рынок все расставит по своим местам». Общая картина, которая возникла в результате внедрения рыночных отношений в эту сферу, выглядит далеко не радужной, ибо рыночная свобода частенько выливается в потакание низменным вкусам, постоянный поиск сенсаций, чтобы будоражить публику. Происходит буквальное мельтешение жанров и видов творчества. Реальность совсем уплывает из содержания произведений, проваливается в «черную дыру», в виртуальный мир. Действительность оказывается еще более деформированной, чем в социалистическом реализме.

Наконец, видимо, не обойти вниманием свойственные современному искусству упражнения на историческом поле. Сказать о том, что их целью является восстановление исторической правды, невозможно. Начав с робких попыток переосмыслить советское прошлое по отдельным позициям, возвращения «забытых имен» и закрытия «белых пятен»³³⁶, нынешняя художественная элита пришла к полному его отрицанию, глумлению и поношению не только советской, но и всей истории России буквально по всем пунктам критического и социалистического реализма. Оппозиционные литература и искусство, которым стараются «заткнуть глотку», напротив, лепят нечто совсем противоположное. В итоге в произведениях на историческую тему (мемуарах, романах и эссе) временная деформация действительности под влиянием эгоцентризма, политической и идеологической конъюнктуры, симпатий и антипатий, умышленного искажения, выдумывания, воображения, нагнетания страстей достигла крайней степени. Только в той части, в которой автор пользуется своей памятью, они заслуживают внимание историка. Использование же исторических свидетельств до предела тенденциозно, как правило, вторично и непрофессионально. Значение таких произведений для истории невелико и, в большинстве случаев, обращение к ним как источнику противопоказано. Историки вправе сверять свои знания с изображением исторической действительности в литературе и искусстве. К сожалению, порой они попадают в ловушку умышленно спровоцированных и надуманных дискуссий, идеологических и политических войн в художественном творчестве, далеких от задач истории как науки.