Сельскохозяйственная статистика

В дореволюционной России, стране аграрной, статистика землевладения и хозяйства находилась в центре внимания статистических органов. Одной из первых задач советской власти, установленной в момент нарастания голода и разорения страны, был учет сельскохозяйственной продукции и проблема снабжения населения продовольствием. Продовольственная проблема оказалась в центре политики государства, и ей по существу были подчинены все мероприятия по налаживанию сельскохозяйственной статистики: учет посевных площадей, поголовья скота, сельскохозяйственного инвентаря, угодий, сбора урожаев и т. п.

Первое время органы ЦСУ сделали упор на разработке итогов сельскохозяйственных переписей 1916-го и 1917 г., а затем начали осуществлять комплекс статистических обследований деревни. Вопрос о том, в какой мере они были связаны с продовольственной политикой советской власти, осуществлением продовольственной диктатуры, а затем продразверстки, остается наименее изученным, а такая связь, видимо, была, и не случайно глава всесильного Наркомпрода А.Д. Цюрупа вышел из рядов дореволюционных земских статистиков. По линии Наркомпрода и Наркомзема проводилось немало учетных работ, материалы которых находятся в архивах, но основным источником сведений о деревне в тот период стали обследования ЦСУ.

Организация статистического дела в деревне натолкнулась на неисчислимые трудности, связанные с необходимостью учета миллионов индивидуальных хозяйств, которые вовсе не были склонны сотрудничать в этом аспекте с государством. Первым мероприятием ЦСУ было проведение в 1919 г. гнездовой сельскохозяйственной переписи, которая охватила в отдельных, как правило, «спокойных» губерниях от 5 до 10% хозяйств. Ее материалы и сегодня привлекают внимание исследователей, изучающих крестьянское хозяйство в условиях военного коммунизма. В 1920 г., несмотря на исключительные трудности, была проведена первая советская (и единственная) сплошная сельскохозяйственная перепись. Ее программа была ограниченной, надежность собранных сведений в условиях продразверстки — сомнительной. Тем не менее материалы ее были востребованы для обследований деревни в 1920-е годы.

Самое важное, что нужно усвоить историку, который обращается к деревенской статистике этого времени, — она представляла собой комплекс статистических работ, каждая из которых имела определенную цель. С этой точки зрения должно рассматриваться ее значение для исторических исследований. Игнорирование этого обстоятельства ведет к не совсем корректному использованию данных, ошибкам и искажениям реально происходивших в деревне процессов.

Для обложения крестьянских хозяйств в то время существовал налоговый учет сельского населения по линии Наркомфина, которым пользовалось и ЦСУ. Совместно они составляли налоговые сводки, данные которых, хотя и считаются недоброкачественными, встречаются в трудах историков.

Для изучения статистики посевных площадей использовались весенние опросы, организованные способом механической выборки, доля которой была постепенно увеличена с 2 до 10%. В основу такой выборки были положены налоговые списки хозяйств.

Статистика урожаев и другой сельскохозяйственной продукции должна была вестись на основе тоже выборочных осенних опросов. Она, конечно, была более сложной, и поэтому — менее удачной. Попытки расширить программы осенних опросов, предпринятые в середине 1920-х годов, вообще привели к срыву данного направления статистики, и при оценке производства сельскохозяйственной продукции государственные органы вынуждены были пользоваться видами на урожай, оценкой хлебных запасов и т. п.

Для изучения социально-экономических процессов в деревне применялись динамические гнездовые переписи, т. е. ежегодные обследования одних и тех же хозяйств в одних и тех волостях (гнезд). Для их проведения был создан специальный отдел ЦСУ, который до 1926 г. возглавляла известный статистик А.И. Хрящева.

В центре внимания переписей находились вопросы аренды, найма, долговых обязательств, разделы, слияния хозяйств, переселения и др. Эти явления статистики считали органически свойственными деревне, и поэтому их относили к неонароднической органической школе, которая в конце 1920-х годов подверглась сокрушительной критике со стороны истовых марксистов, главным рупором которых стал журнал «На аграрном фронте».

В 1926—1927 гг. для разработки динамических переписей была установлена жесткая классовая схема, где наряду с показателями экономической мощи хозяйств (стоимость средств производства, размеры дохода и пр.) внедрялось множество других, характеризующих экономическую зависимость и эксплуатацию, а крестьянство делилось на четыре классовые группы: пролетарии (батраки), полупролетарии (бедняки), мелкие товаропроизводители (середняки) и мелкие капиталисты (кулаки). Подобный подход существенно огрублял многообразие социальных отношений, свойственных деревне. Одновременно сеть гнезд была существенно обновлена и расширена. Это, конечно, оправдывалось практической необходимостью, но подрывался сам принцип динамических переписей — долговременного наблюдения поведения одних и тех же крестьянских хозяйств.

Изучение материалов динамических переписей неизменно привлекает внимание историков. Им посвящались монографии, статьи. В центре внимания — материалы, собранные и обработанные под руководством А.И. Хрящевой³⁷⁰. Наиболее известной сегодня в мире работой, основанной на изучении данных динамических переписей, стала книга английского историка Т. Шанина «Неподвижный класс»³⁷¹.

Еще одним направлением деревенской статистики были бюджетные обследования крестьянских хозяйств — самое подробное и детализированное их описание, которое предусматривало регистрацию всех приходов и расходов, рыночного оборота продуктов и личного потребления, а также бюджета времени, затрачиваемого крестьянами на тот или иной вид деятельности (или бездеятельности). Ввиду своей информационной насыщенности крестьянские бюджеты неизменно привлекают внимание историков. На их основе написано немало трудов, создаются базы данных, но использование бюджетов далеко не всегда адекватно поставленным задачам. По бюджетам вряд ли можно составить картину состояния советской деревни. По сути своей бюджеты — монографические описания отдельных крестьянских дворов, которые неизбежно смещались в сторону более культурных и зажиточных хозяйств. Количество собранных бюджетов в 1920-е годы постоянно варьировалось по регионам и губерниям, а сколько их сегодня имеется в распоряжении историков — вопрос, который нуждается в прояснении. Лучше всего бюджеты соответствуют задачам изучения экономики крестьянского хозяйства, механизма его функционирования, взаимодействия его элементов, моделирования и выявления тенденций развития, способствующих выработке наиболее адекватной экономической политики. К изучению бюджетов применим широкий спектр математико-статистических методов, что было наглядно и убедительно продемонстрировано историками. Вопрос же о распространении (экстраполяции) полученных результатов на происходящие в деревне процессы тесно связан с репрезентативностью крестьянских бюджетов.

Проблема представительности различных типов обследований деревни в 1920-е годы занимает едва ли не ведущее место в литературе как в трудах тогдашних статистиков, так и в работах последующих аграрных историков. По общему мнению, наиболее репрезентативными были весенние опросы, но на них тоже существовали так называемые поправочные коэффициенты, исчисленные на основе балансового метода. Хуже обстояло дело с поправками для других обследований, поэтому различные их виды обладают неодинаковой репрезентативностью и достоверностью. Достоверность данных зависит также от того, какие силы привлекались для проведения обследований. Это, прежде всего, волостные статистики, которых было маловато. Основную массу регистраторов составляли добровольные корреспонденты и деревенский актив. Конечно, уровень подготовки и компетенции этих работников оставлял желать лучшего, но все же анализ собранных сведений говорит, что удавалось получить сносные с точки зрения статистики данные.

Разумеется, что в статистических публикациях и периодике 1920-х годов приводилось довольно много результатов разработки отдельных обследований, но основной комплекс материалов все-таки отложился как в центральных, так и местных архивах.

За ними таятся широкие возможности дальнейшего исследования советской деревни этого периода.

Наконец, не стоит забывать о существовании в деревне 1920-х годов коллективных хозяйств и различных форм государственных и кооперативных объединений, машинных и семеноводческих станций, опытных лабораторий и НИИ, которые тоже вели статистику. Основной формой получения сведений о них были переписи. Главное внимание исследователей в советский период было направлено на изучение колхозов, что вряд ли было оправдано, так как удельный вес коллективных хозяйств в то время был невелик. Гораздо больше следовало бы уделить места деятельности кооперации (потребительской, снабженческо-сбытовой, кредитной и т. п.). В результате кооперация, ее проблемы и трудности в истории 1920-х остаются слабо изученными в историографии, и, как следствие, — большое количество дискуссионных вопросов о перспективах кооперативного движения в России.

Сплошная коллективизация советской деревни привела к кардинальному изменению сельскохозяйственного учета и статистики. Основным источником статистических сведений стали годовые отчеты колхозов, совхозов и МТС. Переписи колхозов проводились преимущественно на первом (организационном) этапе колхозного движения. Затем переписи угодий, оборудования, скота и пр. рассматривались как дополнительный источник сведений по сельскохозяйственному производству. Индивидуальные хозяйства, пока они существовали, по-прежнему изучались на основе выборочных обследований. Основным организатором сельскохозяйственной статистики в этот период стал союзный Наркомзем, а для колхозов — Колхозцентр СССР, в архивных фондах которых сосредоточено большинство статистических документов по истории массовой коллективизации. В дальнейшем в сельскохозяйственной статистике все больше возрастает роль ЦУНХУ и Госплана, хотя, по идее, колхозный сектор должен был обладать правами относительной экономической самостоятельности. Иногда в 1930-е годы в ЦУНХУ составлялись сводные годовые отчеты колхозов и совхозов, изучению которых много внимания уделяли советские историки-аграрники³⁷².

В организации сельскохозяйственной статистики следует отметить очень важный момент, который недостаточно учитывается в современных исследованиях. Коллективизация, хотя и называется сплошной, но до конца таковой не стала. В руках деревенских, а иногда и городских жителей оставалось личное подсобное хозяйство, которое было важным подспорьем в производстве сельскохозяйственной продукции. Политика государства в отношении личных подворий в советское время колебалась от поддержки до гонений, но они всегда были важным элементом советской экономики, порою единственным способом выживания сельских жителей.

Главным источником сведений об экономике личных подсобных хозяйств до сих пор считаются выборочные бюджетные обследования колхозников, которые вроде бы продолжили традиции бюджетных обследований крестьянских хозяйств. На самом деле это далеко не так. Цели и задачи первых были другие. Поэтому вряд ли бюджетные обследования колхозников, а также рабочих и служащих могут существенно помочь в изучении данной сферы экономики. Не случайно здесь господствуют весьма разноречивые оценки. Может помочь обращение к статистике торговли и рыночных оборотов в советское время. Некоторую помощь в изучении экономики деревни может оказать обращение к такому массовому источнику как похозяйственные книги сельсоветов, введенные в 1933 г., но пока историки уделяют им мало внимания.

До конца советской эпохи учет сельскохозяйственного производства не претерпел существенных изменений, если не считать нескольких курьезных случаев. Один из них связан с учетом урожайности зерновых культур. В колхозном производстве длительное время велся учет так называемого урожая на корню, или видового, биологического урожая. Была разработана методика такой оценки на момент «молочной» и «восковой» спелости. Естественно, что полученные подобным образом цифры, не учитывающие потерь под влиянием климата и при сборе урожая, значительно преувеличивали его размеры, но именно их использовало сталинское руководство в целях пропаганды успехов колхозного строя. Подобная практика была отменена в 1953 г. и, как и прежде, стал учитываться так называемый амбарный урожай, т. е. собранный и убранный. На основе этого показателя были пересчитаны данные сельскохозяйственной статистики за предшествующие годы.

Для хрущевского десятилетия характерно большое число организационных перестроек в сельском хозяйстве. Среди них ликвидация МТС и передача техники в колхозы, их преобразование в совхозы и другие государственные объединения, гонения на личные подворья, целинная и кукурузная эпопеи, замена трудодней денежной оплатой труда в колхозах, введение пенсий. Это, конечно, отразилось на организации статистики. Последующие годы отмечены прекращением гонений на личные подворья и возрождением индивидуального труда на земле в форме садово-огороднического движения, охватившего миллионы людей в городах и рабочих поселках. Изучение его роли в производстве сельскохозяйственной продукции представляет известные трудности и требует особенного внимания к изучению бюджетных обследований семей рабочих, колхозников и служащих. Следует обратить внимание на возрастание в этот период роли различных агропромышленных объединений (АПО), управленческая деятельность которых страдала бюрократизмом, а значит, составлением огромного количества форм статистической отчетности.

В современной России статистика сельского хозяйства находится в состоянии хаоса. Это во многом обусловлено непоследовательностью аграрных реформ, сосуществованием в деревне различных организационных форм, их неналаженностью и плохой управляемостью. Статистические показатели работы бывших колхозов, новых производственных объединений, фермерских хозяйств имеют большей частью оценочный характер и бывают весьма противоречивы. При их изучении может пригодиться многое из опыта деревенской статистики 1920-х годов, а также приемы микромоделирования для изучения отдельных типов хозяйств и выработки более грамотной и разумной аграрной политики.

Социальная статистика

Границы между экономической и социальной статистикой условны и преходящи. Можно сказать, что там, где в экономической статистике, наряду с учетом движения произведенных товаров, стоимостей и т. п., начинается учет человеческого фактора в производственном процессе, там начинается социальная статистика. К социальной обычно относят статистику населения и трудовых ресурсов, труда и заработной платы, уровня жизни населения и системы его обслуживания, здравоохранения, образования, культуры, моральную статистику. Прежде всего, видимо, стоит остановиться на статистике населения (народонаселения), которой историки уделяют наибольшее внимание при изучении социальных процессов. Статистику населения еще называют демографической статистикой, однако сама по себе демография — наука о динамике и воспроизводстве населения. В то же время под демографией часто разумеют вид управленческой деятельности по сбору статистических данных, относящихся к населению вообще. Историкам очень важно иметь в виду это обстоятельство, так как именно подобные данные и обеспечивают разработку различных проблем социальной истории. Если в центре внимания демографической науки находится изучение на основе моделей демографического поведения половозрастных распределений, рождаемости, смертности, естественного прироста и связанных с ними показателей брачности, детности, плодовитости и т. п., то перед историком изначально стоит задача характеристики более широкого круга явлений общественной жизни. Существует специальная историческая дисциплина — историческая демография, которая, хотя и не имеет столь развитого методического инструментария, по крайней мере у нас в стране, зато широко обращается к конкретно-историческим обстоятельствам, оказывающим воздействие на демографические процессы. Необходимо подчеркнуть, однако, что ее предметную область определяет демографическая наука. В ином случае сфера ее изучения непомерно расширяется и начинает растворяться главная задача исторической демографии — анализ закономерностей воспроизводства населения. Одновременно становится очевидным, что значение статистики населения как источника выходит за рамки исторической демографии.

Статистика населения

Процесс сбора данных о населении тесно связан с проведением переписей. Их главная задача — давать точные данные о числе жителей страны на определенный момент времени. В программы переписей включаются в основном такие демографические показатели, которые должны служить основой для корректировки материалов текущего демографического учета. В странах, где демографический учет поставлен плохо, как и статистика вообще, программы переписей расширяются с включением в них совокупности экономических и социальных данных, специфических для страны. Так, программа первой Всероссийской переписи населения 1897 г. была явно приспособлена для учета численности и состава населения преимущественно крестьянской страны и включала 14 детально разработанных вопросов, учитывающих эту специфику. Число жителей России по переписи составило 127 млн человек. Велась подготовка второй переписи, прерванная Первой мировой войной. На то время, по оценкам специалистов, население страны к ее началу (в границах 1914 г.) должно было перевалить 170 млн человек. В 1917 г. проводились городская и сельскохозяйственные переписи с ограниченной программой. Учитывались число членов домохозяйств, отсутствующие, беженцы, пленные, а из демографических показателей — пол и возраст. Ввиду сложных перипетий революционного времени материалы переписи были разработаны плохо, особенно городской переписи, от которой остались одни отрывки и глухие упоминания в литературе. В июне 1918 г. производилась перепись населения Петрограда, о которой тоже мало что известно.

Первая всеобщая советская перепись населения проводилась в 1920 г., когда еще шла Гражданская война. Полностью население страны охватить не удалось, хотя оценка на тот момент (138 млн человек) кажется правдоподобной (сокращение территории, гибель людей от войн, голода, болезней и лишений). Акция была интересна своей программой, которая давала возможность довольно широкой характеристики состава населения, поэтому перепись иногда называют профессионально-демографической. Ее личный листок включал 18 вопросов, дополненных квартирной и подворной картой, поселенными списками домохозяев в сельской местности. Полученные при обработке переписи материалы были опубликованы в «Трудах ЦСУ». Они неполны, отрывочны. Конечно, в последующем была возможность восполнить пробелы и подвергнуть их более глубокой разработке, но первичные материалы не сохранились. В отличие от других стран традиция уничтожать индивидуальные переписные бланки распространялась и на последующие советские переписи. Между тем именно первичная информация переписей в исследовательском плане представляет наибольший интерес, причем вовсе не для точного учета населения. Поскольку эта основная задача считалась не достигнутой, было решено провести новую перепись. Огромные усилия по проведению столь масштабной и дорогостоящей статистической операции (и это — в условиях голода, войны и разрухи, отсутствия средств) оказались потраченными почти впустую.

Новую перепись было решено провести в два этапа: сначала по городам, затем в сельской местности. Затея с самого начала многим статистикам показалась сомнительной. Тем не менее в 1923 г. примерно по той же, несколько сокращенной программе была проведена городская перепись. Разработка ее итогов, причем довольно основательных, отражена в «Трудах ЦСУ».

Что касается села, то в ЦСУ возобладало мнение, что нужно проводить новую всеобщую перепись населения, которая была осуществлена в декабре 1926 г. Население страны на критический день переписи составило 147 млн человек. Так как материалы предыдущей всеобщей переписи 1920 г. считаются недоброкачественными, перепись 1926 г. неоднократно использовалась для исчисления потерь населения России за период 1914—1922 гг., представлявший цепь непрерывных для населения катаклизмов (мировая война, Гражданская война, массовые эпидемии, голод, эмиграция и др. явления). Конечно, точных данных о потерях населения получить невозможно, но, по оценкам статистиков, они составляли около 20 млн человек (без учета территорий, отпавших от России).

Обширная программа переписи (личный листок из 14 вопросов, семейная карта, владенная ведомость) создавала возможности для исследования самых разнообразных вопросов демографической и социальной истории. Исследователи часто и охотно обращались к данным переписи. Еще в советский период были попытки создавать на основе 56-томной публикации ее материалов банки данных. Нередко разработка переписи, как и других источников, в советское время подвергалась критике за отсутствие классового анализа в представленных таблицах о составе населения, за использование унаследованных еще с дореволюционного времени социальных категорий. На самом деле никакой реальной проблемы за этим не стояло. Опубликованные данные можно пересчитывать в зависимости от задачи, которая стоит перед автором.

Параллельно с проведением переписей советские органы пытались наладить текущий учет населения, но это долгое время не удавалось. По традиции жители шли в церковь, а не в советские учреждения, чтобы скрепить брачные узы (венчание), окрестить ребенка, проводить родственников в последний путь (отпевание). К тому же государство не очень строго следило за записью актов гражданского состояния (ЗАГС), допуская вольности в семейных и брачных отношениях. Только к середине 1930-х годов можно говорить о том, что учет отделов ЗАГС был более или менее налажен, а значит, о появлении возможности их использования для расчетов текущего движения населения. Примерно к этому времени относится ужесточение паспортного контроля.

К 1930-м годам относятся весьма драматические коллизии, которые отразились на статистике населения. В 1920-е годы в результате стабилизации жизни в стране был достигнут его высокий естественный прирост, характерный для крестьянских стран, который приближался к цифре 3 млн человек ежегодно — самый высокий за всю историю России. Исходя из него делались оценки численности населения в 1930-е годы, о которых с гордостью рапортовало сталинское руководство, хотя текущий его учет говорил, что цифры — не столь радужные.

Ретроспективно оценивая демографические процессы 1930-х годов, необходимо перечислить факторы, оказавшие влияние на динамику населения.

1. Форсированная индустриализация, перелив сельского населения в города, ускорение миграционных процессов, внедрение школьного и вузовского образования, отодвижение возраста вступления в брак и т. п. Они вызвали необратимые изменения в характере воспроизводства населения и привели к сокращению его естественного прироста за счет резкого падения рождаемости и продолжающейся сохраняться высокой смертности, снижение которой не обеспечивалось в достаточной степени мероприятиями государства в социальной области. Поэтому ежегодный естественный прирост населения в середине 1930-х годов сократился почти в два раза.

2. Репрессивная политика руководства по отношению к крестьянству, насильственная коллективизация, политика ликвидации кулачества как класса, переселение кулацких семей, ликвидация классово враждебных элементов, массовые репрессии, рост числа заключенных и специальных контингентов, эмиграция кочевых народов, прежде всего казахов, перед угрозой насильственной коллективизации.

3. Голод 1932—1933 гг., вызванный политикой сталинского руководства и резким падением уровня жизни в деревне, который сопровождался ростом смертности. Голодомор охватил Украину, Черноземный центр, Поволжье, Дон и Северный Кавказ.

С 1932 г. в стране началась подготовка новой всеобщей переписи населения. Программа переписи 1926 г. была отвергнута. Новая программа составлялась в полном соответствии с марксистско-ленинской методологией статистики народонаселения. Круг вопросов в программе переписи был сокращен. Неизвестно, по какой причине, скорее всего чтобы подчеркнуть атеистические изменения в советском обществе, в программу был включен вопрос об отношении к религии. После ряда пробных мероприятий, перепись была проведена на начало 1937 г. Число жителей страны, зарегистрированных ею (162 млн) намного расходилось с цифрами, ранее приводимыми в печати. Кроме того, обнаружилось расхождение в 6,3 млн человек по сравнению с текущим демографическим учетом. Это вызвало неистовый гнев сталинского руководства. Причастные к проведению переписи лица, в том числе руководитель ЦУНХУ старый большевик И.А. Краваль, были репрессированы. Было объявлено, что в результате вредительской деятельности перепись проводилась с грубыми ошибками, вызвавшими недоучет населения, и назначена новая перепись, которая пришлась на начало 1939 г. На промежуток, прошедший между двумя переписями, на динамику населения оказали влияние два важных обстоятельства. Во-первых, последствия принятия в 1936 г. закона об охране материнства и детства, более известного как закон о запрещении абортов, который на первых порах привел к довольно заметному увеличению рождаемости. Во-вторых, разгул массовых репрессий в 1937—1938 гг., известный как «ежовщина».

По официальным данным переписи 1939 г., население страны составило 170,6 млн человек, но, как показывают новые документы, цифра была искусственно увеличена примерно на 3 млн. Однако она носит характер своеобразного компромисса. Ею как бы признавалось, что предшествующие демографические оценки были неверными. Включение в состав СССР новых территорий в 1939—1940 гг. в известной степени сгладило проблему неблагополучных цифр. Накануне Великой Отечественной войны число жителей СССР приближалось к отметке 200 млн.

В связи с оценкой общей численности населения в последнее десятилетие возник большой пласт литературы, посвященный изучению так называемых избыточных смертей в 1930-е годы, т. е. числа жертв, пострадавших от политики сталинского руководства. Цифры приводятся разные: 8, 10 и более млн жертв, но, как представляется, они несколько преувеличены. Правильно решить вопрос можно, если строго придерживаться системного взгляда на течение демографических процессов с учетом совместного влияния вышеперечисленных факторов³⁷³.

По вполне понятной причине разработанные материалы переписи 1937 г. не были опубликованы. Но в полном объеме не были оглашены и результаты переписи 1939 г., за исключением самых кратких итогов. Публикация материалов обеих переписей, извлеченных из архивов, была предпринята историками только в 1990-е годы³⁷⁴. Сегодня на повестке дня стоит научное изучение опубликованных материалов, роль и значение которых выходит далеко за рамки изучения демографических процессов. Они позволяют судить о том, как изменилась социальная структура населения в результате быстрой индустриальной трансформации, коллективизации деревни, какие появились новые общественные слои и группы, занятия, профессии; выделить возрастные группы; оценить трудовые ресурсы, их качество и подготовку, призывные контингента; проследить, какие изменения произошли в образовании и культуре, в национальном и этническом составе населения. Перепись 1937 г. дает представление о верности населения религиозным традициям, что было неожиданным для руководства после многих лет яростной атаки на церковь и послужило причиной для дискредитации переписи. Обе переписи содержат сведения о спецконтингентах, т. е. гражданах, переписанных в особом порядке, военнослужащих, заключенных и трудпоселенцах. Для решения многочисленных вопросов, связанных с изучением данных переписей, было бы целесообразно на основе как опубликованных, так и оставшихся в архиве материалов создать банк данных многоцелевого назначения. В источниковедческом плане может возникнуть вопрос: материалы какой переписи 1937 г. или 1939 г. предпочтительнее? Некоторые ученые предпочитают первую, поскольку с последней были произведены определенные статистические манипуляции, но это было бы ошибкой. Главная задача историка выявить тенденции. Корректировки данных, например равномерное разбрасывание сведений о спецконтингентах по районам страны, могут, конечно, повлиять на решение отдельных вопросов, но выявить общие закономерности социальных изменений они не помешают, а по материалам переписи 1939 г. они обнаруживаются звучнее и ярче.

Большое место в современных исторических исследованиях занял вопрос о демографических последствиях Великой Отечественной войны. Сразу после нее было ясно, что они были очень тяжелыми, так как мало было в Советском Союзе семей, не потерявших родных и близких в военные годы, но исследовать этот вопрос было запрещено. Только при Хрущеве была оглашена цифра общих потерь: более 20 млн человек. Эта была оценка, сделанная демографами на основании переписи населения 1959 г., состоявшейся через 14 лет после войны, и текущей демографической статистики.

В потоке разоблачений преступлений сталинского режима, начавшихся в период перестройки и гласности, необычайную остроту приобрели вопросы о чрезмерных потерях в годы войны, допущенных по вине руководства страны и военного командования, оправдания противника и возвеличивания его успехов. В литературе стали гулять самые фантастические цифры, вроде того, что на «каждого убитого немца приходилось 14 наших».

Почти одновременно начали работать комиссия Госкомстата СССР по оценке общих потерь населения и комиссия Министерства обороны СССР по выявлению и уточнению данных о потерях вооруженных сил за 1941 —1945 гг. К сожалению, следуя ведомственной логике, комиссии в упор не видели друг друга, работая каждая по своему сценарию.

Первая комиссия, применяя методы демографического баланса, определила потери СССР в годы войны в 27 млн человек³⁷⁵, и эта цифра вошла сегодня в обиход. Но этой цифрой измеряется своеобразная демографическая яма, которая образовалась в послевоенный период и явилась следствием потерь, допущенных как в военное, так и предвоенное время, а также искажений в учете населения.

Иначе работала вторая комиссия, опираясь на донесения о потерях воинских частей, материалы военных ведомств или архивов. Результаты работы комиссии были опубликованы³⁷⁶. Их значение выходит за рамки исчисления потерь и приоткрывает состояние текущего учета в таких ведомствах, как НКО, НКВД, НКГБ, обладавших в советское время самым высоким уровнем секретности.

Комиссия определила численность безвозвратных потерь Вооруженных Сил в годы войны в 8 млн 668 тыс. 400 человек. Подобная точность может вызвать лишь грустную улыбку, тем более, что сами авторы жаловались на недостаток точных данных и прибегали к расчетам. Более правильным было бы оценивать боевые потери в пределах от 8 до 10 млн человек. Одновременно ряд ученых проделали расчеты потерь среди гражданского населения в результате ведения военных действий, политики геноцида, осуществляемой Германией на территории СССР, борьбы с партизанским движением и других акций, причем не только со стороны Германии, но и советского руководства (депортации народов, борьба с антисоветским подпольем, репрессии). Эти людские потери исчисляются 13—15 млн человек. Кроме того, помимо прямых существует еще понятие косвенных потерь (число не рожденных граждан по причине прямых потерь, преждевременная смертность среди раненых и инвалидов и пр.), которые практически не поддаются исчислению³⁷⁷.

В послевоенный период демографические процессы в СССР характеризовались относительной стабильностью. Их содержанием стало завершение в середине 1960-х годов демографического перехода, т.е. перехода на другой режим воспроизводства населения, отмечаемый невысокими уровнями рождаемости и смертности в большинстве республик и регионов страны, что является признаком, присущим развитым странам. В 1959-м, 1970-м, 1979-м и 1989 г. были проведены переписи населения, зафиксировавшие соответственно 208, 242, 262 и 282 млн жителей. Население Российской Федерации, в 1990 г. объявившей себя независимой, на эти годы составило 117,5, 130, 137 и 147 млн человек. Результаты обработки переписей населения были опубликованы в довольно ограниченном объеме, которые, тем не менее, давали распределение населения по полу и возрасту, по семейному положению, по национальному составу, по родному языку, по источникам существования и другим признакам. Следует заметить, что материалы последней советской переписи были разработаны только по Российской Федерации в 1992—1993 гг. Первичные бланки последних советских переписей, как и раньше, были уничтожены.

Но поскольку они обрабатывались на ЭВМ в централизованном порядке, то остались магнитные ленты с записями первичных данных, которые, если привести их к современной компьютерной технологии, позволят отчасти восполнить ущерб, нанесенный дальнейшему научному изучению переписных материалов.

Одновременно с переписями населения был довольно сносно налажен текущий демографический учет. На его основе стало очевидно, что уже к концу советской эпохи уменьшился прирост населения ниже допустимого уровня, обеспечивающего нормальное его воспроизводство, а в современной России и в ряде республик на постсоветском пространстве обозначились черты демографического кризиса. Обстоятельствам и проявлениям этого кризиса посвящены сотни научных исследований, и многое еще предстоит изучить, чтобы найти выход из этой ситуации. Кризис проявляется в довольно резком снижении рождаемости и росте смертности населения, которые совпадают с началом радикальных реформ. В результате из года в год происходит сокращение численности населения России, которое нашло отражение в переписи населения России 2002 г., подвергающейся в настоящее время обработке и анализу. Демографическая ситуация в современной России получила символическое название «русский крест», отчетливо видный, если построить график изменений в рождаемости и смертности населения за последние 15 лет.

Сокращение населения России было бы еще более заметным, если бы не приток из бывших республик СССР, преимущественно русских или русскоязычных, в предшествующие годы расселившихся по территории СССР. К сожалению, миграции и переселения, их факторы и последствия мало изучались в советский период. Это довольно странно, так как они составляют одну из отличительных черт истории страны, начиная с древнейших времен. Конечно, имели место процессы эмиграции и иммиграции населения, но все же, в отличие от США, Канады и Австралии (страны с наибольшим притоком иммигрантов), миграционные процессы в стране носили внутренний характер. Следует заметить, что в наших архивах имеется довольно много материалов для исследования этой проблемы, а в ЦСУ (ЦУНХУ) существовал специальный отдел для изучения миграций. Разработка темы возможна в самых разных аспектах: на макро- и микроуровне, в региональном, в национальном срезах и т.д., и ясно, что без статистических источников здесь не обойтись. Трудности изучения миграционных процессов в истории XX в. связаны с наличием потоков: перемещений по территории страны и социальных перемещений, т. е. сменой занятия, профессии, а с нею и социального статуса при переезде в город.