Классовый и идеологический характер советской личной документации

Социально-классовая и идеологическая направленность присуща всем документам советского периода, но особенно явно она сквозит в первые десятилетия советской власти. Государство диктатуры пролетариата открыто декларировало и проводило направленную классовую политику, которая нашла отражение в источниках той эпохи. Массовые репрессии в советское время также проводились по классово-политическим мотивам. Среди наиболее характерных в указанном смысле комплексов личной документации следует назвать материалы ВЧК—ОГПУ—НКВД и других карательных органов, протоколы допросов в делах подвергшихся чисткам и репрессированных, а также лиц, лишенных избирательных прав ³⁹⁹. В названных материалах, как, впрочем, и в целом ряде им подобных, классовый характер внутренней политики советской власти проявился наиболее рельефно. Более того, именно «классовая диктатура» и была причиной, породившей возникновение названных комплексов источников.

При такой организации государственной власти и управления кардинальные изменения произошли в повседневной жизни людей. Постоянно на массовом уровне требовалось доказывать или подтверждать политическую лояльность и, желательно, принадлежность к господствующему, т. е. рабочему классу. Эта ситуация вызвала появление новых массовых документов. Разного рода справки, заявления, показания свидетелей в изобилии присутствуют практически во всех комплексах, сохранившихся в государственных архивах. Официальные инстанции, а также центральные газеты и журналы буквально захлестывает поток жалоб и заявлений граждан, лишенных чего-то или попавших в число недостаточно лояльных к новой власти.

Доказательства классовой принадлежности существенно отличаются и по форме, и по содержанию. Такие источники, возникшие в силу разных обстоятельств, характеризуются неодинаковым уровнем достоверности, различными жанровыми характеристиками, степенью проявления эмоций. Порой это официальные справки, иногда заявления, где желаемое выдается за действительное, выгодные факты биографии намеренно акцентируются, а иногда «возмущенные», и потому крайне эмоциональные документы.

Если граждане всячески стремились доказать или подтвердить свою лояльность, то государство стремилось во что бы то ни стало облечь в классовую риторику контроль за персональным составом органов власти. Отсюда периодические чистки, которые проводились в первые десятилетия советской власти. Искоренение так называемых классово-чуждых элементов из государственного аппарата и из партии, их преследование, статистика чистоты партийных рядов — вот содержание деятельности официальных органов, запечатленное в соответствующих массовых источниках. Среди таких источников — протоколы партийных собраний, на которых рассматривались личные и персональные дела коммунистов периода партийных чисток (особенно подробный характер имеют протоколы генеральной партийной чистки 1929 г.), а также протоколы государственных организаций, партийных и советских органов, производивших чистки.

Следует иметь в виду, что в источниковедческом смысле перечисленные комплексы массовой документации близки по характеру отражения классовой идеологии. И в личных делах лишенцев, и людей, подвергшихся чисткам и исключению из партии, комсомола, можно в изобилии найти инструктивные материалы по проведению классовой политики и многочисленные жалобы, где факты собственной биографии излагаются максимально лояльно текущей ситуации, присутствуют заявления от соратников по революционному прошлому или доносы. Но, казалось бы, какой интерес для современного историка представляет доказательство пролетарского происхождения какой-либо гражданки N? Однако очень часто именно отдельный случай или их совокупность наиболее точно высвечивают реальное содержание происходивших в Советской России процессов. Так, для историка интересно и, безусловно, важно когда, в связи с чем и каким образом гражданка N была обязана и хотела доказать свое пролетарское происхождение, что ей угрожало в противном случае. Какие конкретные способы и приемы она считала наиболее действенными, и наконец, сколько было таких безымянных, вынужденных оставлять дома малолетних детей, искать неизвестно где справки и ходить, ходить по конторам, доказывая свою лояльность пролетарской власти. Интересно и, безусловно, важно, с другой стороны, в силу каких обстоятельств люди стремились в партию или комсомол.

Следует отметить, что для корректного анализа социальных процессов в Советской России ключевое значение имеет содержание таких исторически-конкретных характеристик, как социальное положение и социальное происхождение. В архивных документах эти характеристики запечатлелись языком эпохи: «рабочий от станка», «крестьянин от сохи», «старый большевик», «коммунист-ленинец», «пролетарий до мозга костей», «рабоче-крестьянское происхождение», «социально чуждый элемент», «нетрудовой элемент», «враг народа» и т. п. В документах и биографических сведениях, в том числе публикуемых в печати, создавались строго определенные образы руководителей, и информация о них не должна была выходить за рамки установленных канонов.

Постепенно складывались правила презентации вождя, составлявшие основу советского политического ритуала. С течением времени критерии образа политика менялись в зависимости от идеологической конъюнктуры. Конечно, в такого рода источниках всегда был стандартный набор данных, которые вроде бы и не было особой нужды искажать, например место и год рождения. Но наряду с такими сведениями в источниках в изобилии представлены сведения исторически подвижного ряда, а некоторые нежелательные для руководителей реальные факты опускались, в частности отсутствие образования. Большевики старались исключить всякую информацию, не соответствующую образу истинного большевика-ленинца, и напротив, всячески подчеркивали факты идейной неустойчивости, измены и предательства своих политических противников или тех руководителей, которые в советское время «отклонялись» от генеральной линии. В период массовых репрессий биографии многих известных деятелей, как и их прототипы, тоже подверглись аресту и уничтожению, в сталинский же период «вымарывались» из справочных изданий, из фотографий и кинофильмов. Со временем революционная биография дополнялась и заменялась фактами активного участия в строительстве социализма.

Для изучения обозначенных проблем существуют два основных подхода. Во-первых, выяснение конкретно-исторического содержания понятия на основе анализа причин и условий его возникновения и эволюции. Необходимо как можно более детально выяснить, какое содержание вкладывали современники, например, в термин «социальное происхождение» или «социальное положение». На первый взгляд, это, казалось бы, простой вопрос. Социальное происхождение определяется по социальному статусу (занятию, профессии) родителей, социальное положение — по социальному статусу (занятию, профессии) человека на тот момент, к которому относится возникновение источника. Однако вследствие классовой и идеологической политики решение вопроса оказалось столь запутанным, что вплоть до конца советского строя исследователю приходится иметь дело с искаженной картиной истинной динамики социальных изменений в советском обществе.

Для того чтобы обосновывать пролетарскую диктатуру, а затем ведущую роль рабочего класса в управлении обществом и государством использовалась малейшая зацепка, дабы включить человека в число пролетариев (рабочих). Как показывает обработка многих массовых источников, помимо труда на производстве, любое упоминание о связи с рабочей средой служило основанием для зачисления в ряды рабочих. В результате К. Ворошилов, например, представлялся как рабочий вождь Красной Армии. Впрочем, ценилось и крестьянское происхождение, если впоследствии партийный или иной деятель связывал свою судьбу с большевизмом. Так, всесоюзный староста М.И. Калинин, питерский рабочий из крестьян Тверской губернии, стал олицетворением союза рабочего класса и крестьянства. Однако непролетарское происхождение могло в любой момент стать одним из пунктов политических обвинений. В частности, великому пролетарскому писателю М. Горькому в 1920-е годы (период эмиграции) нередко вменялись в вину мещанское происхождение и босяцкое прошлое.

С переходом от государства пролетарской диктатуры к всенародному государству при сохранении ведущей роли рабочего класса рабочая и крестьянская принадлежность ценится столь же высоко (при приеме в партию, в вузы, выдвижении на должность) и служит предметом социальных манипуляций. Особенно ярко это проявлялось при публикации официальных данных о составе высших и центральных органов партии, представительных форумов, якобы свидетельствующих о преобладании в них рабочих и крестьян.

Социальное происхождение и социальный статус в наибольшей степени подвергались фальсификации в советское время. Предметом социальных манипуляций была также национальность, получившая название «пятого пункта» (по номеру соответствующей графы в личном листке по учету кадров). В первые годы советской власти национальности людей не придавалось большого значения ввиду приверженности руководства пролетарскому интернационализму. Впоследствии, в связи с так называемой политикой коренизации аппарата, стало необходимо подчеркнуть широкое участие рядовых представителей народов СССР, поднимающихся до высот государственного управления. Данные публиковались таким образом, чтобы нельзя было судить, какие именно национальные кадры и как делали карьеру и выдвигались наверх. Важно было скрыть участие некоторых национальностей (русских, украинцев, евреев и др.) в формировании различных звеньев государственного аппарата и категорий работников.

Надежным способом выяснения реальной ситуации является раскрытие содержания того или иного показателя через окружающие его характеристики, установление сети взаимосвязей признаков в создаваемых базах данных. Следует понять, какие демографические, образовательные, национальные, возрастные показатели характеризуют, например, рабочих по социальному происхождению? Какова динамика их социальной мобильности? Что является определяющим, например, для продвижения по службе — принадлежность к рабочим по социальному положению или к коренной народности региона? Без реконструкции исторического контекста понять игру в слова, а вернее, игру в штампы нельзя, сложно также и до конца осмыслить механизм массовых репрессий. Только на базе такого анализа можно выяснить, как сказанное с трибуны слово инициировало запуск бюрократической машины. Сказанное слово превращалось в мишень, и смертельный удар обрушивался немедленно — на буржуазных перерожденцев, националов, шпионов-эсперантистов, не говоря уж о тайных агентах Антанты и хозяйственных вредителях. Позднее главным пунктом обвинений становится антисоветская агитация, идеологическая неустойчивость.

Идеология и идеократия были важнейшим элементом управления в советском обществе и сказывались на содержании документов. Они пронизывали все бюрократические процедуры — от рождения и наречения ребенка до погребального обряда. Идеология вошла не только в общественную, социальную, но и в повседневную, бытовую жизнь советских людей, она стала причиной их действий и поступков на массовом уровне. Между гражданином и обществом шла игра, действовать по правилам которой было обязательно, нарушение правил вызывало отторжение человека системой. В этой игре нельзя было выиграть или проиграть, нельзя было даже выйти из нее. Именно этот элемент отношений между личностью и государством отразился в массовых источниках, что проявлялось и в эзоповом языке биографических сведений, личных заявлений и выступлений на разного рода собраниях, в мотивации социального поведения людей.

Изучение правил этой игры может быть ключом к пониманию не только поступков, кажущихся нам, сегодняшним, нелогичными, аморальными, а иногда и просто абсурдными, но и отдельных явлений советской истории, например вандализма в отношении церкви и верующих с предварительным обсуждением «регламента» этой акции и ее фиксации в протоколе общественной организации. Или практики лишения продовольственных карточек абсолютно законным путем в результате проведенного доказательства того, что «ваш отец до 1917 г. имел торговлю». Каждый сохранившийся документ об этих мероприятиях уникален. Документов о подобных акциях десятки тысяч. И здесь исключительно важно найти баланс между общими чертами, позволяющими продвинуться в понимании социального процесса, и особенностями конкретного частного случая, пусть даже с захватывающе интересными подробностями.

Ситуация тотальной недоговоренности и наличие косвенного мотива в поведении делает обязательным при изучении массовых источников советской эпохи извлечение скрытой, структурной информации. Получение такого рода сведений тесно связано не только с данными источников как таковыми, но и с контекстом их возникновения. На массовом уровне чувствительность к исторической обстановке является непременным условием обработки и анализа данных с помощью компьютерных технологий.

Почти всей личной документации советского периода незримо присущ инквизиторский характер, связанный с существованием в стране большого количества органов, призванных отсекать нежелательные для советской системы элементы по идейным, классовым и иным соображениям. Некоторые личные дела в связи с этим приобретали своеобразный характер, аналогичный судебно- следственным материалам. Например, личные дела лиц, лишенных избирательных прав и ходатайствовавших об их восстановлении, личные дела граждан и коммунистов, попавших под партийную чистку или репрессированных. Однако и в личных делах констатирующего характера — личное дело коммуниста при приеме в партию, личное дело абитуриента и студента, и т. п. — элементы процедуры судебно-следственного характера также были налицо: в качестве свидетелей (поручителей) выступают лица, дающие характеристики, имеет место и бюрократическая процедура с окончательным решением.

Как уже было сказано, документы советского времени демонстрируют производственную и общественную активность граждан. На этой основе подчас возникали огромные комплексы документации, которые запечатлели не столько реальную, сколько виртуальную жизнь советского общества. Типичными в этом отношении являются комплексы документов по социалистическому соревнованию (коллективные и личные обязательства, отчеты об их выполнении, наградные дела, биографии ударников и стахановцев, победителей соревнования и пр.). При работе с данными источниками, как и со статистикой соревнования, отражающей дутые цифры, совершенно невозможно отделить зерна от плевел, поэтому скептическое отношение к ним современных историков, в отличие от советских, совершенно оправданно. Хотя с точки зрения анализа попыток идеологически и морально стимулировать труд в советских условиях, эти материалы могут представлять известный интерес.