Работа с массовыми документами революционного времени

Новейшая история России началась с включения действительно огромных масс людей в общественную жизнь и политические процессы. Пока отсутствовали традиции отражения такого рода массовых действий, состав документации не обладал устойчивыми характеристиками. Специфические черты возникновения массовых документов периода бурных политических потрясений в России проявились еще в революции 1905 г., а в 1917 г. получили дальнейшее развитие. Это обращения, наказы, приговоры сельских сходов, коллективные и индивидуальные письма граждан в революционные органы, протоколы их заседаний, бесчисленные постановления и резолюции собраний, митингов, листовки, воззвания и т. п. Большой комплекс документов откладывался в связи с образованием новых партий и других общественных организаций.

Несмотря на хаотичность и неупорядоченность источников этого времени и содержащихся в них сведений, можно тем не менее отметить несколько принципиальных для их обработки моментов. Это, во-первых, мобилизационный характер сбора сведений. Во-вторых, ориентация на создание устойчиво структурированных документальных рядов и исторических свидетельств. В-треть- их, политический раскол общества диктует необходимость применения таких методик источниковедческого анализа, которые обеспечивали бы разностороннее и панорамное видение исторической ситуации. В-четвертых, вследствие преобладания разрозненной текстовой информации использование специальных приемов ее обработки и анализа.

В принципе уже тогда, по горячим следам событий, ощущалась нужда в подобных приемах. Достаточно вспомнить историю со сводкой 242 крестьянских наказов, сделанной эсерами и опубликованной в «Известиях крестьянского ЦИКа» летом 1917 г., которая была положена Лениным в основу Декрета о земле. В какой-то мере такие приемы применялись и позже в работах советских историков, в том числе на основе системного анализа и математических методов, в частности при изучении приговоров-наказов сельских сходов в период революции 1905 г., газетных материалов, листовок. Однако их использование было незначительным в общем потоке исследований, а проблема эволюции общественных настроений в начале XX в., по общему признанию, оставалась наименее изученной³⁸⁵. Несколько изменилось положение в современной историографии. Исследование настроений среди рабочих и крестьян, среди городских обывателей, в рядах интеллигенции, в армии развернулось достаточно широко³⁸⁶. Однако во многом еще исследователи продолжают опираться каждый на свою систему аргументации. Например, по газетным сообщениям и воспоминаниям того времени создают картину всеобщего разложения, насилия, падения морально-нравственных устоев, разгула анархии и преступности — обычных спутников смутного времени. При этом часто игнорируются пласты документов институционального свойства, которые свидетельствуют о развитии революционного процесса и на которые преимущественно обращала внимание предшествующая историография.

Подобрать свидетельства в подтверждение той или иной точки зрения не составляет особого труда не только для историка, но и для любого политика. Советская историография в угоду идеологическим догмам делала упор на сознательность пролетариата в революции, подкрепляя этот тезис данными о росте влияния большевиков в результате выборов в Советы рабочих и солдатских депутатов, которые на деле представляли лишь часть революционного потока в стране. Не случайно современные авторы теперь чаще обращаются к истории созыва Учредительного собрания, дающей более объемное видение ситуации.

К сожалению, комплекс сохранившихся документов, относящихся к истории этого учреждения, невелик, и сведения о нем приходится собирать буквально по крохам. До недавнего времени предметом внимания была статистика результатов выборов в Учредительное собрание, о чем уже говорилось. Позже, с началом процесса демократизации советского общества, когда необычайно возрос интерес к вопросам полноправного народного представительства и парламентской демократии, усилилось внимание ко всем аспектам истории этого органа. Здесь следует указать на работы тамбовского историка Л.Г. Протасова, который, пожалуй, дал наиболее полный анализ состава документации, оставшейся от созыва Учредительного собрания как в центре, так и на местах ³⁸⁷. Ряд исследователей обратились к документам Комиссии по выборам в Учредительное собрание (Всевыборы) и даже попытались создать на их основе более или менее представительную базу данных, позволяющую детально осветить особенности проведения выборной кампании 1917 г., борьбу за различные категории избирателей, популярность в народе (рейтинги) отдельных политических деятелей³⁸⁸. Результаты подобной работы в какой-то мере оказались шокирующими. Они показали явную неготовность населения к введению парламентаризма, связанную с необразованностью и политической неразвитостью большинства населения, крайнюю неустойчивость политических настроений, делающих невозможным развитие парламентских процедур в стране. Митинговый характер других форм политического участия и организованного действия оказался в большем соответствии с быстро меняющейся обстановкой и общественной атмосферой того времени.

Вопреки устоявшимся в литературе представлениям, история Учредительного собрания не закончилась 5—6 января 1918 г., когда оно было разогнано декретом правительства, состоявшего из большевиков и левых эсеров. Делегаты, не входившие в эту правительственную коалицию, приняли активное участие в борьбе против новой власти, возглавив ряд альтернативных правительств. Наиболее известными из них были Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) в Самаре, Уфимская директория, правительство Северной области. Концом идеи Учредительного собрания, видимо, следует считать переворот, который был совершен 18 ноября 1918 г. адмиралом Колчаком в Омске, и установление в ряде регионов России военных диктатур. Но в целом судьба парламентской демократии в стране в условиях острейшего противостояния оказалась трагической, а период «демократической контрреволюции», как называли его большевики, — кратковременным.

Естественно, что советские историки свои главные усилия направляли на изучение советских органов, принятых ими постановлений, резолюций и т. п., а также других форм, пользуясь терминологией того времени, «революционной демократии» (профсоюзов, органов рабочего контроля, фабзавкомов, земельных комитетов, кооперативных, молодежных организаций и т. п.). Подчиненное значение имело исследование других органов и организаций, в частности городского и земского самоуправления и др. За последнее десятилетие в связи с поиском альтернативных Советам форм общественной организации и управления стало больше внимания отводиться Государственному совещанию, Демократическому совещанию, Комучу и т. п. Отдельные историки стали говорить о существовании третьей силы в стране в противостоянии революционного и контрреволюционного лагерей. Однако вследствие распада старого строя ситуация скорее характеризовалась безвластием и многовластием, где отдельные общественные элементы преследовали свои собственные цели и интересы. Следует заметить, что изучение этого вопроса сопряжено с большими трудностями ввиду кратковременности, нередко эфемерности существования подобных организаций, зачастую не отраженных даже в справочных изданиях по истории революции. В ряде случаев ничего, кроме смазанных следов их деятельности, история не запечатлела. Отсюда — необходимость затрачивать огромные усилия на поиск и мобилизацию сведений. Выходом из положения могло бы стать создание открытого, т. е. постоянно пополняемого, банка данных по истории революции и Гражданской войны в России.

Казалось бы, в изучении Советов должен был быть накоплен наиболее солидный исследовательский опыт. Однако попытки советских историков придать советской системе четкие и завершенные контуры во многом оказались безуспешными, так как их в те годы просто не существовало. Причиной тому была крайняя неразбериха в деятельности этих органов. Так, в литературе можно встретить самые разные оценки представительства II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, на решениях которого, собственно, базировалась легитимность нового общественного строя, не говоря уже о съездах крестьянских Советов. Ситуация была такой, что в стране одновременно заседало по несколько съездов, представлявших различные политические и национальные силы. Довольно наивными являются попытки историков определить численность политических партий в обстановке, когда граждане постоянно меняли свою политическую ориентацию в зависимости от участия в митингах и харизматических качеств очередного революционного вождя.

В то же время Советы, без сомнения, являлись одним из центров притяжения общественного мнения, особенно со стороны низов. В наших архивах, например, сохранились комплексы писем и обращений из армии, поступавших в центральные Советы и центральные издания, которые давно привлекали внимание историков.

Положение в восьмимиллионной армии, находившейся в состоянии войны, настроения среди солдат и офицерского корпуса составляют одну из наиболее важных сторон изучения революционного процесса. Сложилась определенная традиция обращения к этим источникам. Советские историки, например, отбирали солдатские письма, свидетельствующие о распространении революционных идей, антивоенных настроений и росте влияния большевиков. Такое выборочное изучение солдатских писем не имеет ничего общего с научным исследованием. Изучение писем такого рода необходимо строить в полном соответствии с современной методикой изучения массовых источников. Это, во-первых, достаточно обоснованная в научном отношении выборка из писем, так как вряд ли когда-нибудь все письма, отложившиеся в архивах, будут изучены полностью (иногда это просто невозможно из-за плохой грамотности авторов). Такая выборочная методика должна обеспечить представительность фронта и тыла, различных войсковых частей и т. п. Во-вторых, применение таких способов анализа содержания писем, которые позволили бы учесть разнообразные пласты содержащейся в них информации и формировать на этой основе «информационные блоки», относящиеся к структуре массового сознания. В-третьих, что особенно существенно, применение таких методов контент-анализа, которые давали бы возможность сохранить своеобразие языка и стиля писем, близких к речевой практике того времени.

Из совокупности работ, посвященных солдатским письмам³⁸⁹, на наш взгляд, в наибольшей степени таким критериям отвечает методика их изучения, предложенная молодым автором A.M. Маркевичем. Выявленные им на основе выборки из примерно 500 солдатских писем «смысловые узлы», выраженные в дискурсивных практиках революционного времени, оказались весьма любопытными. В частности, под влиянием революционных событий заметными оказались элементы политизации солдатской психологии, воплощенные в рассуждениях «о дорогой и любимой свободе», которые были в опасной близости к анархическому неподчинению любой власти, порядку и дисциплине. Анализ писем показал неустойчивость политических симпатий и антипатий солдат, находившихся в сильной зависимости от обстановки на фронте, слабое их знакомство с программами и лидерами политических партий. Подтвердился синкретизм мышления солдат, чаще всего озабоченных реальными и конкретными фронтовыми буднями. Пожалуй, наиболее интересными в связи с затянувшейся войной явились наблюдения о своеобразной самоидентификации солдатской массы, которая уже не была связана с довоенным положением и выражением интересов крестьян или рабочих, о чем постоянно твердила предшествующая историография. Напротив, продолжение войны и революционная риторика вели к возрастанию озлобленности солдат по отношению ко всем, кто не несет на себе таких военных тягот, как они. «Мы» в рамках их дискурса означало противостояние всем буржуям, которые окопались в тылу, не исключая бывших односельчан и солдат тыловых гарнизонов. Одновременно солдатские письма, в противовес современным попыткам идеализации армейских отношений того периода, демонстрируют высокую степень враждебности солдат к офицерам, и не только потому, что последние требовали дисциплины и порядка. Особенно наглядно по солдатским письмам выявляется нарастание усталости армии и ее нежелания воевать ни под какими лозунгами к осени 1917 г.³⁹⁰