Специфика массовой документации в период становления советской власти

Исторический период, начавшийся в октябре 1917 г., характеризуется созданием новых органов власти и управления сверху донизу, становлением новых систем документации, попытками большевиков наладить повсеместный учет и контроль, возрастающей бюрократизацией советских учреждений вопреки установкам на развитие творческой самодеятельности трудящихся. Отмечаются две противоположные тенденции. С одной стороны, усиливающийся развал и хаос в стране, с другой — стремление центральной власти подчинить выходящие из-под контроля процессы какому-то порядку, не исключая применения самых жестоких репрессивных мер. Отличительная черта, определяющая документальную базу этого времени, — необычайное оживление нормативно-распорядительной деятельности, выражавшееся в бесконечных декретах, постановлениях, приказах, инструкциях и т. п., которые, собственно, и были объектом изучения историков в течение долгого времени. Между тем подобная деятельность «сверху» буквально вязла в обстановке продолжающегося распада общества, развала экономики, общественных связей. Поэтому на деле история страны в тот период была совсем другой, чем та, которая предстает на основании декретов и постановлений советской власти.

Наверное, ни один период в истории XX в. не представлен таким разнообразием и изобилием анкетных материалов, хранящихся в наших архивах, как первые годы советской власти. Причин такой анкетомании было достаточно. Типичное заблуждение историков состоит в том, что большевики держали под контролем все, что происходило в Советской России. Центральная власть имела довольно неотчетливое представление о состоянии дел, особенно на местах. Недостаток информации она пыталась возместить рассылкой всевозможных анкет, предназначенных для заполнения, но поставленные в них вопросы зачастую были абсолютно неадекватны реальной ситуации и возможностям получения достоверных сведений.

Например, каждый представительный форум того времени сопровождался составлением анкет и вопросников, в которых в соответствии с установками тех лет должно было детально отражаться революционное прошлое участников, страдания и жертвы, которые они понесли в борьбе за рабочее дело, необходимые, как считалось, для установления подлинно революционной власти в стране. В анкетах такого рода требовалось указать участие в подпольной работе, акциях сопротивления властям (демонстрациях, шествиях, маевках), в забастовочном движении, в боевых действиях во время революционных событий 1905—1907 и 1917 г., а также количество времени, проведенного под арестом, в тюрьме, ссылке, на каторге и пр. Все эти сведения тщательно собирались, несмотря на то что большинство людей имело в общем-то небогатый и часто эпизодический опыт выступлений против властей.

Своеобразная анкетная эпидемия, поразившая советские учреждения, шла вразрез с текущими историческими обстоятельствами, способностью малообразованных, а подчас и совершенно неграмотных людей, не особенно знающих, что на деле происходит, их заполнить. Поэтому при обращении к подобного рода материалам исследователям приходится иметь дело буквально с крохами заключенной в них информации, порой весьма противоречивой и искаженной. Это в свою очередь вызывает необходимость применения специальных методов компьютерной обработки анкет этого периода и создания на их основе баз данных.

Типичным примером такого рода анкетирования является затеянная большевистским руководством в самый напряженный момент Гражданской войны в сентябре 1919 г. регистрация в Советской России представителей свергнутых классов, проведенная при активном участии чекистов. В «закинутую сеть», как выяснилось в процессе обработки анкет и регистрационных материалов, попали в основном те, кто довольно успешно сотрудничал с новой властью, представители интеллигенции, еще до революции владевшие кое-какой собственностью, «мелкая рыбешка» и чиновные старики старого режима, которым некуда было бежать из страны. Тем не менее собранные и обработанные в базе данных сведения показали аморфность и рыхлость тех социальных групп, которых относили к эксплуататорам, и то, что политика советской власти в этом отношении, основанная на схематичных классовых схемах, была неадекватной и гибельной, чреватой многочисленными эксцессами³⁹¹.

Сложившаяся в советское время историографическая традиция опиралась преимущественно на изучение по анкетным данным состава новых советских органов. Большей частью для этого использовались сводки ограниченного числа сведений, сделанные и опубликованные мандатными комиссиями съездов Советов или собранные местными советскими работниками. Они были подчинены задачам установления пролетарской диктатуры и обеспечения поддержки большевистской власти. Этой же цели служили классово-политические категории делегатов и манипулирование цифрами. Подобные данные часто использовались в речах и выступлениях большевистских вождей.

О том, что дело обстоит далеко не так просто и однозначно, о том, что утверждение большевистской диктатуры в Советах было сопряжено с немалыми трудностями, говорит опыт использования базы данных, созданной на основе анкетных сведений о делегатах Всероссийских съездов Советов ³⁹², например история с созывом для принятия первой советской Конституции V Всероссийского съезда Советов в июле 1918 г.

Съезд созывался в крайне напряженной обстановке. Накануне его созыва партии меньшевиков и эсеров были изгнаны из Советов. Единственной силой, которая могла противостоять большевистской диктатуре, оставалась партия левых эсеров, решившая на созываемом съезде дать бой большевикам. О том, что настроения в стране смещаются в пользу этой партии, выступавшей против продовольственной диктатуры большевиков, против комбедов и Брестского мира, свидетельствовали сообщения с мест, постепенно нараставшие с юго-востока страны параллельно с процессом свержения там советской власти летом 1918 г. Поэтому никто не знал, сколько и каких делегатов прибудет на съезд.

При открытии съезда, естественно, встал вопрос о подтверждении полномочий делегатов, по которому развернулась острейшая борьба. Многие делегаты не получали мандатов со стороны находившейся в руках большевиков мандатной комиссии съезда. Разница между числом заполненных делегатами по приезде анкет и данными, представленными мандатной комиссией, составила внушительную цифру от 300 до 400, причем делегаты из отдаленных районов, охваченных боевыми действиями, продолжали прибывать. Это позволяет объяснить накал страстей, царивших на V Всероссийском съезде Советов, аудитория которого оказалась значительно более пестрой, чем указывалось в официальном отчете.

О том, каким было реальное соотношение сил, говорит обработка анкетных сведений с распределением по районам страны (см. табл. 1).

Таблица 1

 

Партийный состав V Всероссийского съезда Советов по районам (в % к итогу)

Районы	РКП(б)	Левые эсеры	Прочие партии	Беспартийные	Итого
Промышленный центр
Земледельческий центр
Северо-Запад
Юг России
Поволжье
Урал			1,5	1,5
Белоруссия
Всего

 

Несмотря на порайонные различия, очевидно, что большевикам принадлежало большинство на съезде, и им удалось провести резолюцию, поддерживавшую политику Совнаркома, после чего левоэсеровское руководство пошло на организацию вооруженного выступления, подавленного в ходе событий 5—6 июля 1918 г. и послужившего окончательному утверждению большевистской диктатуры в Советах,

Преимущество базы данных, созданной на основании анкетных сведений о делегатах съездов Советов, даже с учетом перечисленных обстоятельств, состоит в следующем. По характеру своей деятельности съезды по сути своей были представительством различного рода организаций и учреждений Советской России. Из состава их делегатов формировался депутатский корпус советских исполкомов. Практически обязательным было присутствие на съезде представителей правительственных учреждений и руководящих органов общественных организаций. Это означает, что по анкетным данным можно изучать состав ВЦИК, губернских, городских и уездных комитетов РКП(б) и исполкомов, ревкомов, всю руководящую верхушку советского государства. Такое положение сохранялось вплоть до принятия Конституции 1936 г. С образованием в 1922 г. союзного государства добавилась возможность делать достаточно подробный анализ руководящих кадров советских республик и национального представительства в органах власти.

Особую роль в первые послереволюционные годы играл Совет народных комиссаров — советское правительство и главный штаб осуществляемых преобразований. Наверное, ни один орган с точки зрения своего состава не привлекал такого пристального внимания, не породил столько мифов и легенд, сколько правительство большевистских комиссаров. Если советская историография создавала из них образ безупречных «рыцарей революции», необыкновенно талантливых и образованных людей, без сна и отдыха работавших на благо революции, то в наше время, напротив, усилия авторов направлялись на доказательство невежественности и неспособности комиссаров к какой-либо продуктивной государственной деятельности, разоблачение их преступлений перед народом.

Представить реальную картину состава и деятельности СНК, не оставляющую места для разного рода спекуляций, можно путем создания банка данных о членах советского правительства. Создание такого банка имеет ряд особенностей. Здесь невозможно опираться на какой-то единый комплекс документов. Для такого банка данных должны быть собраны сведения из различных источников, отражающих жизнь и деятельность членов СНК. Эти сведения порой противоречат друг другу и подобный банк данных должен иметь характер открытой гипертекстовой системы, предполагающей постоянное дополнение его новыми источниками информации³⁹³.

Изучение института комиссаров и комиссарской деятельности (комиссарства), присущих революционному времени, может быть продолжено в самых разных направлениях, начиная от комиссаров Временного правительства и кончая чрезвычайными уполномоченными советской власти, направляемыми на различные «горячие» участки в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Немаловажное значение имеет исследование последующих судеб обитателей так называемых Домов Советов, Дома на набережной и прочих детей Арбата.

Как ни странно, плохо разработана с информационной точки зрения история рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА), численность которой после принятия закона о всеобщей воинской обязанности на V Всероссийском съезде Советов выросла с 300 тыс до более чем 5 млн человек к моменту окончания Гражданской войны. Нет сведений о ее командном и политическом составе, изменениях, которые происходили в ее рядах. Здесь ничего не сделано за рамками созданных советской историографией мифов и клише о стойкости и непобедимости красных бойцов и командиров, вышедших из народа, или же клише недавнего времени об анархии, пьянстве и мародерстве, царящих в среде «красных». Вместе с тем массовых источников для создания более взвешенной и объективной картины в наших военных архивах сосредоточено немало. Отдельные попытки анализа массовых данных показывают, что костяк РККА в гораздо большей степени опирался на офицеров и солдат старой армии, чем было принято считать.

Нынешняя же отечественная литература основное свое внимание обращает на реабилитацию проигранного «белого дела», порождая разного рода иллюзии, несовместимые с принципами панорамного видения ситуации.

Довольно устойчивый интерес существует сегодня к исследованию «России в изгнании», особенно к той волне массовой эмиграции из страны, которая происходила в годы революции и Гражданской войны, а также после ее окончания. Многие эмигрировали сознательно, многие — из страха перед новой властью, несмотря на принятый ею декрет о прощении лиц, принимавших участие в Гражданской войне, люди были подхвачены общим потоком бегства из страны. Клишированные образы «агонии белой эмиграции» (советская историография) и «настоящей России за рубежом» (современная историография) здесь не годятся. Со временем судьба эмигрантов становилась частью истории других стран, и лишь на первых порах она неотделима от истории российского общества в плане изучения того, какая часть была от него оторвана и что она собой представляла. Обращает на себя внимание плохая изученность этого вопроса с массовой стороны. Между тем в фондах наших архивов, в том числе Русского заграничного исторического архива в Праге (РЗИА), переданного в свое время в СССР, архива МИД, содержится немало материалов, способных восполнить этот пробел.

Изучение социального, профессионального, образовательного состава эмигрантов, детальный анализ того, какими путями они оказались в той или иной стране, дает любопытные результаты. Мало того, что страна лишилась значительной части офицерского корпуса (что в общем-то очевидно), выясняется, сколько в результате революции и Гражданской войны было утрачено образованных, культурных и технических сил, необходимых стране для решения задач модернизации³⁹⁴. Конечно, исследование социальной адаптации эмигрантов из России в той или иной стране тоже представляет существенный интерес для отечественной истории, позволяющий развеять целый ряд устойчивых мифов. Например, о том, что российская ментальность в корне отлична от западной или о том, что эмигранты обрели счастье на новой родине, в то время как уделом оставшихся в Советской России стали тюрьмы и лагеря.