Проблемы методологии и источниковедения исследований политической истории

Не преследуя задачи всестороннего охвата тематики политической истории и связанных с ней категорий источников, обратим внимание на некоторые особенности ее разработки. Политическая история — традиционное направление исторических исследований. Оно рассматривается как история власти, государства и его ин ститутов, правящих элит, действий царей, вождей, президентов и прочих сильных мира сего, которые и выступают в качестве главных субъектов истории. Нередко политическая история идентифицируется с институциональной (государственно-институциональной) историей. Между тем XX в., образно названный известным философом Ортегой-и-Гассетом «восстанием масс», требует существенной корректировки такого представления, хотя большинство отечественных авторов следуют еще старой традиции.

Российская политическая история оказалась в самой сильной зависимости от идеологической конъюнктуры, заставляющей переписывать ее при каждой смене власти, поскольку за нею стояли интересы определенных политических сил. От конфигурации политических сил, следуя выражению современных политологов, часто неожиданной и непредсказуемой, зависит проблематика изучения политической истории. Яркий пример тому — освещение вчера и сегодня основных событий XX в.

Политическая история страны в советское время была подменена историей правящей партии со всеми вытекающими из этого следствиями, приемами и методами изучения источников, а изучение основополагающих партийных документов стало критерием объективности научного познания. Но даже из этих документов историкам были доступны далеко не все, о чем свидетельствуют выходящие сегодня документальные серии, извлеченные из ранее засекреченных архивных фондов государственных учреждений и «особых папок» руководителей государства.

Но вопрос отнюдь не ограничивается тем, что нового появилось в последнее время как в самих исследованиях по политической истории, так и в используемых в них источниках. Сегодня речь по существу идет о формировании новой сферы исторического знания, происходящем на наших глазах. Его содержанием является изучение всей политической системы общества, состоящей из совокупности политических институтов, политических отношений, процессов, ролей, ценностей, норм, традиций, установок, касающихся взаимоотношения власти и общества.

Политическая история изучает прежде всего власть как средство господства и подчинения и осуществление политики как источника, инструмента и формы реализации власти. Стремление к власти (воля к власти) может, конечно, быть самоцелью: тому история дает немало примеров, но, как было сказано, власть больше служит средством реализации определенных интересов. Субъектами политической истории являются государственные и общественные институты, политические деятели, обладающие властью или борющиеся за обладание ею. В качестве важнейших составляющих политического процесса сегодня рассматриваются не только формальные, но и неформальные (не институционализированные) политические образования (политические элиты, кланы, клики, и т. п.), тайные механизмы властных действий (лоббирование, коррупция и др.). Их выявление и идентификация на разных этапах истории XX в. — есть одна из целей политической истории, а из нее вытекает ряд новых источниковедческих задач.

Наряду с социальной, экономической, идеологической, культурной, правовой и другими сферами общественной жизни изучение политической истории сегодня опирается на исторические традиции, а проблема исторической преемственности становится одной из центральных проблем исторического синтеза, так как, несмотря на кажущиеся разрывы, дореволюционная, советская и постсоветская история России находятся в одном неразрывном историческом контексте. Такая постановка вопроса позволяет должным образом выстроить фактическую базу политической истории на научных основах.

Если политическая история по-прежнему крутится вокруг Ленина, Сталина, Хрущева и т. п., их приближенных и соратников, это означает, что она топчется на одном и том же месте, а погоня за сенсациями и разоблачениями толкает авторов на путь мистификации власти (власть всесильна, страшна, непонятна, существует магия власти), влечет за собой искажения, фальсификацию исторических событий, выдумывание заговоров, тайн, интриг и пр. Разумеется, в борьбе за власть все они имели место, но их распутывание не такое легкое дело, как кажется, и требует от историка не догадок и домысливаний, а твердой опоры на исторические свидетельства.

Объектами политики власти сегодня рассматриваются как все общество, так и отдельные его группы. Властные притязания материализуются в создании новых политических партий и организаций и в создаваемых ими документах. Разглядеть, чьи интересы они выражают и каким образом, тоже не является легкой задачей. Персонифицированная политика еще более затрудняет решение этого вопроса для историка. Чьи интересы, например, выражала политика первого Президента России Б.Н. Ельцина?

Исследование политического процесса предполагает анализ политических институтов (институт президентства, представительство партий, движений, система выборов и т. д.) и политических учреждений (правительство, парламент, законодательное собрание и т. п.). Государство в этой системе является важнейшим политическим институтом, хотя понятие государства и функций, которые оно осуществляет, шире политики: оно охватывает создание основополагающих организационных структур жизни общества, руководство хозяйственными, правовыми, культурными и другими процессами. От того, насколько успешно государство это делает, зависит оценка его эффективности. В современной политологии существует понятие социального государства, черты которого обнаруживаются в ряде передовых стран. В связи с этим представляется актуальным решение вопроса о том, в какой мере советское государство может рассматриваться в качестве такового.

Часть своих функций государство вынуждено передавать непосредственно обществу (общественным организациям, объединениям, союзам граждан и т. п.). Участие общества в управлении государством является важнейшим показателем степени его демократичности. Таким образом, государство, власть и политика накладываются друг на друга. Именно государство призвано осуществлять комплекс взаимосвязанных нормативно-регулятивных функций по отношению к обществу. Хотя народ и называется в конституциях «источником власти», на деле даже при развитых механизмах массового волеизъявления его коллективная воля является всего лишь абстракцией и в наибольшей степени проявляется в период выборов в органы власти. Свободные выборы также являются показателем демократии в государственном устройстве. К сожалению, свободные выборы тоже скорее абстракция, чем факт. Дело в том, что именно на выборах включаются законы политической борьбы, и их исследование составляет одну из задач политической истории.

В советское время политика во всей ее полноте и сложности (за исключением отдельных ее аспектов и направлений: внешней политики в рамках международных отношений; партийного и советского строительства и др.) не являлась специальным предметом изучения, поскольку закрытая однопартийная модель общественно- политической системы резко ограничивала рамки и формы политической жизни. Действительные интересы правящего слоя — номенклатуры не находили и не могли найти отражение в исследованиях, и лишь теперь ее изучение может быть поставлено на твердый научный фундамент с привлечением самых разных источников: от биографических, рассказывающих о движении людей по ступенькам власти и карьерных побуждениях, до совокупности документов, раскрывающих принятие управленческих решений.

Сегодня происходит всплеск интереса к политике во всех ее проявлениях и измерениях, а вместе с ним и бурное развитие политологии как научной и учебной дисциплины, а также многочисленных политизированных отраслей научного знания в социальных и гуманитарных науках: кратологии (наука о власти), философии политики, социологии политики и политической социологии, политической антропологии, сравнительной политологии, конфликтологии и др. Намечаемые в них темы и сюжеты могут помочь в разработке политической истории.

При изучении современной политической истории не стоит забывать, что многочисленные концепции демократии, либерального государства, прав человека и т. п. представляют собой отнюдь не нейтральную систему ценностей, так же как и политические конструкции советской историографии, тоже претендовавшей на научность и объективность.

Специфика политической истории на фоне других политических наук состоит в ее событийности, т. е. концентрации внимания на политических событиях. Это находит отражение как в предмете, так и в совокупности подходов и методов исследования. Основной задачей политической истории является не получение какого- то обобщенного и во многом формализованного знания, а хронологически последовательное описание и объяснение истории в ее политическом контексте.

Вместе с проблемами, которые встают сегодня перед политической историей, меняется ее статус. Те претензии на приоритетность, которой обладала история КПСС, уходят в прошлое. Особое положение и секретность властных действий становятся все более уязвимыми под воздействием СМИ, процессов компьютеризации и глобализации. Складываются новые жанры политической истории, хотя политические биографии, борьба за власть, механизмы властвования, конфликты в рядах самих властвующих элит и прочие стороны политического спектакля со своими историческими декорациями продолжают привлекать внимание историков. Одновременно более значимым для политической истории становится изучение ментальности участников политического процесса, их политической культуры, реальных, а не канонических биографий.

Одним из инструментов политической истории является ее периодизация. Советская периодизация хорошо известна. Она исходила из мнимых критериев строительства социализма и коммунизма в стране под руководством правящей партии. Конечно, такая периодизация должна быть принята во внимание. На ее основе в советской политической истории отчетливо прослеживаются революция и революционные преобразования в общественном и государственном устройстве, Гражданская война, политическая борьба в 1920-е годы, приведшая к победе сталинской клики, годы строительства сталинского социализма, война, послевоенный сталинизм, хрущевские эксперименты с «развернутым строительством коммунизма», окостенение и застой политической системы в годы развитого социализма вплоть до начала перестройки и гласности при М.С. Горбачеве. Но возможны и другие варианты периодизаций, в том числе с позиций модной на нынешний день теории тоталитаризма, авторитарно-бюрократической теории. Главное, однако, чтобы в основу периодизации закладывались определенные критерии, характеризующие систему власти в стране. Поэтому лучше, если периодизация будет не предварять, а вытекать из тщательного изучения политической истории.

Политическая борьба, развернувшаяся на закате советского социализма, и смена общественного строя стали одним из мощнейших инструментов дискредитации советского прошлого. «Забойными» темами на многие годы стали массовые репрессии, механизмы формирования сталинской диктатуры, «зверства большевиков» в годы Гражданской войны, преследования и ликвидация оппозиции, позднейшее диссидентство и т. п. При этом именно публицистика задавала тон, влияя на многих профессиональных историков, поддававшихся давлению новых идеологических клише и в подборе источников, и в трактовке событий. Негативные стороны советской действительности всячески подчеркивались при замалчивании реальных ее достижений, тогда как ее «антиподы» (в Гражданской войне, во внутренней оппозиции, диссидентство и т. д.) подавались с лучшей стороны или с раздуванием их реальной значимости. Именно эта тема в недавнее время доминировала в вышедших в свет исторических работах и документах. Необходимо отметить влияние западной советологии, сложившейся в условиях холодной войны. Вследствие этого произошла очередная деформация наших знаний о новейшей истории страны, и ее преодоление сегодня ощущается всем обществом.

Новые темы и сюжеты политической истории диктуют существенное обновление методов работы с источниками. Здесь и различные способы сбора политической статистики, ее обработки с помощью математики и моделирования. Сегодня круг источников, используемых политической историей, непрерывно растет, и наряду с партийными и законодательными документами существует множество ретрансляторов политической информации (пресса, телевидение, радио, книжные издательства и т.д.) и вторичных источников, ее тиражирующих (комментарии, свободное изложение и т. п., в том числе и в пропагандистских целях, нередко с заведомым искажением). Политическая история не игнорирует их, но использует весь спектр исторических источников, на которые опираются другие направления исторической науки и история в целом. Вместе с тем специфика объекта и предмета изучения определяет приоритетность использования видов и категорий источников, непосредственно отражающих политические явления, процессы, события. К ним относятся документы политических партий и организаций, законодательных и исполнительных органов государственной власти, мемуары и дневники политического содержания, политические сочинения и публицистика. Следует, однако, подчеркнуть, что нет непреодолимой грани между собственно политизированными и аполитичными источниками, когда к ним обращается политическая история, так как она сегодня вынуждена вторгаться в различные сферы общественной жизни, которые могут решительным образом воздействовать на политический процесс. Например, переход от военного коммунизма к нэпу был вызван не «мудростью Ленина и коммунистической партии», как утверждалось в советское время, а той обстановкой, которая сложилась в стране. Точно также необходимость перемен в советской политической системе 1980-х годов была обусловлена не прихотями М.С. Горбачева, а теми обстоятельствами, которые сложились к тому времени в стране и в международной жизни. Но чтобы это установить, нужно выйти за рамки традиционной политической истории.

Современная политическая история строится на принципиально иной основе, чем та, которую предлагало прежнее источниковедение истории КПСС. Она стала более открытой, конкурентной, конфликтной, манипулятивной, опирающейся на средства массовой информации и новейшие технологии воздействия на общественное мнение. Универсальная, жестко централизованная иерархия источников и требований к их изучению сменяется на более пеструю картину, связанную с разнообразием политического спектра, борьбой политических партий, парламентских фракций в сочетании с корпоративной закрытостью многочисленных олигархических кланов. С одной стороны, более доступной стала информация о советском прошлом; казалось бы, большей открытостью характеризуется и современная постсоветская политическая жизнь. Но, с другой стороны, эта внешняя открытость ввиду свободы слова, выплесков политических баталий в средства массовой информации и в мемуары бывших властителей и околовластной тусовки на деле сопровождалась отнюдь не меньшей кулуарностью в принятии действительно судьбоносных решений (и по дележу некогда общенародной собственности, и по дележу власти), нежели в советское время. Вероятно, многие из этих политических механизмов и конкретных решений эпохи великого передела и первоначального позднесоветского и постсоветского накопления так и не были зафиксированы в источниках: «позвоночное право» советской эпохи нашло благодатное продолжение в новых исторических условиях и применялось достаточно широко.

Новая политическая конъюнктура, при которой провозглашались демократические ценности, идеологический плюрализм, свобода информации и т. д., имеет существенные последствия для политической истории. Важнейшей из тенденций был переход от официальной (а точнее, официозной) советской истории к реальной, полной противоречий, проблем, конфликтов, причем негативные стороны этой истории в первые годы научной «свободы» оказались в фокусе явно гипертрофированного внимания, что, с одной стороны, было естественным (требовалось восполнение существовавших тематических пробелов), с другой — стало следствием новой конъюнктуры (использование критики советского прошлого в текущей политической борьбе), поощрялось средствами массовой информации, спонсорами, особенно зарубежными, многие из которых действовали под знаком утверждения в России новых общечеловеческих, а точнее, либеральных ценностей, становления открытого общества и т.д.

Несомненно, постсоветская историографическая ситуация характеризуется принципиально большей степенью свободы для исследователей отечественной, в том числе и политической истории, по сравнению с предшествующей. Вместе с тем искушение идеологизации и политизации науки остается весьма сильным, и эти две тенденции сталкиваются и переплетаются, создавая, с одной стороны, возможность плюрализма мнений, а с другой — влияния новых «измов» на историческую науку, а также давления политической конъюнктуры. Выбор между нею и научной добросовестностью стоит перед каждым исследователем.

Облегчение доступа для историков к источникам в отечественных и зарубежных архивохранилищах обусловило выход новых документальных публикаций по политической истории. Здесь просматривается определенная логика, которую нужно учитывать историку. Так, одной из новаций периода перестройки явилась публикация документов опальных большевистских лидеров, в постперестроечное время — оппозиционных большевикам политических партий, а затем и явно враждебных организаций (консервативных, правых, монархических, белогвардейских и пр.). Конечно, каждый исследователь волен придерживаться тех или иных политических позиций, но главное значение этих публикаций состоит в том, что создается документальная база для более широкого и панорамного видения истории, где документы большевистской партии — лишь один пласт, о котором не стоит забывать.

Использование разнообразных теоретических моделей, заимствованных из общественных наук, обращение к микроистории, взаимоотношению человека и власти усиливает значение для политической истории источников личного происхождения, но, как явствует из содержания соответствующих глав, требует от историков особого мастерства при работе с ними.

Нюансы человеческих отношений, мотивов принятия решений, механизмы закулисных игр и политических интриг, — все это тайные рычаги власти, движущие пружины политической истории, которые обычно стараются скрывать, но в мемуарах, рассчитанных на публику, на самопредставление автора и главного их персонажа в лучшем свете, завеса приоткрывается. Здесь субъективизм позиций и оценок, а также и фактического освещения событий может представлять не только препятствие для историка, но и самостоятельную ценность. А личная предвзятость корректируется совокупностью мемуаров соратников и противников, из результирующей которых может быть выкристаллизована сложная и противоречивая правда реальной истории. Именно в мемуарах, путем сложной реконструкции, можно отыскать действительную мотивацию решений власти, затрагивающих практически все стороны общественно-политической жизни и международных отношений.

Новая общественная ситуация делает возможным действительно научное изучение как тоталитарного советского прошлого, так и постсоветского настоящего. Изучение последнего особенно требует иных подходов, а зачастую — и методов изучения, нежели советская эпоха с ее предельно централизованными политическими механизмами, партией и ее лидерами, монопольно осуществлявшими власть.

Несомненно, очеловечивание (антропологизация) политической истории расширяет горизонты исследования, углубляет наши представления о ней. В этом контексте следует указать на наиболее плодотворную перспективу — интеграцию политической истории в изучение истории общества. Источниковедение в этом процессе исторического синтеза играет далеко не последнюю роль.

Экономическая история

Касаясь методологических и источниковедческих проблем экономической истории XX в., прежде всего надо осознавать институциональные различия в ее изучении. Экономика всегда была предметом пристального внимания общества, а в советское время руководство уделяло народному хозяйству главное место в своей деятельности. Помимо хозяйственной практики разработкой экономических проблем было призвано заниматься огромное число научных учреждений и ученых-экономистов. В результате на каждом этапе истории XX в. откладывались огромные пласты источников и литературы, посвященных экономике. За давностью лет многие из них сегодня представляют интерес преимущественно для историков. Но для успешного их освоения необходимо владеть категориями и методами экономического анализа, причем не только современного, но еще и принимать в расчет те теоретические и методологические принципы, научные школы, которые лежали прежде и лежат сегодня в основании экономических исследований. Кроме того, надо иметь специальные знания в области организации производства и распределения, финансового, банковского дела и т. п., владеть элементарными приемами моделирования, применения статистических и математических методов, что подчас представляет значительные трудности для историка, не имеющего соответствующего образования. По идее, сами экономисты должны заботиться о ретроспективной базе своих трудов, раскрывающих исторические особенности развития экономики страны, на которые обязаны опираться историки. И действительно, в рамках экономической науки в свое время родилась такая область, как история народного хозяйства, на ниве которой некогда трудились крупные ученые. К тому же сами авторитеты экономической мысли не чурались обращаться к прошлому. Правда, с тех пор, как говорится, много воды утекло. В настоящее время история народного хозяйства как отрасль экономической науки находится в упадке.

К экономической истории долгое время было принято подходить с позиций приоритета материального производства и потребления над отношениями собственности, обращения и распределения. Такой методологический подход сформировался еще в дореволюционную эпоху под влиянием идей классической политической экономии, позитивизма и особенно марксизма, взятого на вооружение советской историографией.

С марксистской теорией связан важный методологический вопрос для историко-экономических исследований: насколько должны приниматься в расчет специфические черты народнохозяйственного уклада России, ее исторические, географические, национальные, культурные и другие особенности? Буквальное следование марксистской догме и формационному подходу способствовало утверждению взглядов на догоняющий тип экономического развития страны. Однако следует заметить, что и другие школы экономической мысли не сильно расходились в этом вопросе, в том числе и эсеро-неонароднические, искавшие особый путь России к социализму. Большинство же экономистов как либерального, так и марксистского толка исходили из того, что Россия проходит (или должна пройти) все те стадии, которые свойственны передовым странам Запада, и только социализм создает возможность «догнать и перегнать» их в экономическом отношении.

Несмотря на свой догматизм, советская экономическая история прославилась многими фундаментальными исследованиями (работы С.Г. Струмилина, П.И. Лященко, С.М. Дубровского, И.Ф. Гиндина, A.M. Анфимова, В.И. Бовыкина, В.П. Данилова, B.C.Лельчука, В.П. Дмитренко и др.). Благодаря усилиям ИД. Ковальченко и его учеников советские исследователи экономической истории стали использовать математические методы и ЭВМ.

Авторитет советской школы в области экономической истории был обусловлен рядом обстоятельств. Во-первых, авторитет марксизма в изучении экономики оставался высоким, и многие ученые на Западе продолжали придерживаться марксистской ориентации в историко-экономических исследованиях. Во-вторых, при всей его однобокости и утопичности, марксизм включал в себя верные положения, особенно в той его части, которая не была изобретением «классиков», а основывалась на классической политической экономии. В-третьих, сложившаяся система аксиом не перекрывала всех направлений исследований, а допускала в определенных границах и свободный научный поиск. В-четвертых, историко-экономические исследования на Западе обладали своими недостатками. В частности, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки, западным ученым не удалось создать универсальную и всеохватывающую методологию историко-экономического исследования. Их работы имели в основе разные экономические школы (историческая, кейнсианская, неоклассическая, институциональная, неокейнсианская, монетаристская и т.д.), каждая из которых была по-своему уязвима.

Смена методологической ориентации в изучении экономической истории, происходившая с конца 1980-х годов, совпала со уходом со сцены лидеров крупнейших историографических школ. Это сделало кризис отечественной экономической истории особенно тяжелым и затяжным. Самым ярким следствием этого кризиса явился рост зависимости отечественной экономической истории от зарубежной и главным образом англо-американской советологической литературы.

Внимание к Советскому Союзу как главному сопернику США и их союзников на международной арене привело к созданию после Второй мировой войны множества центров, изучающих СССР в самых разных аспектах, в том числе и его экономику. Было привлечено большое число ученых-экономистов, которые, занимаясь исследованиями советской экономики, в большем или меньшем объеме ретроспективно затрагивали проблемы ее динамики. В США, Англии, Канаде сложились центры изучения экономической истории России и СССР. Сложился также круг исследователей, главным образом экономистов, которые создали труды, оставившие заметный след в мировой историографии. В их числе исследования истории экономики СССР в целом, динамики национального дохода, истории промышленности, сельского хозяйства и других отраслей, заработной платы, финансов, бюджетной системы и др.

Для этих трудов характерны следующие особенности. В той части, где работают экономисты, они делают упор на макроэкономические показатели с применением моделирования, формул и математических расчетов. Для этих расчетов используются пересмотренные показатели советской статистики или рассчитанные данные. Западная экономическая история длительное время, так же как и советская, ориентировала ученых на объяснение политических событий. Основой для такого изучения стала теория экономической отсталости А. Гершенкрона. Она рассматривала Россию как типичную страну, поздно вступившую на путь индустриализации, причем при отсутствии для этого необходимых предпосылок (недостаточные национальные накопления, отсутствие единого рынка, слабое развитие классов, заинтересованных в рыночных преобразованиях, нехватка квалифицированных кадров и т. п.). В последующие годы получили распространение другие модели экономического роста (С. Кузнец, У. Ростоу, Дж. Гелбрейт и др.). В последние годы применительно к экономической истории России и СССР чаще применяется институциональный подход, который делает упор на организационные аспекты экономической деятельности и разработан в трудах таких крупных ученых-экономистов, как Д. Норт, Р. Фогель и др.). Широкую популярность среди исследователей приобрела также книга венгерского экономиста Я. Корнаи «Экономика дефицита» (в пер. М., 1990).

Одна из первых проблем, которая встала перед зарубежными исследователями, — создание стабильной системы данных, позволяющих рассматривать темпы экономического развития СССР. В этой работе им помогали различные государственные и внегосударственные органы США, тесно связанные с ЦРУ. Большое место заняли вопросы о степени доверия к советской статистике, ее корректировке и перевод стоимостных показателей в долларовые индексы. Созданные на этой основе базы данных по советской экономике до сих пор считаются наиболее надежными в международных расчетах. Лишь в последние годы со стороны многих ученых, заинтересованных в принижении достижений советского времени, идет устойчивая тенденция критики этих данных как завышенных, проистекающая из того, что ЦРУ в целях получения больших бюджетных ассигнований сознательно завышало советские экономические показатели.

Все это приводит к многовариантности оценок экономического развития СССР и бесконечным дискуссиям на тему, какие из них находятся ближе к истине. Наибольшие трудности вызывает исчисление стоимостных показателей, связанных с оценками ВВП, национального дохода, структуры потребления населения и пр.

Современная западная экономическая история не решила многих проблем, связанных с изучением экономики советского периода. С этой точки зрения любопытно признание одного из авторитетных историков-экономистов США П. Грегори, что здесь существует больше вопросов, чем ответов. В качестве перспектив для исследования, с чем, собственно, автор обратился к молодым историкам России, он назвал следующие.

1. Какова была реальная эффективность административно- командной экономики в СССР?

2. Как реально работала самая бюрократическая и иерархическая экономика в мире?

3. Как принимались решения по вопросам экономической политики?

4. Почему потерпели неудачу попытки реформирования советской экономики?

5. Насколько велика была тяжесть военных расходов в СССР?

6. Как отразилось влияние коллективизации на состояние сельского хозяйства России? (См.: Экономическая история. Ежегодник. 2000. М„ 2001. С. 68.)

Заданные западным экономистом вопросы действительно могут послужить стартовой площадкой для развертывания научных исследований по экономической истории советского периода. Одновременно признание П. Грегори свидетельствует о нерешенности многих кардинальных вопросов советской экономической истории.

Тем не менее появились работы отечественных ученых по истории российской экономики, почти целиком опирающиеся на англо-американскую историографию. Влияние зарубежной литературы прежде всего выражается в некритическом усвоении советологических понятий и концепций. На страницы отечественных изданий перекочевали такие малосодержательные понятия, как «советский империализм», «тоталитаризм», «промышленный феодализм» и т. д. В качестве политических ярлыков, созданных с целью вызвать негативные эмоции у читателей, они вполне пригодны. Но они крайне непродуктивны для объяснения такого сложного и противоречивого исторического явления, каким была советская экономика.

Другое следствие советологического влияния — метод оценки российского прошлого с позиций современных западных ценностей. Сомнительным является принятие тех западных концепций, которые лежали в основе радикальных реформ, начавшихся в начале 1990-х годов, хотя сами эти концепции оспариваются большинством западных экономистов или признаются несостоятельными. Например, с легкой руки Дж. Сакса и других американских экономических советников президента Б.Н. Ельцина отечественные экономисты усвоили догму, что «инфляция цен равна темпам увеличения денежной массы» и «уровень инфляции прямо пропорционален бюджетному дефициту». Эта точка зрения считается ошибочной большинством современных экономистов. Тем не менее она активно используется при изложении истории движения цен и денежной массы в России. Естественно, что неверные методологические установки влекут за собой обеднение фактической базы, неверную интерпретацию, а иногда и прямую фальсификацию источников.

Помимо некритического усвоения западных теорий кризису отечественной экономической истории способствует также то, что многие методологические установки марксизма-ленинизма сохраняются в сознании историков. Например, сложившаяся под влиянием работ Ленина догма о России как стране с самым передовым финансовым и промышленным капиталом, служившая раньше для обоснования вывода о том, что страна созрела для социалистической революции, сегодня используется для доказательства того, что большевики прервали поступательное экономическое развитие России. На самом деле, если бы ленинский тезис был правильным, то большевистский переворот едва ли вообще был возможным.

Следствием всего этого стало резкое падение научного уровня отечественных историко-экономических исследований. Снизилась их источниковедческая оснащенность, возобладал отвергнутый еще в 60-е годы «иллюстративный метод», произошел отход от научной точности в сторону публицистичности и сенсационности. Ученые, стремясь сохранить высокий уровень работ, оказываются в меньшинстве, и их голоса тонут в массе псевдонаучных и дилетантских рассуждений.

Выход из этого кризиса не может быть легким. Серьезные и объективные историко-экономические исследования неизбежно становятся оппозиционными нынешней власти. А это — непривычная и неудобная позиция для отечественных историков, привыкших за долгие годы следить за властными установками и ре- ализовывать их в своих трудах.

В последнее время наметилось некоторое оживление экономической истории. С 1999 г. стал выходить ежегодник «Экономическая история», развернулась деятельность центра по экономической истории в МГУ, связанная с попыткой возрождения и координации работ в данной области. Регулярно выходит обозрение «Экономическая история». Вместе с тем, анализируя эти издания и работы по экономической истории, нельзя не признать, что наиболее ущербной остается разработка экономических проблем советского периода отечественной истории, а встречи экономистов и историков по данным сюжетам свидетельствуют о трудностях их взаимопонимания.

Исходя из этого, можно попытаться наметить ряд важных для современной экономической истории методологических и источниковедческих проблем, разумеется, далеко не всех.

Крупным недостатком работ по экономической истории России новейшего времени является унаследованный от советской историографии разрыв преемственности между дореволюционным и послереволюционным периодами в развитии отечественной экономики. Между тем многие черты советского хозяйства, как, впрочем, и всей общественной жизни коренятся в прошлом. Например, такой сугубо большевистской, казалось бы, мере, как национализация крупной промышленности предшествовал секвестр государством многих промышленных предприятий, работавших на оборону в 1915—1916 гг. Некоторые «буржуазные» ученые были теоретиками национализации. Экономическая система военного коммунизма во многом напоминала порядки, установленные на казенных заводах царской России в годы войны. Продразверстка, выдаваемая многими исследователями в качестве исключительного изобретения большевиков, была введена в 1916 г. и продолжена Временным правительством. Неслыханная инфляция начала 1920-х годов, которую современные историки безоговорочно списывают на политику большевиков, берет начало в последние годы правления Романовых, а при Временном правительстве она принимает уже неуправляемый характер.

Большевики строили свою экономику не на пустом месте и не с помощью одних только марксистских идей. Хозяйственная система, создаваемая ими, опиралась и на предшествующий практический опыт, какой бы революционной фразой он ни прикрывался. История зарождения и роста промышленности в России имела свои особенности, связанные с процессом разложения феодального строя и развитием товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве. Именно крестьянская текстильная промышленность, возникновение которой в конце XVIII — начале XIX в. стало результатом разрушения натураль