Место Спенсера в истории социологии

Вклад Спенсера в развитие социологии и оценка его трудов последующими поколениями так же противоречивы, как и его творчество.

Идеологически важной заслугой Спенсера была его борьба с клерикализмом и отстаивание принципов объективного, основанного на принципах научного естествознания исследования общества. Прогрессивных мыслителей второй половины XIX в. привлекала у Спенсера уверенность в неодолимости социальной эволюции, признание закономерности всего существующего, кажущаяся строгость и научность выводов. Не случайно эти мысли импонировали таким людям, как Джек Лондон и Теодор Драйзер. Лондон ярко описывает, какое большое значение сыграла спенсеровская теория эволюции в жизни Мартина Идена; именно Спенсер «объединил, сделал выводы и представил изумленному взору Мартина конкретный и упорядоченный мир во всех деталях и с полной наглядностью, как те маленькие модели кораблей в стеклянных банках, которые мастерят на досуге матросы. Не было тут ни неожиданностей, ни случайностей. Во всем был закон» [4, с.99].

Но спенсеровский агностицизм открывал также путь к компромиссу с религией, а социологическая доктрина Спенсера имела буржуазно-индивидуалистический и антисоциалистический характер и легко превращалась (и у самого Спенсера, и у его последователей) в прямую апологию капитализма. Недаром в США спенсеризм горячо приветствовали такие столпы зарождавшегося монополистического капитала, как Д. Рокфеллер и Д. Хилл [12].

В теоретическом отношении заслугой Спенсера была попытка сочетания историко-эволюционного подхода к обществу со структурно-функциональным. Своей концепцией структурной дифференциации, пониманием общества как саморегулирующейся системы и анализом взаимосвязи социальных функций со структурой общества Спенсер предвосхитил многие положения структурного функционализма в социологии и этнологии. Спенсер первым в социологии начал систематически употреблять понятия «система», «функция», «структура», «институт». Его преимуществом, по сравнению с Контом, была гораздо более последовательная опора на эмпирические, прежде всего сравнительно-исторические, исследования. Одним из первых Спенсер попытался разграничить понятия эволюции и прогресса и преодолеть недостатки линейной концепции развития, перебросив мост от социологии к этнологии. Произведенная им систематизация

 

этнологического материала и в еще большей степени сам способ классификации и типологизации обществ способствовали повышению теоретического уровня этиологических исследований и появлению ряда историко-эволюционных и культурологических концепций. Недаром ему отводят важное место в истории антропологии и этнографии [11], а также психологии [9, с.222-223]. Многие частные наблюдения и выводы Спенсера независимо от степени их фактической обоснованности стимулировали плодотворные научные дискуссии и споры.

Однако в целом социологическая концепция Спенсера страдает грубым натурализмом и механицизмом. В интересах своей синтетической философии Спенсер пытался свести сложные социальные явления к их простейшим элементам. При этом конкретное содержание общественной жизни ускользало от внимания исследователя. Попытки же применить общие понятия «дифференциация» и «интеграция» к обществу, минуя формализацию понятий и оперируя донаучными определениями общества и личности, массы, порождают неясности и недоразумения.

Как писал по этому поводу В.И. Ленин, «абстрактное рассуждение о том, в какой зависимости стоит развитие (и благосостояние) индивидуальности от дифференциации общества, ‑ совершенно ненаучно, потому что нельзя установить никакого соотношения, годного для всякой формы устройства общества. Самое понятие «дифференциации», «разнородности» и т.п. получает совершенно различное значение, смотря по тому, к какой именно социальной обстановке применить его» [1, т.1, с.431]. Усилило или ослабило «дифференциацию общества» крепостное право? «Г. Михайловский решает вопрос в последнем смысле («Что такое прогресс?»); г. Струве решил бы его, вероятно, в первом — ссылаясь на усиление общественного разделения труда. Один имел в виду уничтожение сословных различий; другой ‑ создание экономических различий. Термин так неопределенен, как видите, что его можно натягивать на противоположные вещи» [Там же, с.432].

При всей тяге к конкретности, спенсеровская теория эволюции оставалась спекулятивной. Эмпирические факты иллюстрировали концепцию, а не лежали в ее основе. Огромный фактический материал, составивший 17 томов спенсеровской «Описательной социологии», был отобран его помощниками совершенно некритически, из разных источников [16].

Внешним образом описывая структурно-функциональные связи социального целого, органическая модель общества не раскрывает реальных основ этой структуры. Спенсер не видел ни диалектики производительных сил и производственных отноше

 

ний ни базисного положения последних по отношению к политико-идеологическим явлением. Ведущая роль общественного разделения труда в процессе классообразования трактуется им в консервативно-охранительном духе, а классовой борьбе приписывается исключительно деструктивная роль. К тому же Спенсер так и не мог теоретически разрешить противоречия между органицизмом и индивидуализмом.

Отсюда противоречивость влияния Спенсера на социологическую мысль. Не признанная официальной университетской наукой, спенсеровская социология приобрела в конце XIX в. большую популярность среди широкой читающей публики, особенно в США, где с 1860 по 1903 г. было продано почти 369 тыс. экземпляров его сочинений [12, р.21]. По словам Ч. Кули, спенсеровская «Социология как предмет изучения», «вероятно, способствовала пробуждению интереса к социологии больше, чем любая другая публикация до или после этой книги» [10, р.129]. Визит Спенсера в США в 1882 г. был подлинным триумфом мыслителя. В начале XX в. его влияние на общественную мысль США становится менее заметным, но не столько потому, что его идеи исчерпали себя, сколько потому, что язык Спенсера стал, по выражению Р. Гофштадтера, «общей чертой фольклора индивидуализма» [12, р.50].

Однако отношение к Спенсеру никогда не было однозначным. Вначале его воспринимали главным образом как теоретика натуралистического эволюционизма; наибольшим влиянием он пользовался у представителей социал-дарвинистской ориентации (У. Самнер). Сторонники психологической ориентации, напротив, критикуют Спенсера за его натурализм. Кризис эволюционизма на рубеже XX в. вызвал и острую критику в адрес Спенсера. Однако уже Э. Дюркгейм увидел в нем предтечу функционалистской ориентации. При опросе Л. Бернардом 258 американских социологов в 1927 г. Спенсера считали самым влиятельным европейским социологом [13, р.841], но затем число ссылок на него резко уменьшается. В 1937 г. Т. Парсонс недвусмысленно писал, что «Спенсер мертв» [14, р.3], и с этим соглашались историки социологии 1940-1950 гг. Появление неоэволюционизма, с одной стороны, и кибернетики и системного подхода, с другой, снова усилили в последние годы на Западе интерес к Спенсеру, в котором видят предшественника этих новых течений, хотя они родились, конечно, не на основе спенсеризма.

 

Литература

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч. ‑ Т.1.

2. Богомолов А.С. Идея развития в буржуазной философии XIX и XX вв. М., 1962, гл.2.

3. Грязнов Б.С. Эволюционизм Г. Спенсера и проблемы развития науки. ‑ В кн.: Позитивизм и наука: Критический очерк. М., 1975.

4. Лондон Дж. Собр. соч.: В 14-ти т. М., 1961. ‑ Т.7.

5. Спенсер Г. Социология как предмет изучения. СПб., 1896.

6. Спенсер Г. Основные начала. СПб., 1897.

7. Спенсер Г. Основания социологии. СПб., 1898. ‑ Т.1, 2.

8. Спенсер Г. Социальная статика. СПб., 1906.

9. Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1976.

10. Cooley Ch. Reflections Upon the Sociology of Herbert Spencer. ‑ Amer. J. Sociol., 1920, vol.26.

11. Harris M. The Rise of Anthropological Theory. A History of Theories of Culture. N.Y., 1968.

12. Hofstadter R. Social Darwinism in American Thought. 1860-1915. N.Y., 1945.

13. Levine D.N. et al. Simmel’s Influence on American Sociology. ‑ Amer. J Sociol., 1976, vol.81, N4.

14. Parsons T. The Structure of Social Action. 2nd ed. N.Y., 1964.

15. Peel J. D. Y. Herbert Spencer: The Evolution of a Sociologist. N.Y., 1971.

16. Perrin R.G. Herbert Spencer's four Theories of Social Evolution. ‑ Amer. J Sociol,, 1976, vol.81, N6.

17. Spencer H. An Autobiography. London, 1926. ‑ Vol.1, 2.

Глава четвертая
Натурализм в социологии XIX — начала XX века

Эволюционизм ‑ база натуралистических школ в социологии

Середина и вторая половина XIX в. в интеллектуальной истории Запада ‑ время почти всеобщего увлечения успехами естествознания и расцвета позитивистско-натуралистического мировоззрения, под определяющим влиянием которого развивалась тогдашняя социология.

Эволюционная теория Ч. Дарвина заставила ученых обратить внимание на тот простой факт (игнорировавшийся ранее вследствие господства теологического мировоззрения), что между человеком и животным имеется не только различие, но и сходство, что человек ‑ продукт длительной биологической эволюции и одно из звеньев в ее цепи. Эволюционная теория стала одним из основных факторов идейного климата второй половины XIX в. Эволюционизм как ведущее направление общественной мысли того времени опирался на представление о единстве законов истории природы и истории человека, о единстве метода естественных и общественных наук, подрывая тем самым провиденциалистские и финалистские объяснения развития.

Эволюционизм тесно связывал социологию с этнологией, решая общие для них проблемы генезиса общества и культуры. Этим объясняется исключительное внимание тогдашней социологии к первобытной истории и к сравнительным исследованиям происхождения и развития общественных институтов бесписьменных народов, культура которых передавалась преимущественно в устной традиции. Представление о внутренне детерминированной естественной эволюции человеческого общества классически сформулировано в историко-социологических трудах Эдуарда Бернетта Тэйлора (1832-1917), который в 1889 г.

 

писал: «...в человеческих институтах исторические слои выражены так же отчетливо, как и в отложениях пород. Они следуют один за другим в последовательности, принципиально одинаковой на всем земном шаре, независимо от мнимых, относительно поверхностных различий расы и языка, ибо сформированы сходной Человеческой природой, продолжающей действовать в сменяющихся условиях дикости, варварства и цивилизованной жизни» [79, р.269; см. также: 27, с.12-13].

В биолого-эволюционных школах социальную эволюцию стали рассматривать как продолжение или составную часть биологической эволюции. Представители биолого-эволюционного направления полагали, что, подобно закономерностям роста организмов, существует некий органический закон развития общественных институтов, который определяет постепенный и регулярный характер их изменений, одинаковых во всем мире. Влияние этой линейной концепции социальной эволюции усиливало то обстоятельство, что на социологию эволюционные идеи Дарвина долго воздействовали через посредство философского эволюционизма Спенсера, с его универсальной «гипотезой развития», принципом дифференциации.

От социальной философии натуралистическая эволюционная социология унаследовала также метафизическую постановку проблемы первичных «движущих сил» истории. Позитивистски ориентированные натуралистические направления, которые объединял подход к обществу как к части природы, подчиненной ее всеобщим законам, попытались сделать это понятие в известной мере эмпирическим. Развитие общества они стали объяснять действием определенных детерминирующих факторов, понимаемых как естественные объективные силы. Но вообще понятие фактора осталось многозначным и противоречивым, и не в последнюю очередь по причине некритического эмпиризма этих направлений. Несмотря на положительное значение поиска естественных закономерностей общественного развития и установку на объективную науку, что подрывало позиции волюнтаризма, культа великих людей, теологических и спиритуалистических концепций в социологии, слабым местом натуралистической эволюционной социологии была именно односторонняя натурализация (чаще всего биологическая) социальных «сил» и «факторов» в ущерб пониманию истории как процесса человеческой активности.

Выдвижение на первый план тех или иных природных факторов или движущих сил социального развития, иногда методологических образцов определенной естественной науки служит основанием для классификации натуралистических школ. Так,

 

биоорганическая школа особое значение приписывала структуре социального целого, расово-антропологическая ‑ влиянию биологической природы человека, его расовых черт и генотипа на общественную жизнь, социальный дарвинизм ‑ борьбе за существование и естественному отбору, географическая школа ‑ географической среде и пространственному размещению людей, и т.д.

Механистическая школа

Престиж методологии классического естествознания в социологии и влияние на нее механистического миропонимания и вульгарно-материалистических тенденций наиболее ясно обнаруживает механистическая школа, представляющая собой как бы скрытую мировоззренческую базу для многих натуралистических течений.

К механистической школе условно можно отнести социологические концепции, которые сравнивают социальные процессы и явления с физическими процессами и явлениями, а также используют для объяснения социального мира понятия механики, физики в широком смысле, энергетики и т.п.

Механицисты развили понимание общества как статистического агрегата частей (в противоположность органическим концепциям общества), прототипом которого было понятие механизма, взятое в его отличии от живого организма. «Агрегатная» концепция общества способствовала применению статистических методов в социологии, опиравшихся на соответствующее понятие целого.

Широко использовал количественные данные и их графические представления американский экономист и социолог Генри Чарлз Кэри (1793-1879), автор одной из первых развернутых механистических теорий в социологии XIX в.

Главные социологические работы Кэри ‑ три тома «Оснований социальной науки» (1858-1860) и «Единство закона в соотношениях физической, социальной, психической и моральной науки» (1872) ‑ разделяют монизм и принципы механистической эволюции Спенсера.

Следуя общей редукционистской логике механицизма, Кэри искал простые законы, управляющие материей во всех ее формах и одинаково верные для физических и социальных наук, отличающиеся лишь объектами приложения и способом выражения. Например, физические законы тяготения, притяжения и отталкивания принимают соответствующие социальные формы ассоциации и концентрации населения. Человек для Кэри ‑ это молекула общества, а ассоциация ‑ разновидность «великого

 

закона молекулярного притяжения. В своих рассуждениях он часто прибегал к наивным механистическим обобщениям и аналогиям, непомерно переоценивая их объяснительную силу. Из принципа неуничтожимости материи, по его мнению, очевидно, что производство и потребление ‑ простые превращения вещества, торговля — перемещение вещества в пространстве и т.п.

Революция в естествознании начала XX в. не помешала попыткам объяснить социальное количественно-механистическим образом. «Физиосоциологию» развивали некоторые естествоиспытатели, в частности выдающийся химик Вильгельм Фридрих Оствальд (1853-1932).

В своих «Энергетических основаниях наук о культуре» [60] Оствальд предполагал, что энергетика может дать общественным наукам некоторые фундаментальные эвристические принципы, хотя и не все объяснения, в которых они нуждаются. С наиболее общей, энергетической точки зрения культурный процесс — это преобразование свободной энергии в связанную. Чем большее количество связанной полезной энергии получено в таком преобразовании, тем значительней прогресс культуры.

Этот универсальный критерий, основанный на законах рассеяния энергии и возрастания энтропии, позволяет измерить не только общественный прогресс, но и увеличение жизнеспособности (прогресс) организма или биологического вида в целом, что следует из принципиального единства мирового эволюционного процесса. Эволюцию, т.е. необратимое изменение, которое совершается в течение более или менее длительного времени, характеризует возрастающая дифференциация и усложнение организации и функций организма, животного вида, человеческой группы, общества и т.д. «Последним обоснованием общественного прогресса является то, что благодаря постепенно совершенствующейся организации человеческих групп все лучше и лучше осуществляется использование человеком свободной энергии мира. Такое использование совершается двумя способами, которые и являются как бы сущностью социальной эволюции: разделением и сочетанием труда» [23, с.20].

Подобным же образом Оствальд переводит на язык энергетизма другие социологические и экономические категории, в частности общественный порядок и государство, рассматриваемые как условия лучшего преобразования энергии.

Авторитет математического естествознания помогал распространению механистического типа мышления в начале XX в. Идеи социальной физики так или иначе развивали Владимир Михайлович Бехтерев [4], Леон Винярский [84] и Антонио Барсело [38], Альфред Лотка [56], Вильфредо Парето и др.

 

Менее компетентные в естествознании теоретики попросту вводили в объяснение социальных явлений любые законы физики, механики, химии и биологии, которые подходили к случаю или были известны данному социологу. Распространенный порок механицизма ‑ «переодевание» ходовых идей социологии и философии истории в физическую терминологию, что порождало лишь псевдообъяснения. Таковы были попытки «термодинамического» толкования истории (Винярский и др.), иногда использовавшие популярные в свое время, но ошибочные физические теории, вроде «тепловой смерти вселенной». Движение, жизнь, изменение, история существуют, пока есть.неравенство энергии. На основе термодинамических законов постоянства количества энергии и необратимости перехода энергии от высшего уровня к низшему предсказывали состояние социальной энтропии в будущем как мертвое и неподвижное равенство, подобное тепловой смерти вселенной. Нетрудно узнать в этой энергетической одежде старую историософскую концепцию консервативных романтиков (Жозефа де Местра и др.).

С логической точки зрения многие теории механицистов нарушают закон адекватности (равенства объемов) субъекта и предиката в суждении [71, р.31]. Например, высказывания Кэри и других «социальных физиков» об инерции, гравитации даются так, будто они специально относятся к социальным явлениям, тогда как они применимы к гораздо более широкому классу явлений, ко всем объектам физической природы. В результате упускаются из виду действительно специфические черты социального мира, принадлежащие только ему. Развернутая критика механицизма в социологии дана В.И. Лениным в книге «Материализм и эмпириокритицизм» [2, т.18].

Однако с точки зрения тенденций современной науки к сближению самых отдаленных друг от друга областей знания, к поиску универсальных для них принципов и аналогий, а также структурной общности разнородных систем и явлений некоторые стороны наследия механистической школы находят отражение в попытках использования в социологии кибернетики и общей теории систем. Как сторонники количественного анализа в социологии, создавшие методику численных оценок масштабов преобразования человеком природной энергии в социально-экономическую, механицисты внесли значительный вклад в теорию социальных измерений и статистику.

Географическая школа

Вопрос о роли географической среды в жизни общества в той или иной форме ставили почти все мыслители с момента зарождения учений о «ем. Социально-философская мысль эволюционировала от глобального сопоставления общества и природы к специальному изучению влияния разных факторов среды (климата, рельефа, природных богатств и т.д.) на отдельные социальные процессы и явления (рост населения, «производительные силы, политический строй и т.д.).

Размышления о значении географической среды для человеческого общества доходили до двух логических крайностей: механического географического детерминизма, утверждавшего, будто бы вся деятельность человека обусловлена исключительно его естественным окружением, и абсолютного культурного детерминизма, который, подчеркивая, что само восприятие среды и ее значение для человека определяет культура и потому объяснение человеческой деятельности должно быть только культурологическим, недооценивал тот факт, что культурные возможности людей все же различны в разных природных условиях. Доведенное до абсурда отрицание всякого влияния среды вело к своеобразному социокультурному солипсизму. Важно подчеркнуть, что географическое направление в общественной мысли отнюдь не совпадало с узким географическим детерминизмом, который был только частью этого направления. Уже в XIX в. начались попытки «системного» (как бы мы сказали теперь) выхода из затруднений, порожденных дихотомиями типа «человек ‑ природа» и «культура ‑ среда», путем рассмотрения человека, культуры и среды как целого, как единой характеристики географического региона. Для науки человек прочно стал частью природы, а не божественным исключением из нее.

Со второй половины XIX в. прообразом теории однонаправленной эволюции социальных структур в зависимости от географической среды стала дарвиновская теория естественного отбора, непомерно широко истолкованная. В этот период теории географического детерминизма достигли самого широкого признания и казались хорошо обоснованными с естественнонаучной точки зрения. Полезным результатом этого теоретизирования по образцу биологии было внимание к пространственному распределению населения и к экологии человека (в чем можно усмотреть зачатки современной социальной экологии).

В поле зрения социальной географии и географических течений в социологии попали такие естественные факторы, как климат, почвы, рельеф, распределение водных ресурсов и полезных

 

ископаемых, флора и фауна, геофизические и космические процессы, смена времен года и др. В числе основных социальных явлений, зависимых от названных факторов, рассматривались: а) размещение и плотность населения на земном шаре, его здоровье и плодовитость; б) физические и психические расовые различия в телосложении, темпераменте, формах морали, частоте случаев высшей одаренности и т.п.; в) виды занятий и хозяйственной деятельности, ее организация, ритмы и циклы, степень благосостояния населения; г) типы социально-политической организации, социальных институтов и брака; д) возможности культурных контактов и заимствований, темпы экономического и культурного развития; е) религия, мифология, искусство и литература ‑ словом, почти все проявления общественной жизни.

Становлению географической школы в социологии XIX в. способствовали как позитивистские история и философия [17], так и география. Кредо географического детерминизма, находящегося под обаянием методологии классического естествознания, надолго сформулировал французский философ-эклектик Виктор Кузен (1792-1867): «Дайте мне карту страны, ее очертания, климат, воды, ветры ‑ всю ее физическую географию; дайте мне ее естественные плоды, флору, зоологию, ‑ заявлял он, ‑ и я берусь наперед сказать, каков человек этой страны, какую роль эта страна будет играть в истории, и не случайно, а в силу необходимости, и не в одну эпоху, но во все эпохи» (цит. по: [43, р.12]). Натурализм и географический псевдодетерминизм проникали тогда во все отрасли общественных наук, даже в системы идеалистического толка. В религиоведении с середины XIX в. процветала солярно-метеорологическая теория (Макс Мюллер и др.), толковавшая мифы как аллегории астрономических и атмосферных явлений и к величественным естественным катастрофам возводившая истоки веры в богов. Эрнест Ренан рассуждал о «духе монотеизма» в пейзаже пустыни, а Ипполит Тэн в своей «Философии искусства» объяснял, например, различия между флорентийской и фламандской школами живописи различиями географических условий Италии и Нидерландов.

Английский историк-позитивист Генри Томас Бокль (1821-1862) в стремлении обосновать объективную закономерность исторического развития приводил многочисленные и на первый взгляд правдоподобные примеры того, как специфические ландшафт, климат, урожайность почвы, питание определили различия между народами в сознании, телосложении, накоплении богатства, затем в социальной организации и в конечном итоге в исторических судьбах [5]. Однако у Бокля находим оговорку, что на высших уровнях развития социальности умственные фак

 

торы постепенно приобретают перевес над физическими. Бокль повлиял на некоторые течения в экономической географии и социологии, представители которых утверждали, будто достаточно знать природные богатства, источники энергии, естественные пути сообщения, чтобы определить характер и объем производства того или другого общества, главные его экономические функции и т.д.

Подобные выводы о прямой и однозначной зависимости экономических, психических и социальных фактов от физической среды были возможны только при игнорировании ряда промежуточных цепей взаимосвязанных социальных факторов и функциональных отношений между этими факторами и средой, а также при скрытом или явном принятии в качестве общенаучного идеала физического монизма и механистического детерминизма с их представлениями о пассивном копировании внешнего мира психикой человека. Кроме того, здесь недооценивались результаты культурной диффузии и взаимовлияния, ибо воздействие среды часто изображалось так, будто данное общество всегда жило в абсолютной изоляции, как культурно независимая единица.

Роль физических факторов среды в развитии общества пытались раскрыть и географы, разделяя многие ошибки позитивистской историографии.

Выдающимся социогеографом был немецкий ученый Карл Риттер (1779-1859), наряду с Александром Гумбольдтом (1769-1859) считающийся основоположником современной географии. Руководящей для методологии Риттера была идея взаимодействия природы и культуры, взаимосвязанности всех элементов, формирующих исторически конкретную географическую область [64]. Земля ‑ единый «организм», делимый на внутренне связанные, целостные регионы. Для правильного определения границ этих регионов необходимо всестороннее описание ландшафта, климата, растительности (особенно культурной), животного мира, человека в его историческом взаимодействии с прежними элементами среды и др.

Мировоззренческой опорой для Риттера был, однако, не натурализм, а философский органицизм немецких романтиков с их верой в мировой порядок, объединяющий полярные отношения в высшем синтезе.

Значение Риттера для общественных наук обусловлено тем, что в его географии важнейшее место занимают человек и история. География, по мнению Риттера, должна объяснять, как человек влияет на обитаемое им пространство и как сам «воспитывается», трудясь в благоприятных или суровых условиях. Особый

 

интерес у него вызывали периоды наивысшего культурного расцвета каждой области, ибо, по его мнению, тогда достигалась и высшая степень гармонии между природой и культурой.

В работах Риттера органично слиты темы, которые позднее дифференцировались и стали предметами исследования разных областей географии и социологии. После него ясно обозначилась тенденция подразделять географию на две части: физическую географию и социальную, или антропогеографию, в которой в свою очередь в разное время и в разных странах выделялись экономическая, политическая, историческая, культурная и статистическая география.

В становлении антропогеографии, «в частности политической географии, видную роль сыграл Фридрих Ратцель (1844-1904), немецкий зоолог, журналист-путешественник, социолог, во второй половине своей жизни ‑ профессор географии Лейпцигского университета [25, 61, 62].

Предмет антропогеографии Ратцель определял в русле общей традиции XIX в. как изучение человеческого рода ‑ в той мере, в какой последний в своих жизненных проявлениях определяется географической средой. В соответствии с идеологией натурализма Ратцель, биолог по образованию, стремился объединить методы и понятия биологии, этнографии и географии. Антропогеография, считал он, должна быть частью общей биогеографии и пользоваться обычными экологическими и эволюционными понятиями при изучении политического и экономического развития.

Научное описание дифференциации культур в зависимости от свойств географической среды сочеталось у Ратцеля с биологизаторскими спекуляциями, особенно при объяснении пространственного расширения или уменьшения государств в его «Политической географии» (1897), и с типичной для географического детерминизма ошибочной тенденцией проводить прямые причинные связи между свойствами естественной среды и человеческой практикой, минуя посредствующие социальные звенья и механизмы.

Все последствия влияния среды он делил на статические (закрепляемые в основном в постоянных биопсихических свойствах индивидов) и динамические (изменяющиеся исторические результаты социально-политической организации). Тысячелетиями Длящееся непосредственное воздействие географических факторов, особенно климата и. пространственного расположения, ‑ причина соматических и психических различий между группами людей, проживающими на разных территориях. Горы и пространственная замкнутость, например, вырабатывают у населения

 

традиционализм, довольство малым, узкий.национализм, а равнины и море ‑ такие психические черты, как тоска по пространству, дух экспансии и смелых начинаний. Естественные границы (горы, море) будто бы способствуют появлению изолированных социальных групп со слаборазвитой политической властью, а равнины ‑ централизации и сильной власти для защиты от набегов кочевников, позднее переходящей в крупную социально и культурно интегрированную государственную организацию. Тем же законам подчиняется распространение языка и культуры. Государства функционируют как живые организмы, подверженные естественным процессам роста и упадка и в качестве таковых не могут быть удержаны в строгих границах. Ареал, пространство (Raum) и местоположение (Lage) ‑ необходимые факторы при возникновении государств. Выживание наций или культур связано с их способностью к экспансии и улучшению своего географического положения.

Отсюда только шаг до превращения биологических аналогий в политическую идеологию. Этот шаг откровенно сделала так называемая школа германской геополитики во главе с Карлом Хаусхофером (1869-1946) со своим «учением» о якобы географически детерминированных тенденциях политического развития и экспансии государств [46]. Из арсенала геополитики были почерпнуты печально известные аргументы о недостаточности «жизненного пространства» и неестественности политических границ Германии для оправдания фашистской агрессии [9]. Автор термина «геополитика» шведский социолог-государствовед Юхан Рудольф Челлен (1864-1922) также трактовал ее под влиянием Ратцеля как учение о государстве ‑ географическом организме [52], эклектически соединяя понятия географического детерминизма, социального дарвинизма, биолого-органических и расово-антропологических теорий.

Характернейшей чертой вульгарного географического детерминизма в объяснении исторических событий было широкое привлечение в качестве промежуточных факторов расхожих «психологических истин» здравого смысла. Этим особенно отличались многие политгеографы, которые по мере надобности использовали и вековые предрассудки, и «новейшие» расистские измышления о «духе народа», якобы формируемого географической средой. Трудно даже перечислить попытки установить через посредство, например, «духа народа», расы причинные связи между географическими условиями и архитектурой, живописью, литературой, музыкой, религией и т.д. Многие из таких работ отличались непониманием относительности детерминизма географических факторов.

 

Содержание политической географии, однако, не исчерпывалось только сомнительными псевдогеографическими объяснениями и предсказаниями политических событий, вольно или невольно прикрывающими определенные политические симпатии. Многие политгеографы дали обстоятельные исторические исследования образования, экспансии и распада различных «политических зон», их административных центров, границ, оборонительных линий. Не лишена смысла и постановка вопроса об оценке «политического потенциала», скрытого во взаимодействии политического сообщества и его среды. Зарубежная политическая география с успехом изучает влияние политической власти на физические и социальные аспекты ландшафта, формирование лингвистических и культурных объединений и т.д.

В начале XX в. большинство тем, а заодно и ошибок старого географического направления в общественных науках унаследовал американский энвиронментализм (от англ. environment ‑ среда). Относительно новым в нем было пристрастие к статистическим и другим «строгим» методам проверки популярных гипотез географического детерминизма. Родоначальница энвиронментализма Эллен Семпл, прямолинейный популяризатор Ратцеля, проводила идею «контроля» физического окружения над жизнедеятельностью человека на определенной территории [68].

Виднейшим представителем энвиронментализма был американский географ, геолог по образованию, Эллсуорт Хантингтон (1876-1947). Используя методы и данные (часто недостоверные) статистики, палеоботаники, климатологии, истории, демографии и других наук, он стремился обосновать существование тесных корреляций между изменениями («пульсациями») климата и прогрессом или упадком цивилизаций [48-50].

Основные опосредующие связи выглядели при этом так: 1) климат влияет на здоровье населения (для оценки этого влияния Хантингтон изучал совпадения месячных кривых смертности и температуры, опирался на современные ему экспериментальные исследования и т.д.); 2) климат влияет на физическую и умственную активность, производительность труда и, следовательно, вызывает колебания деловых и экономических переменных общества (основной эмпирической базой здесь были данные о параллелизме значений коэффициента смертности и циклов деловых спадов и оживлений); 3) поскольку цивилизация есть функция энергии и производительности нации, то полезные или негативные колебания климата детерминируют рост, упадок перемещения цивилизаций.

Хантингтон развивал также старые идеи о постепенном географическом передвижении цивилизаций из афро-азиатской ко

 

лыбели в более холодный и разнообразный климат Северо-Западной Европы. Теорию «северного дрейфа цивилизаций» в разных вариантах еще раньше защищали французы Клод Вайо [81], Пьер Мужоль [58], Эдмон Демолен и многие другие. Однако критерии разработки сравнительных карт и корреляций, которыми Хантингтон подкреплял эту теорию, были крайне субъективные и европоцентристские. В основу оценки цивилизаций по рангу совершенства он положил «активизм», повторив заодно старинные предрассудки (первоисточником которых были труды арабского историка XIV в. Ибн Халдуна), будто высшая культура и наиболее сложные формы социально-политической организации могли возникнуть только в умеренном, но не в субтропическом или полярном климате, так как изобилие даров природы в субтропиках якобы не требует больших затрат труда и ведет к инертности и лени людей юга, а борьба с голодом и холодом в полярном климате вырабатывает смирение и не оставляет сил на развитие культуры. В итоге закон перемещения очагов культуры к северу остался спекуляцией, основанной на одностороннем подборе фактов. Его не спасло и введение элементов <