Мемуарные войны 1990-х годов

Расхожее мнение: писать мемуары — удел ушедших на «заслуженный отдых» политиков, «выписавшихся» писателей, «отыгравших» артистов, «отплясавших» балерин и танцоров, уставших от вранья дипломатов и т.д. Умиротворенные деятели отныне уже не на виду публики и предаются воспоминаниям в тиши кабинетов.

Но так было когда-то. Сейчас все изменилось. По-прежнему на сцене М. Плисецкая, совершенствуют свою гениальность А. Вознесенский и Е. Евтушенко, играют в театре М. Козаков и Т. Доронина и т. д. И при этом все успевают писать мемуары.

Для большинства мемуарной писательской братии, ушедшей на «заслуженный отдых», покой только снился: они продолжают работать в государственных, коммерческих структурах, в неизвестно из чего возникших фондах, в политических партиях и т. д. Все изменилось, начиная с возраста. Е. Гайдар, к примеру, взялся вспоминать, а главное, размышлять, в 40 лет. Причем происходило все довольно резво. В начале 1996 г. он приступил к работе, а к концу года — его «нетленка» уже увидела свет¹⁹².

Появление «скоростных» мемуаристов — еще одна особенность современных воспоминаний. По большей части это касается политиков и сопричастных им людей. Некоторые из них свой уход с политического Олимпа рассматривают как вынужденный тайм-аут и мечтают вновь взобраться на него. Мемуары в таких случаях становятся своеобразным оружием политической борьбы и трамплином для будущего прыжка. Авторы объясняют и оправдывают свои ошибки и неудачи, свои действия и бездействия, выискивают ошибки и просчеты политических противников, обвиняют их в тяжких грехах и преступлениях.

Современные мемуары — это и разновидность публицистики, и разновидность агитационно-пропагандистского материала, саморекламы накануне больших выборов. Полемичность современных мемуаристов требует «скоростной» подготовки этого вида оружия. Для этого находятся время, деньги, организационные, технические и прочие возможности. Нет недостатка в помощниках. Конечно же, важно и то, что демократические преобразования в стране создали для многих политических деятелей благоприятные условия для поощрения писательского зуда.

Справедлива реплика М.М. Плисецкой по поводу мемуарного бума: «То, что вчера было смелым, даже непроизносимым, устаревало вмиг, за прожитый день. Что-то вроде соревнований пошло, кто больше ругательств недавно еще всесильным организациям и высшим правителям отвесит»¹⁹³.

Каждый мемуарист почти прав! Ведь он не был (чаще всего!) самостоятелен в своих действиях, ограничен в выборе возможных решений, скован в проявлении инициативы и т. д. Он был подчинен Системе. Другое дело — поведение человека в рамках дозволенного. Подобные мысли и настроения выражает, например, заместитель начальника внешней разведки КГБ СССР В. Кирпиченко: «Мне кажется, что большинство этой мемуарной продукции только запутывает историю, так как авторы, как правило, ссылаются на покойников, изобличают ушедших в мир иной, спорят с ними и каждый полностью оправдывает себя. Он, мемуарист, дескать, все видел, все понимал, всем возмущался, всегда страдал и даже сигнализировал о недостатках, но вышестоящие начальники его не слушали, ничего не понимали и продолжали разваливать государство. Думаю, что большинство авторов мемуаров склонны переоценивать значение своей продукции. Вот он сочинил свои мемуары, пригвоздил своих противников к позорному столбу, поддержал единомышленников, провозгласил истину в последней инстанции, полностью очистился таким образом от скверны и обвинений в свой адрес и успокоился»¹⁹⁴.

В этих играх участники действуют не только по принципу «каждый за себя». Вернее, холопы в прошлом продолжают «работать» на некогда могущественного шефа и в мемуарах. Бывший помощник М. Горбачева А. Черняев свою задачу увидел в том, чтобы «опровергнуть, оспорить, показать как было на самом деле, пригвоздить, уличить в преднамеренном вранье...»¹⁹⁵. В основу своего сочинения автор якобы положил дневник, который он вел в период августовских событий. В.П. Козлов доказывает, что на самом деле «дневник» — фальсифицированная мемуарная версия, призванная оправдать действия Горбачева¹⁹⁶.

Несколько слов об этической окраске современных мемуаров. Нередко «полемика» идет по принципу «сам дурак». Или просто выливаются ушаты грязи. Возможно и вымещение своего злопыхательства на других за унижение перед вышестоящими чиновниками (надо учитывать и возможную природную склонность к склочничеству и самодурству).

На основании сообщений агентов КГБ (по данным на 1987 г.) бывший председатель КГБ, член ГКЧП В.А. Крючков в своих мемуарах обвиняет одного из главных «прорабов» перестройки А.Н. Яковлева в том, что он, возможно, находился в контакте с западными спецслужбами. Он не изобличает Яковлева в выполнении конкретных заданий, потому как сам не уверен, были ли они. Но сведений советской агентуры вполне хватало обвинить Яковлева в далеко идущей стратегической цели — развал СССР¹⁹⁷. Обвинение не новое, характерное для мемуарных войн.

Характеристика современной мемуаристики была бы не полной без принятия во внимание мемуаров прочно ушедших из политической жизни бывших высокопоставленных чиновников. Их не так много. Но они интересны.

«Бывшие» делятся как бы на две категории. Одни не строят иллюзий и знают, что их политическая жизнь бесповоротно позади, они давно напрочь отошли от политических игр (Е. К. Лигачев), другие — еще недавно, третьи — надеялись или продолжают надеяться на возвращение. Последние — наивные люди, не понимающие, что они — отработанный материал.

Мемуаров «бывших» немного. И здесь вполне уместно высказывание одного из бывших лидеров КПСС Е.К. Лигачева. Он весьма справедливо заметил: «Молотов, Маленков и многие другие ушли из жизни немыми. Громыко написал мемуары, поразившие мир тем, как можно ничего не сказать в двух томах. Где-то живут Тихонов, Гришин, Соломенцев, Кунаев, другие влиятельные бывшие. Их отношение к прошлому и настоящему не только по-читательски интересно. Уверен, что я далеко не одинок в желании узнать мнение, скажем, Г.В. Романова о происходящих в Ленинграде событиях. Что бы он ни говорил, как бы ни ругал или одобрял перестройку, позиция этих людей, определявшая жизнь поколения и до сих пор инерционно влияющая на нашу жизнь, остается важным элементом познания самих себя»¹⁹⁸.

Ценность воспоминаний периода «мемуарных войн» прежде всего в том, что они, похоже, искренни в выражении своих чувств. Да, много лукавства, но авторы говорят то, что хотят сказать. Они могут быть неправы. Или каждый прав по-своему. Но они искренни в своих эмоциях, гневе. Это главные черты и особенности современной мемуаристики. А что касается правдивости, то академик Е. Тарле на этот счет писал: «Мемуары деятелей, игравших очень уж первостепенную роль, редко бывают сколько-нибудь правдивы». Это весьма понятно: автор, знающий свою историческую ответственность, стремится построить свой рассказ так, чтобы мотивировка его собственных поступков была по возможности возвышенной, а там, где их никак нельзя истолковать в пользу автора, можно постараться и вовсе отречься от соучастия в них.

Мемуары политического деятеля «в отставке» — это продолжение его деятельности, будто он по-прежнему играет выдающуюся роль. А применительно к актерам — это все та же игра. Писатель же в мемуарах предстает на грани Вымысла, нередко переходя эту грань. Одним словом, фальши хватает везде.

Мемуары эмигрантов

Сейчас трудно поверить в то, что в 20-е годы в СССР можно было ознакомиться с эмигрантскими изданиями. Более того, их даже перепечатывали в Советской России. И инициатором этого был Ленин. Он видел полезность такого начинания, его определенный практический смысл.

Но была и другая сторона дела — необходимость исторического объяснения случившемуся. Для большевиков важно было противопоставить выходившим работам эмигрантов нечто свое. К тому же большевики запаздывали со своим толкованием событий революции и Гражданской войны. М.Н. Покровский говорил: «Милюков выпускает том за томом историю, революции», «белогвардейские генералы и полковники... издают одну книжку за другой об эпизодах войны», «у нас по этой части ничего нет»¹⁹⁹.

Со свойственным Покровскому подходом к созданию исторических сочинений — использовать источники врагов в своей интерпретации — он поддержал идею публикации эмигрантских материалов. Аналогичный замысел возник и в отношении мемуаров политических деятелей периода революции²⁰⁰. Заду манные издания мемуаров стали воплощаться. Прежде всего это серия «Революция и Гражданская война в описании белогвардейцев». В первом томе, вышедшем в 1925 г., были собраны работы Родзянко, Шульгина, Милюкова, Деникина и др. Однако затем такая литература оказалась в спецхране. Далее начался пересмотр вопроса об ее использовании и стремление дать иную оценку усилиям историков по выявлению и введению ее в научный оборот.

С таким подходом к источникам был связан и взгляд на труды историков. Работы, в которых были слова «деникинщина», «махновщина», «колчаковщина»²⁰¹, иногда относили к работам по истории контрреволюции. Подобная ситуация служила тормозом в изучении враждебного советской власти лагеря, мешала выявлению соотношения сил борющихся сторон и воспроизведению верной картины Гражданской войны в России.

Требовалось «настороженное отношение» к мемуарам так называемого «враждебного лагеря», например белых генералов времен Гражданской войны. На сей счет была такая, к примеру, рекомендация М.Н. Черноморского: «Все они написаны крайне тенденциозно, намеренно искажают события и, по существу, являются попыткой оправдаться в том сокрушающем разгроме белогвардейщины, который они потерпели в России. Мемуары белогвардейцев могут быть широко использованы, с одной стороны, для характеристики состояния и степени разложения белогвардейщины. С другой стороны, они могут быть полезны, как и всякие материалы противника. Но во всех случаях следует учитывать специфический характер белогвардейских мемуаров, и их использование может происходить только при условии чрезвычайно строгой и всесторонней критической проверки»²⁰².

Новый подход к переизданию материалов русского зарубежья приходится на конец 1980-х годов. Тогда же начался их интенсивный выход в свет. Выходцы из России оказались разбросанными по всему миру. По-разному сложилась их судьбы. Но на всех континентах и в разных странах они оставили и оставляют комплексы самых разнообразных материалов, которые дают возможность не только изучить жизнь эмигрантов, но и показывают их отношение к событиям, происходившим в России. В самом деле, что думали, что писали о нас наши соотечественники? В какой мере мемуары, изданные за рубежом, являются продолжением дореволюционной традиции? Как влияли на их содержание события на родине и оторванность от нее? По существу это совершенно новый пласт материалов, который только начинает осваиваться исследователями.

Ориентироваться в многообразии опубликованной эмигрантской литературы помогают различные библиографические указатели, изданные за рубежом и у нас на русском языке²⁰³.

Можно выделить несколько групп воспоминаний в зависимости от общественного положения авторов: военные мемуары, воспоминания общественных и политических деятелей, мемуары и дневники писателей.

К военным мемуарам относятся воспоминания генералов А. Будберга, Н.Н. Краснова, А.С. Лукомского, А.Г. Родзянко, полковника Г.В. Енборисова и др²⁰⁴. Особое место среди военных мемуаров занимают работы А.И. Деникина, П.Н. Врангеля, которые носят мемуарно-исследовательский характер.

Бывший главнокомандующий Вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенант А.И. Деникин был одним из первых авторов, издавших почти сразу же после окончания Гражданской войны свою книгу «Очерки русской смуты» ²⁰⁵.

То же самое можно сказать и о «Записках» П.Н. Врангеля²⁰⁶, сменившего Деникина на посту главнокомандующего ВСЮР. Но мемуары Деникина охватывают довольно широкий спектр вопросов и в них прослеживаются события Гражданской войны на всей территории бывшей Российской империи, в то время как Врангель пишет только о своем участии в войне на Юге России.

Представляет интерес и исследовательская работа генерала Н.Н. Головина ²⁰⁷, поскольку она содержит множество документов. Каждый том сочинения как бы делится на две части. Первая — непосредственно текст автора, вторая — приложения. В книге 80 приложений. Это документы самого разнообразного характера — от манифестов об отречении Николая 11 и Михаила Романовых до приказов Донского правительства.

Эмиграция делала свои прямо противоположные советским официальным версиям выводы и объяснения происходившим в России и СССР процессам.

С конца 1980-х годов постоянно возрастает интерес к русскому зарубежью. Усиливаются контакты с эмигрантами. Начинается издание забытых писателей. Переиздаются вышедшие десятилетия назад мемуары русских общественных деятелей, писателей, военных: Милюкова, Родзянко, Деникина, Врангеля, Савинкова и др. ²⁰⁸ материалы серьезно дополняют и корректируют советские мемуары, освещают порой хорошо известные позиции с неожиданной стороны или совсем иначе. Тем самым появилась возможность преодолеть в значительной мере односторонность советских мемуаров, создавая объемное и многомерное видение революции и Гражданской войны.

Важно обратить внимание на мемуары, написанные эмигрантами, возвратившимися в СССР, и опубликованные в Союзе. По большей части они, конечно же, лояльны к советской власти.

В свою очередь о возвратившихся «из-за бугра» было не принято писать дурно, особенно о тех, кому предназначалась роль классика советской литературы, например о М. Горьком, в отличие от отношения к нему со стороны тех, кто оставался в эмиграции²⁰⁹. Если взглянуть на литературные портреты, созданные К. Чуковским²¹⁰, Вл. Лидиным и др., послушать устные рассказы И.Л. Андронникова — сплошная сердечность. «Все в Алексее Толстом было талантливо», — напишет Вл. Лидин²¹¹. Политическое противостояние отражалось на отношении к личности человека в воспоминаниях. Заграничный И.А. Бунин резко отделял талант и мастерство Толстого-писателя от Толстого-человека: «Алеша! Хоть ты и..., но талантливый писатель». В свою очередь К. Чуковский, считая Бунина «подлинно великим писателем», все же сетовал: «Сколько бессердечия в его мемуарах»²¹².

Необходимо заметить, что суждения К.И. Чуковского, скажем, в отношении характеристики М. Горького, И. Бунина, А. Толстого и других заметно меняются в конце жизни. Вот, например, запись о тех же Бунине и Толстом: «Один злой человек, догадавшийся, что доброта высшее благо, пишет о другом злом человеке, безумно жаждавшем источать из себя доброту. Толстой был до помрачения вспыльчив, честолюбив, самолюбив, заносчив. Бунин — завистлив, обидчив, злопамятен»²¹³.