Материалы, приобщенные к следствию

Остальные материалы следственных дел можно подразделить следующим образом:

· документы, официально приобщенные к нему следствием в качестве доказательств;

· материалы, не имеющие непосредственного отношения к доказательной базе, но по разным причинам оказавшиеся в составе следственного дела.

В категорию документов, приобщенных к делу, входят:

1. Материалы о подозреваемом, добытые агентурно-оперативным путем (обзорные справки по оперативным делам, меморандумы, сообщения сексотов, перлюстрации и др.). Как уже говорилось, они фактически рассматривались следствием в качестве полноценных доказательств, приобщались к делу, но не подшивались и не нумеровались в общем порядке, а находились в нем в отдельном конверте: В случае направления дела в суд они не оглашались, на них нельзя было ссылаться, подследственных и адвокатов с ними не знакомили. Но с ними знакомились судьи, вынужденные принимать на веру содержание спецконвертов, которое невозможно было огласить и проверить в ходе заседания. Впервые их более-менее серьезной проверкой занимались следователи прокуратуры в связи с реабилитацией.

Знание содержимого спецконвертов (если они были в делах) существенно облегчает анализ материалов следственного делопроизводства, позволяет детально и без информационных изъянов восстановить логику расследования. Однако при ознакомлении с делом в архивах ФСБ спецконверты, как правило, изымаются как содержащие тайну оперативно-розыскной деятельности. К сожалению, в 1990-е годы перед передачей следственных дел НКВДв государственные архивы спецконверты с их содержимым нередко изымались и уничтожались, что является невосполнимой утратой.

2. Материалы, изъятые во время обыска и ареста и фигурирующие в качестве вещественных доказательств преступных намерений или деяний. Например, запрещенная литература, рукописи и дневники антисоветского содержания, топографические карты, документы о членстве или принадлежности к контрреволюционным и шпионским организациям (в их числе в 1930-е годы значились общества филателистов, эсперантистов и др.), переписка и фотографии с репрессированными лицами.

3. Полученные следователем в ответ на его запросы справки о гражданстве и проч., партийные и производственные характеристики арестованного, выписки из решений органов о взысканиях или исключении из партии; газетные вырезки; рапорты следователей о случаях неповиновения подследственных, отказа от дачи показаний и др. Так, в справке, приобщенной к делу К., говорится, что 27 ноября 1937 г. ему был объявлен выговор «за грубую политическую ошибку»: при подготовке к изданию на немецком языке «Истории Гражданской войны» он не выполнил указание исключить из цитат Ленина слово «товарищ», если оно стоит перед фамилией разоблаченного врага народа.

Многое зависит от ракурса изучения следственного дела. К примеру, в документах содержится богатая информация о лексике как следователей, так и заключенных разных социальных слоев, пола, возраста, образования и др., что позволяет в перспективе строить любопытные дискурсивные модели, вписывая их в определенные временные рамки. После одного из допросов Марии Спиридоновой ее следователь написал рапорт на имя наркома внутренних дел Башкирии, подшитый затем в ее следственное дело. Он начинался словами: «Доношу, что во время допроса 2.V.c.г. [Спиридонова]... наносила оскорбления по адресу следствия, называя меня балаганщиком и палачом... При нажиме на Спиридонову она почти каждый раз бросает по моему адресу следующие эпитеты: хорек, фашист, контрразведчик, сволочь...» Любопытно, что в экстремальных ситуациях столь разные по силе и смыслу ругательства оказываются у нее в одном ряду.

В категорию документов, не имеющих непосредственного отношения к доказательной базе, входят:

1. Составленные самими подследственными официальные письма, заявления, обращения, ходатайства о пересмотре дела, жалобы на необоснованный арест и ведение следствия в адрес руководства НКВД, прокуратуры, руководителей страны, в высшие органы власти и другие инстанции.

В последние годы было опубликовано немало «писем во власть», написанных в 1920—1930-е годы рядовыми людьми. По общему мнению, они круто изменили бытовавшее представление о советском обществе как «серой и безмолвной массе», о повседневной жизни, интересах и чаяниях обычного человека сталинского времени. Находящиеся в следственных делах жалобы и заявления — тоже массовые источники, тоже «письма во власть», тоже источники личного происхождения, но особого рода — созданные в экстремальных условиях тюрьмы. По нашему наблюдению, написание многочисленных жалоб и ходатайств для обоснования своей невиновности былов большей степени характерно для образованных арестантов, владевших пером и имевших заслуги перед СССР, а потому рассчитывавших на внимание и пересмотр своего дела. В некоторых случаях, особенно в групповых делах, письма и заявления подследственных составляют даже отдельные тома следственных дел. В них содержатся частично уже охарактеризованные выше данные об условиях содержания в тюрьме, о тактике и методах ведения следствия, в том числе не включенные в протоколы допросов и существенно дополняющие их и исходящие от подследственного, а также сведения личного и биографического характера, остающиеся за строчками формальных автобиографий или анкеты арестованного.

2. Письма, заявления, ходатайства оставшихся на свободе родных, близких, друзей и знакомых в официальные инстанции и к должностным лицам с просьбой сообщить о судьбе арестованного, пересмотреть приговор, реабилитировать и др. Такого рода документы либо их копии с соответствующими резолюциями, сопроводительными записками, справками и др. по существу обращения, как правило, в конечном итоге подшивались либо в следственное дело репрессированного, за которого просили, либо в его дело заключенного. К сожалению, заявления и ходатайства в защиту репрессированных остаются в своей массе не введенными в научный оборот, а их публикации можно пересчитать по пальцам.

Цель этих документов предельно ясна: сделать все, чтобы доказать невиновность арестованного, любой ценой добиться освобождения. Авторы вольно или невольно стремятся подкупить адресата своей искренностью и правдивостью. Оттого их письма эмоциональны, зачастую не следуют сухому бюрократическому стилю, а носят откровенный личностный характер. Написанные в экстремальных условиях, когда решается вопрос о жизни исмерти, они нередко содержат такие детали и подробности судеб, переживаний, представлений рядовых людей сталинской эпохи, которые невозможно встретить в иных источниках. Многие заявления написаны в жанре размышлений мемуарно-биографического характера о том, что же крамольного и преступного мог совершить в своей жизни близкий человек, с которым прожито столько лет.

Каждое письмо или открытое выступление в защиту репрессированного в обстановке массовых арестов, преследований за недоносительство и связь с врагами было неординарным поступком. Впрочем, многие искренне полагали, что произошло недоразумение. В жалобах, наряду с просьбой о пересмотре дела, нередко описаны невзгоды и страдания оставшихся на свободе родных. Без этого аспекта социальная история репрессий кажется неполной. Показательно письмо Прокурору СССР от Клавдии Ивановны М. — жены репрессированного рабочего из Орехово-Зуева. «После его ареста начинаются издевательства надо мной», — сообщала женщина. Член партии с 1926 г., окончившая с отличием трехгодичный партинститут, она к 1938 г. работала пропагандистом. В апреле 1938 г. на рассмотрении персонального дела она отказалась признать арестованного мужа виновным в шпионаже, за что была исключена из партии, но затем райкомом все же восстановлена с выговором. Тем не менее с партработы ее прогоняют, предлагая мало оплачиваемую должность переписчика, от которой она с негодованием отказалась. К моменту написания жалобы о пересмотре дела мужа в 1940 г. Клавдия Ивановна, имея на руках 11-летнего сына, осталась безработной, почти ослепла от нервного потрясения и была в отчаянии, но продолжала настаивать на невиновности мужа. Она не знала, что к этому времени он был уже расстрелян.

3. Переписка заключенных с родными и близкими. Она подшивалась в следственные дела, видимо, только в том случае, если отдельные письма изымались по цензурным или иным соображениям (в этом случае они могли отложиться также в лагерных делах), если они имели отношение к пересмотру дела (например, в них сообщались новые подробности, содержались неизвестные ранее биографические сведения и пр.). Кроме очевидных личных моментов, традиционных вопросов о здоровье, сообщений о семейных событиях (рождение детей, смерть родных и проч.) и мелких просьб, письма интересны как источник о чувствах и переживаниях, а также о подробностях лагерной жизни и быта.

Материалы по реабилитации

Последняя по хронологии, но не по значению составная часть документации следственного дела — материалы по реабилитации. Нередко источники, собранные в связи с реабилитацией, обширнее по объему, разнообразнее и информативнее, чем документы самого следствия.

О реабилитации жертв сталинских политических репрессий в последнее время в общем немало написано и опубликовано документов. В том числе рассмотрены основные этапы, правовая база, сведения о роли партии в этом процессе, обстоятельства принятия решений о реабилитации социальных групп, конкретных лиц и др. Однако само делопроизводство, связанное с реабилитацией, как и его информационный потенциал, остается не изученным. «Реабилитация в судьбах рядовых людей сталинской эпохи» — по-прежнему актуальная тема, которую невозможно исследовать без привлечения документов следственных дел.

Материалы по реабилитации относятся чаще всего к середине 1950-х — началу 1960-х годов или ко второй половине 1980-х годов. Это естественно, если учесть ее наибольшую интенсивность, а также тот факт, что только в 1954 г. прокурорские работники получили по настоящему широкие полномочия, включая право работать с архивно-следственными делами бывшего НКВД в полном объеме, пользоваться (в форме запросов) оперативно-учетными материалами спецслужб, посылать запросы в любые партийные, государственные и ведомственные архивы.

Процесс реабилитации состоял из нескольких стадий. Сначала прокуроры, следственные работники, военные юристы проводили проверку дел. В ходе проверки изучалось следственное делопроизводство, материалы тюремных и лагерных дел, опрашивались свидетели, затребовались архивные справки и другая информация. По результатам проверки составлялось заключение о наличии оснований для реабилитации, и органы прокуратуры выносили протест по делу. Окончательное решение вопроса было прерогативой суда, выносившего определение об отмене приговора.

Материалы по реабилитации, находящиеся в следственных делах, можно подразделить на следующие основные группы:

1. Письма, обращения и заявления с просьбой о реабилитации самих репрессированных из мест заключения и ссылки, а также их родных и близких в адрес прокуратуры, руководителей страны и др. Зачастую такого рода обращения одновременно содержали просьбу сообщить о судьбе репрессированных, о которых с 1930-х годов ничего не было известно. Так, проживавшая в Риге гражданка С. направила в 1955 г. письмо лично Н.С. Хрущеву, в котором, в частности, говорилось:

Обращаюсь к Вам, Никита Сергеевич, с просьбой оказать мне помощь разыскать моих сыновей Арнольда Оскаровича Предана 1910 г.р. и Вальтера Оскаровича Предана 1914 г.р. Они были арестованы органами НКВД 7 марта 1938 г. в Ильинском под Москвой... С того рокового дня прошло более чем 17 лет и я никаких сведений не имею о своих детях. Мои многочисленные обращения в соответствующие органы никаких результатов не дали. Я простаивала в очередях у разных окошек, просиживала в приемных, обращалась письменно, но всегда получала один и тот же ответ, что никаких сведений нет. Я обращалась к прокурору и он ничем мне не помог.

Я окончательно истосковалась, исстрадалась морально и физически. У меня нет никаких сил. Я стара.

Я обращаюсь к Вам, Никита Сергеевич, как мать, оказать мне помощь в моем горе, помочь разыскать моих сыновей.

Желаю Вам здоровья.

Уважающая Вас

Письмо (на нем имеется штамп сектора писем общего отдела ЦК КПСС) пошло по инстанциям, оказалось подшитым в следственное дело одного из разыскиваемых сыновей и стало документальным основанием для его пересмотра и реабилитации.

2. Протоколы допросов и свидетельские показания, отобранные прокурором:

· у граждан, в том числе проходивших в 1930-е годы по пересматриваемому делу в качестве подозреваемых или свидетелей;

· у разысканных прокурором бывших следователей НКВД, ведших данное дело в 1930-е годы.

В частности, в следственном деле В., содержавшегося в 1938 г. в Таганской тюрьме, имеются показания бывшего оперуполномоченного XI отдела УНКВД МО Н.К. Агафонова, который в 1956 г. показал: «В 1937—1938 гг. следственная работа в отделе протекала с большими нарушениями революционной законности. Арестованные... подвергались физическим методам воздействия в целях получения показаний. Этим занимались Степанов, Горбунов, Казарцев... Физическое воздействие на арестованных выражалось в избиении их во время допроса... При мне Степановым наносились побои арестованным... при избиении иногда пользовались резиновым жгутом, вырезанным из кордовой части автопокрышек». Как видно из сохранившегося в следственном деле протокола допроса упомянутого следователя Н. Казарцева, многие эпизоды следствия 20-летней давности он помнил до мельчайших деталей вплоть до фамилий арестованных и тех, кто давал показания.

3. Данные о привлечении следователей, ведших в 1930-е годы пересматриваемое дело, к уголовной ответственности за фальсификацию и применение незаконных методов для получения признательных показаний, включая материалы из их следственных де (копии и выписки из протоколов допросов, обвинительных заключений и др.);

4. Ответы в виде разного рода справок, архивных выписок, данных спецпроверок и проч. на официальные запросы прокуратуры из государственных, партийных архивов и архивов спецслужб в отношении самого репрессированного лица, дело которого пересматривается; других лиц, проходивших по тому же след- стенному делу в качестве обвиняемых или свидетелей, а иногда просто упомянутых в нем.

Выясняя обоснованность обвинения и всесторонне расследуя обстоятельства дела, ведшие его работники прокуратуры направляй запросы в разные инстанции, зачастую получая в виде обзорных и иных справок доступ как к обычной, так и к ранее строго секретной биографической информации, в том числе из агентурно-оперативных дел НКВД, дел заключенных, наблюдательных де, личных дел из архивов разведки, трофейных материалов Особого архива и др. (данные о производственной и общественной деятельности, об обстоятельствах загранкомандировок и приезда в ССР, смене фамилии, наложении взысканий, исключении из партии, аресте и репрессиях, наличии компромата на подозреваемого и лиц из его окружения и др.). Естественно, перепроверяли, в первую очередь именно те моменты биографии, которые стали основанием для репрессий. Однако многие работники прокуратуры стремились выяснить и то, что не интересовало следствие в 1930-е годы, в частности положительные моменты жизнедеятельности реабилитируемого.

Сохранившиеся в следственных делах архивные справки лаконичны и фактологичны; в них, как правило, имеются ссылки на источник (архивные легенды), а также на конкретные документы и решения, что дает возможность современному исследователю перепроверить материалы или, используя справки как своеобразные «наводки», постараться получить там же по данному вопросу более детальную информацию. Такой порядок дает возможность также определять степень достоверности сведений, те более что подчас биографические данные о человеке из нескольких разных справок пересекаются, в сумме создавая эффект «самопроверки».

Намного сложнее поддаются проверке качественные характеристики, встречающиеся в обзорных справках, в том числе в силу сохраняющейся недоступности комплекса секретных материалов, на основании которых они составлены. Ни прокурор по реабилитации, ни современный исследователь не могут оценить достоверность, скажем, таких сведений обзорных справок, хранящихся в делах: «По непроверенным данным, в 1933 г. имел связь с корреспондентом Ассошиэйтед Пресс, от которого получал задания привлечь граждан СССР к шпионской деятельности в пользу американской разведки».

5. Сравнительно редко в ходе пересмотра дел требовалось проведение специальных экспертиз. В этом случае документально оформлялось назначение экспертов и их заключения, приобщавшиеся к материалам по реабилитации. Так, 4 февраля 1988 г. Пленум Верховного Суда СССР завершил реабилитацию лиц, осужденных по приговору 12 марта 1938 г. вместе с Н.И. Бухариным и др. Поскольку они обвинялись в том числе в умерщвлении Горького, Куйбышева и Менжинского, в процессе проверки и пересмотра следственного производства 1930-х годов прокуратура вынуждена была назначить специальную судебно-медицинскую экспертизу. В частности, было в принципе доказано, что смерть этих людей наступила в результате тяжелых хронических заболеваний, а не насильственных действий.

6. Отношения, переписка между МГБ, прокуратурой, партийными инстанциями и другая служебная документация, связанная с пересмотром данного дела.

7. Формально-юридические акты, отражающие ход реабилитации и основанные на выше охарактеризованных документальных данных: протест прокурора, заключение о наличии оснований для реабилитации, определение или постановление судебной инстанции и проч.

Нередко отложившиеся в следственном деле материалы 1930-х годов не позволяли выявить истинные причины ареста и осуждения гражданина, и тогда следователю прокуратуры приходилось десятилетия спустя проводить по существу новое расследование. В его ходе нередко выявлялись факты использования политической ситуации в стране и обстановки массовых репрессий в корыстных интересах: для расширения жилплощади за счет комнаты арестованного, для сокрытия собственных криминальных действий и др.

Показательны в этом плане материалы по реабилитации, хранящиеся в следственном деле М. В 1938 г. 30-летний москвич был расстрелян за контрреволюционную агитацию, как выяснилось в конце 1950-х годов, по ложному доносу его бывших приятелей Б. и Ш. Пользуясь тем, что один из них работал завмагом Метростроя, приятели скупали с черного хода мужские костюмы, предназначенные для метростроевцев, и перепродавали втридорога на столичных рынках. Однажды М. взбунтовался — то ли совесть заела, то ли испугался, то ли мало заплатили — и направился с очередным узлом с костюмами в милицию. Б. и Ш. в ответ в качестве превентивной меры написали заявление в НКВД, представив М. как матерого врага советской власти, а затем дали соответствующие свидетельские показания об этом, в том числе на очных ставках. Как позже выяснилось, у Б. был «дополнительный стимул» засадить приятеля: ему приглянулась молодая жена М., которую он склонял к сожительству после ареста мужа.

В следственных делах имеются и фотоисточники. Во-первых, к делу зачастую приобщались изъятые во время ареста и обыска фотографии, а также личные документы с фото. Во-вторых, при поступлении подследственного в тюрьму делался его фотографический снимок (анфас и профиль), хранившийся в следственном деле. Его внимательное изучение, и особенно сравнение с другими снимками подозреваемого, сделанными до ареста, способно поведать о многом. Как правило, поза и выражение лица, наличие небритости, ссадины, припухлости на лице, состояние прически и одежды на тюремном снимке, — эти и многие иные детали крайне важны для понимания внутреннего морального и физического состояния арестованного. Нередко по прямым либо косвенным признакам удается датировать тюремное фото, а наложив эту дату на ход следствия (проведение в тот же день либо накануне допроса, очной ставки и др. с отказом или признательными показаниями), получить более точную картину морально-психологического состояния фотографируемого подследственного в данной конкретной ситуации.

Следственные материалы НКВД 1930-х годов, несомненно, относятся к числу одних из самых сложных для анализа источников, при привлечении которых особую остроту приобретает проблема достоверности содержащейся в них информации. В практической работе исследователем может быть использована следующая методика двойной перепроверки данных. На первом этапе сведения об одном и том же факте или событии проверяются путем сопоставления показаний разных арестованных, содержащихся в различных следственных делах, зачастую ведшихся разными следователями в разный хронологический промежуток времени. На втором этапе данные, полученные на следствии, анализируются при помощи других источников, прежде всего документов государственных и личных архивов, а также воспоминаний, материалов «устной истории» и др.

Таким образом, следственные дела НКВД носят комплексный характер и отличаются видовым разнообразием источников. Они насыщены разнородной, важной, а подчас и уникальной информацией, которая после соответствующей проверки может с успехом использоваться для изучения как истории репрессий, так и разных сторон советской повседневной жизни, для семейно-биографической реконструкции и изучения социальных связей, для исследования феномена массовых репрессий.