Особенности складывания советского законодательства

Процесс формирования системы советского законодательства, начавшийся после Октябрьской революции, мыслился лидерами большевиков с позиций принципиального отказа от предшествующих традиций юридической науки. Данный подход прослеживается в работах В.И. Ленина. В наиболее законченном виде концепция «пролетарского права» получила воплощение в трудах его соратника и тоже профессионального юриста П.И. Стучки.

При изучении советского законодательства первых десятилетий следует иметь в виду, что большевики с дореволюционных времен относились к праву вообще как к чуждому буржуазному институту, подлежащему безусловному слому, а к «пролетарскому праву» — как к временному, вынужденному явлению. Согласно классической марксистской теории, с отмиранием государства должно отмереть и право, трансформируясь в неписаную «систему норм социалистического общежития». Однако на практике такой подход способствовал распространению в обществе правового нигилизма, поскольку действующее советское законодательство, принятое пролетарским государством и одобренное партийными решениями, неминуемо воспринималось как «временное». Реалии советской действительности и политическая целесообразность «подправили» теорию. Резкий поворот произошел в середине 1930-х годов, когда вместо концепции правового нигилизма была официально провозглашена идея особого, социалистического права и социалистической законности, которую каждый гражданин был обязан неукоснительно соблюдать. Окончательные итоги дискуссии были подведены в 1938 г. на Всесоюзном совещании юристов.

Некоторые исследователи не без основания полагают, что взгляд большевиков на функции и место права в обществе, а также стремление подчинить правосудие «политической целесообразности» определялись не только марксистскими догмами, но и были во многом продолжением российской дореволюционной авторитарной традиции. Сравнительный анализ, предпринятый В. Кудрявцевым и А. Трусовым в книге «Политическая юстиция в СССР» (М., 2000), приводит авторов к выводу, что «советская власть... определенно заимствовала опыт царизма» как в отношении законодательства, так и в отношении системы наказаний за политические преступления. Такие явления, как наделение полицейских органов несоразмерными полномочиями и явный акцент на насилие по отношению к гражданам, внесудебное рассмотрение дел (в том числе в рамках самих карательных органов и военных трибуналов), пристрастность предварительного расследования и фальсификация следственных документов, пытки и провокации в тюрьмах, искусственное создание «групповых дел», широкое использование агентов-осведомителей, а также подконтрольность и зависимость судебных решений от воли властей, особая жестокость санкций и детальная регламентация политических преступлений (например, в последнем дореволюционном Уголовном уложении 1903 г. им было посвящено более 30 статей!), — все это не являлось чисто советскими или сталинскими «изобретениями». Именно жестокость царских законов XIX — начала XX в., испытанная на себе большевистскими лидерами, а также безнаказанность властей и реалии жизни породили крайние формы революционного радикализма и отравили общественное сознание рядовых граждан. Крайне важным представляется вывод авторов о том, что выбор большевистским руководством периода диктатуры пролетариата, да и в дальнейшем той или иной модели «механизма подавления» был во многом связан с «нравственно-правовым сознанием народа, уровнем культуры административного аппарата новой власти, господствующей идеологией, общественным настроением масс».

Существенные сдвиги произошли после 1917 г. и в отношении изучения истории законодательства. Отечественная дореволюционная историография была тесно связана с государственно-правовой традицией. Ее прогресс во многом определяется успехами представителей юридической школы русской историографии XIX в. (К.Д. Кавелин, М.П. Погодин, Б.Н. Чичерин, И.Ф. Эверс и др.) и ее влиянием. Тогда же произошло обособление историко-правовой науки от гражданской истории, что стало этапным событием и стимулировало исследования в данной области. Отмечалось активное привлечение законодательных источников в исторических исследованиях, прогресс в области методики их анализа. К сожалению, в советский период многие лучшие традиции дореволюционной историографии были утрачены. До 1930-х годов историко-правовой науки не существовало, а ее формальное отпочкование в условиях сталинизма не принесло ощутимых результатов.

Решительная борьба велась в первые годы советской власти с так называемыми буржуазными школами права. Между тем концепция Питирима Сорокина, противопоставлявшего законодательству правовую совесть и убеждения членов общества, во многом перекликалась не только со взглядами видных большевиков (А.В. Луначарский, например, связывал революцию с заменой традиционного права «интуитивным правом трудящихся», а П.И. Стучка считал, что революционные трибуналы должны руководствоваться «не законностью, а политической совестью»), но и в принципе соответствовала реалиям тех лет, когда в условиях отсутствия новой законодательной системы правительство санкционировало ее замену революционным правосознанием народа. Кстати, вопрос об использовании революционной совести и революционного правосознания (т. е. морально-нравственных представлений) как альтернативы или существенного дополнения к юридическим нормам в практической плоскости изучен явно недостаточно. В общих чертах известно, насколько актуален он был в первый послереволюционный период, в том числе как вынужденная мера, найдя закрепление в декретах советской власти. Однако мало что можно сообщить о развитии этой идеи в 1920—1930-е годы, а также и в дальнейшем, особенно в рамках деятельности товарищеских, бытовых, производственно- товарищеских судов.

Целиком отвергнуты были большевиками и идеи «социологической школы» С.А. Муромцева о необходимости исследования законодательства с позиций анализа его реализации, кажущиеся крайне актуальными сегодня. Конфуз произошел также с запрещением взглядов «нормативистской школы» Г.Ф. Шершеневича. По сути дела она была возрождена и поднята на щит по инициативе А.Я. Вышинского. Нормативистское понимание советского права как совокупности норм (без учета правоотношений, возникающих в ходе их реализации) окончательно закрепилось в официальной юридической науке в конце 1930-х годов и сохранялось в фундаментальных исследованиях вплоть до 1970-х. Это привело к абсолютизации потенции нормативных актов, к недооценке практики их реализации как критерия истины. «Выпали» из поля зрения такие ключевые проблемы, как строгое соблюдение законодательства, точное и своевременное исполнение, правильное и единообразное применение, эффективность его действия. Указанные тенденции, отмеченные правоведами, оказывают существенное влияние на специфику источниковедческого изучения нормативных актов советской эпохи.

Период 1917 — середина 1930-х годов был, пожалуй, самым плодотворным временем законотворческой деятельности советского государства. С 1917 по 1936 г. высшие органы законодательной власти приняли около 5,5 тыс. актов, причем порядка 3 тыс. — в течение 1917—1921 гг. и более 250 только с октября 1917 по январь 1918 г. Правом издавать законы обладали Съезды Советов, ВЦИК, СНК, а с 1919 г. и Президиум ВЦИК. Фактически же законодательные функции имели Наркоматы и другие ведомства РСФСР, что противоречило Конституции 1918 г. и сводило на нет принцип верховенства закона над ведомственным нормотворчеством. Местные Советы, которым предоставлялось право издания подзаконных актов, также на практике выходили из сферы своей компетенции, утверждая местные законы и даже кодексы, часто противоречащие союзному и республиканскому законодательству. Тем не менее местное нормотворчество было приведено в соответствие с союзным законодательством сравнительно быстро — ко второй половине 1920-х годов. Обязательные для исполнения нормы издавали и внеконституционные, чрезвычайные органы — ВЧК, Реввоенсовет, Совет Обороны (в дальнейшем Совет Труда и Обороны, СТО). Многие из них действовали длительное время и оказали существенное влияние на развитие советского законодательства тех лет.

Несмотря на обилие принимаемых актов, вплоть до середины 1920-х годов единой системы советского законодательства не существовало. Ее становление проходило в условиях сосуществования в 1917—1919 гг. законов советской власти со старыми, дореволюционными нормами. В ситуации, когда новая система еще не сложилась, вплоть до начала 1920-х годов существовала обширная сфера не регулируемых законами отношений. Она должна была заполняться, как уже говорилось, за счет революционного правосознания трудящихся и санкционированного правового обычая, призванных блокировать возможное беззаконие. При этом отсылки к правовому обычаю содержались даже в Конституции 1918 г.

Нежизненность этого механизма стала одной из причин форсирования кодификации законодательства в начале 1920-х годов.

Другим объективным стимулом его разработки явилось прагматичное осознание того, что наличие полноценной законодательной системы является непременным условием стабильного функционирования общества и государства. Разработка первых советских кодексов была осуществлена НКЮ в кратчайшие сроки и на высоком профессиональном уровне под руководством Д.И.Курского. Показательно, что многие элементы законодательства 1922—1924 гг., включая первые Конституции РСФСР и СССР, кажутся достаточно демократичными для своего времени. А первая судебно-правовая реформа этого периода рассматривается как наиболее успешная из всех аналогичных преобразований советского времени.

Использование большевиками царского законодательства в первые послереволюционные годы является одним из самых «болевых мест» советской историографии, долгое время отказывавшейся признать какую-либо преемственность в этой области. Несмотря на то что советская власть отменила прежнее законодательство в части, противоречащей ее декретам, а также программам РСДРП и партии эсеров, некоторые дореволюционные правовые нормы продолжали действовать. Например, идеи, заложенные в Судебных уставах 1864 г., были использованы в ряде положений декретов «О суде» 24 ноября 1917 г. и 7 марта 1918 г. В ст. 8 второго декрета прямо говорилось, что судопроизводство по гражданским и уголовным делам следует осуществлять «по правилам судебных уставов 1864 г.» Они же использовались при разработке законопроектов и несколько позднее. Как показали исследования историков и правоведов, определенная преемственность наблюдалась также в функционировании гражданско-правовых институтов, в процессуальной области, в сфере уголовного законодательства, «технических» норм (делопроизводство, деятельность почты, телеграфа, транспорта). Следует учесть и психологические аспекты проблемы, впервые подмеченные еще в 1918 г. И.И. Стучкой: будучи отмененными юридически, старые законы долго сохранялись в правосознании населения, что преломлялось, в частности, в реальной практике приговоров и решений судов.

Появление новой системы законодательства происходило в условиях острой политической борьбы. Представители небольшевистских партий во ВЦИКе и СНК отстаивали принципы парламентаризма, пытались воспрепятствовать практике сосредоточения законодательной и исполнительной власти в одних руках, выступали за повышение статуса местных Советов как органов самоуправления. Эта позиция нашла подтверждение при разработке проекта Конституции 1918 г., в некоторых решениях III Всероссийского съезда Советов. Проекты законотворческой деятельности других советских партий, кроме большевиков, остаются до сих пор малоизученными, как и законодательство контрреволюционных правительств времен Гражданской войны.

Другие особенности законов первых лет Октября достаточно хорошо известны — их ярко выраженный пропагандистский характер, гибкость, динамизм нормотворчества в зависимости от конкретно-исторических условий и т. д.

Важным этапом явился переход к нэпу. В этот период разрабатываются и закрепляются такие типы комплексных актов, как кодексы, утверждаются новые формы законодательных документов — закон, указ. Совершенствуется система подготовки нормативные актов, выходят юридические документы, направленные на реализацию новых возможностей хозяйственной деятельности в негосударственном секторе. Многие из них становятся объектом изучения только в последнее время (юридические материалы трестов, синдикатов, акционерных обществ, кооперативных обществ).

Установление сталинской диктатуры негативно отразилось на законодательной деятельности. С конца 1920-х годов право стало рассматриваться не столько в юридическом, сколько в политическом ключе, как действенный инструмент укрепления и реализации властных функций, своеобразное «подручное средство для вождя». Возросло значение общесоюзных актов и сократилась сфера компетенции республиканских. После коллективизации деревни появилась новая отрасль — колхозное право, регламентировалось хозяйственное право. Одновременно заметно возросла роль уголовного и административного права в регулировании общественных отношений. В рамках административного права с 1932 г. проводилось введение прописки. Взяла верх тенденция к ужесточению наказаний, к расширению сферы уголовной ответственности даже за малозначительные нарушения, ранее относимые к сфере административного права (например, нарушения производственной дисциплины). До 12 лет был сокращен возраст привлечения подростков к уголовной ответственности, после 1934 г. вводился ускоренный и упрощенный порядок расследования некоторых политических преступлений и др.

Нарастала политизация в правоведении, ликвидировались остатки плюрализма в оценке юридических актов, канули в Лету острые дискуссии в среде юристов 1920-х годов, нормотворчество окончательно ставилось под контроль партийных органов, получала все большее распространение подмена законодательства ведомственными подзаконными актами. В условиях политических кампаний конца 1920—1930-х годов распространенной формой доведения партийных указаний до масс стали решения партийных органов, закрытые письма, газетные публикации (например, передовицы и тексты выступлений руководителей), формировавшие общественное мнение в отношении юридического решения тех или иных насущных вопросов.

В связи с массовыми репрессиями и произволом спецслужб наблюдалось нарушение законов, судьбы людей вершились внесудебными органами, спускались «лимиты» на аресты, решением ЦК партии было санкционировано применение к заключенным пыток.

Накануне и в годы войны заметно ужесточились нормы трудового права. Например, закон (указ ПВС СССР) от 26 июня 1940 г. вводил уголовное наказание за прогулы и опоздания, а также по сути восстанавливал систему штрафов, свойственную дореволюционной России, причем в куда более строгом варианте. Закон был отменен лишь в 1956 г.

Влияние ситуации в стране во многом обусловило как специфику советского законодательства в послевоенные годы, определив эволюцию его формы и содержания, так и основные направления исследований в этой области. На фоне активизации ведомственного нормотворчества замирает законодательная работа, что особенно убедительно прослеживается на примере государственно-правовых актов — высших в иерархии отраслей права. За сорокалетие (1938—1977 гг.) их было принято в 3 раза меньше (всего около 150), чем за предыдущие 20 лет, с 1917 по 1937 г. Данный факт вписывается в общую тенденцию постепенной подмены законов подзаконными актами, а значит, и исполнительной властью — власти законодательной. Этой же цели фактически служило распространение системы делегирования законодательных полномочий исполнительным органам.

В послевоенный период происходят принципиальные изменения в системе отраслей права: наряду со снижением статуса государственного права (конституционного, и особенно гражданского права, регулирующих взаимоотношения гражданина и власти, а потому являющихся в известном смысле антиподами централизованной системы) произошло необоснованное повышение значения административного и других отраслей права, обслуживающих исполнительные функции власти. Это нашло практическое выражение в соответствующих законах и нормативных актах.

С 1960-х годов проявилась тенденция принятия обязывающих, но юридически не обязательных законов, в которых не был четко прописан механизм их реализации и санкции за невыполнение. Важным для источниковедческого анализа представляется и вопрос о соотношении союзного и республиканского законодательства. Если до середины 1950-х годов республиканские законы издаются на основе и вослед союзным, что зачастую приводило к копированию норм, то в связи с расширением прав союзных республик по закону от 11 февраля 1957 г. и в результате активизации республиканского законотворчества ситуация изменилась. С конца 1950-х годов многие общесоюзные нормы создавались с учетом ранее принятых республиканских, что повышает важность исследования именно республиканских законов того времени.

Значительные перемены произошли после 1953 г. в области уголовного и уголовно-процессуального законодательства. Были отменены наиболее одиозные нормативные акты сталинского времени, в том числе связанные с юридическим обоснованием массовых репрессий. Десталинизация выразилась в целом ряде актов о реабилитации жертв репрессий, в переквалификации уголовных статей, в запрете продлевать сроки наказания лицам, у которых они уже истекли и др. 1 сентября 1953 г. было упразднено ОСО — символ внесудебной карательной политики. Эту линию продолжило принятие в 1958 г. союзных и республиканских Основ уголовного законодательства и Основ уголовного судопроизводства. В частности, они закрепили запрет на применение внесудебных репрессий, отменялись ссылка и высылка как меры наказания. Из норм и юридической практики исчезало понятие СОЭ (социально опасный элемент) — уголовное наказание должно было следовать только за реальное преступление. Статья УК об антисоветской агитации и пропаганде была смягчена и перестала предусматривать расстрел. УПК I960 г. усилил гарантии прав личности, в том числе за счет введения статей о равенстве граждан перед судом и законом, об обеспечении права на защиту, о гласности суда и независимости судей, о том, что признательных показаний обвиняемого без иных улик недостаточно для признания его вины. В 1970 г. в УК была введена такая мера, как условное осуждение с обязательным привлечением к труду. В 1989 г. впервые в советском законодательстве появился принцип презумпции невиновности.

Вместе с тем демократические тенденции в правовой сфере были непоследовательными, политика в этой области подчас напоминали сочетание кнута и пряника. Так, в 1966 г. для борьбы с инакомыслием в УК была введена новая ст. 193-1, предусматривавшая наказание за систематическое распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй (отменена в 1989 г.). По этой статье, а также по сохранившейся печально известной со сталинских времен ст. 58-10, привлекались к ответственности в 1970—1980-е годы большинство диссидентов. Впрочем, в УК РФ 1996 г., как и в законодательстве «западных демократий», также имеются статьи, предусматривающие строгие санкции за политические преступления.