Становление источниковедения

Приемы работы историков с источниками складывались в течение длительного времени, начиная с античности. Но на становление источниковедения как дисциплины, ее целей и задач большое влияние оказали идеи немецкого историка XIX в. Леопольда фон Ранке, который считается одним из родоначальников научного подхода к истории, или, по определению марксистов, «буржуазного объективизма». «Старик Ранке», как его называли историки, требовал от исследователей беспристрастно описывать события прошлого так, как они происходили на основе глубокого знания источников и педантичного отношения к фактам. Наибольшую ценность для исторического исследования, согласно его утверждению, представляет работа с первоисточниками, т. е. с архивными документами.

Дальнейшее становление источниковедения как дисциплины происходило в русле позитивистской методологии. Сторонники позитивного (положительного), основанного на опыте знания настаивали на тщательном изучении источников и накоплении на их основе фактов для раскрытия цепочек причинно-следственных связей, которое как бы само по себе должно вести к формулировке законов истории, обладающих такой же точностью, какие характеризуют законы природы. Источники по сути своей рассматривались как некие вместилища фактов. Работа с ними идентифицирована с методологией истории или, как позднее иронически определил ее один из критиков позитивизма Р. Коллингвуд, с «историей ножниц и клея». Многочисленные «введения в историю», «методологии истории», изданные на Западе и в России, были и до сих пор остаются пособиями по методике исследования, предусматривающими работу с письменными источниками — историческими текстами¹. Из Франции и Германии многие идеи перекочевали в Россию, положив начало отечественному источниковедению.

Установление происхождения, подлинности и аутентичности источника (внешняя критика), оценка достоверности сообщаемых в них свидетельств (внутренняя критика) составили сердцевину такого источниковедения. Только при условии правильного осуществления этих операций исторические свидетельства, сообщаемые в источниках, могли рассматриваться как исторические факты.

Такой подход практически игнорировал проблему исторического объяснения и исключал решение более широких онтологических (отношение к действительности) и эпистемологических (познавательных, гносеологических) проблем, которые должны решаться в процессе исторического исследования. Более того, сложилось представление, что работа историка представляет собой поиск, монтаж, публикацию источников и их комментирование. Как писал французский историк Фюстель де Куланж: «Тексты, одни только тексты, ничего кроме текстов!»

Подобные взгляды оказались чрезвычайно живучими и до сих пор во многом формируют исследовательские установки историков, которые называются застывшим позитивизмом. Следует заметить, что ничего предосудительного в них нет. Гораздо вреднее антипозитивистский запал, который характеризует многие современные исторические школы и многих авторов. Позитивистская ориентация оказывает благотворное воздействие на развитие исторических знаний. Она хорошо совпадает с начальными этапами исторического исследования и несет поэтому ученические функции. Это — школа. Без знания азов работы с источниками нельзя стать профессиональным историком. Они позволяют, например, отделить подлинные источники от фальсификаций, подделок, число которых множится по мере того, как растет общественный интерес к истории².

Вместе с тем нельзя не отметить ограничения и недостатки такого подхода, особенно чувствительного для историков новейшего времени, которые оказываются в безбрежном море информации о прошлом. Главный дефект позитивистской методологии — разрыв теоретических и методологических проблем исторической науки с ее эмпирическими основаниями, ведущий к утрате интереса историков к познавательному базису своей науки. В этом случае разработка его неизбежно присваивается специалистами «над историей», или «метаисториками». Теоретики, возлагающие на себя роль судей в решении вопросов о том, что такое история, зачем и для чего нужны исторические исследования, стоят ли за ними истинные знания о прошлом, что дает тот или иной труд для его понимания и объяснения, решали их в отрыве от конкретно-исторических исследований. Преодолеть этот отрыв — одна из задач современного источниковедения. Метафизический характер многих теорий исторического построения и объяснения, созданных философами, социологами, сегодня особенно очевиден. Над историками буквально висит нагромождение теоретических знаний, имеющих подчас лишь отдаленное отношение к тому, что они делают на практике.

Неизбежным на этой почве стало возникновение отчуждения, холодной враждебности и даже противостояния. Отдающий предпочтение полету мысли с презрением относится к тем, кто копается в архивах, что-то там выписывает, анализирует и т. д., способствуя тем самым утверждению весьма своеобразного образа историка в общественном мнении. Оппоненты в свою очередь используют аргументы, вроде «кто ничего не умеет, тот учит методологии». За этим утверждением скрывается уверенность в том, что труд историка, есть в нем какая-то методология или нет, ценен сам по себе и заслуживает признания. Отсюда же проистекает скептицизм, практицизм и консерватизм исторической профессии.

Бальзамом для мироощущения историков стали представления отдельных философских школ, обосновывающих особую роль истории в научном познании. Например, баденская школа философии, основоположники которой (В. Виндельбанд, Г. Риккерт) разделяли науки на номотетические (законовыводящие) и идиографические (описывающие особенное, индивидуальное, неповторимое), способствовала утверждению такого взгляда³.

Важное влияние на развитие исторической мысли на Западе оказали труды итальянского философа Б. Кроче, всю свою долгую жизнь боровшегося против позитивизма и марксизма. Ведущая роль в научном познании, по его мнению, принадлежит интуиции, которая, в отличие от логического мышления, постигает мир в его конкретности, неповторимой индивидуальности. Интуиция воплощается в эстетическом отношении к действительности. Произведениям искусства Кроче отводил особое место в научном познании. Философия, по Кроче, есть философия истории, и наоборот, философия истории и есть философия. История у него предстает как выразительная (эмфатическая) наука. Через частности, заключенные в исторических источниках, куда органически вплетаются искусство и литература, историк идет к более широкому осмыслению прошлого, исходя из проблем, стоящих перед современностью.

В начале XX в. проблемы методологии истории разрабатывались в трудах российских ученых. Среди них заметно выделяется труд академика А.С. Лаппо-Данилевского⁴, который, может быть, несколько эклектически вобрал в себя существующие на тот момент представления об истории как науке. Методология истории отождествлялась Лаппо-Данилевским с работой над источниками. Источник рассматривался автором как «реализованный продукт человеческой психики» и в этом смысле — как предмет действительности (неокантианская онтология). Позднее это положение было подвергнуто суровой критике отечественными историками-марксистами, а сам Лаппо-Данилевский стал для них фигурой, олицетворяющей кризис буржуазной исторической науки в России.

В то же время, в отличие от позитивистского источниковедения, Лаппо-Данилевский считал, что только изучение всей совокупности источников открывает путь к постижению истории. Он выделял два уровня исторического познания. Первый — методология собственно источниковедения, которая представляла собой совокупность методов, воссоздающих источник как явление культуры своего времени. Второй уровень — методология исторического построения, которая позволяет, основываясь на понимании источника как явления культуры, воссоздавать различные пласты этой культуры. Таким образом, методология истории разделялась Лаппо-Данилевским на две группы самостоятельных проблем: «действительность—источник» и «источник—историк». Несмотря на искусственность такого разделения, оно нашло многочисленных последователей в отечественном источниковедении.

Между тем реальное состояние исторических исследований в значительной степени умеряло претензии историков на научное познание прошлого. Крайний «ползучий» эмпиризм конкретных исследований стал объектом беспощадной критики. От историка требовалось ясно заявить, каких теоретических и методологических позиций он придерживается, какие взгляды на развитие общества исповедует. Разобраться в сложном сплетении философских, социальных теорий для него было совсем не просто. На деле получалось так, что теоретические и методологические построения продолжали строиться на основе отрывочных исторических свидетельств, сами по себе, автономно от конкретно-исторических исследований. Попытки осуществить исторический синтез между теорией и эмпирией были предприняты в рамках марксизма.