Исследовательские принципы теории тоталитаризма

Период после Второй мировой войны отмечен на Западе широким распространением теории тоталитаризма, нашедшей отражение в исторических исследованиях. Нацистский режим в Германии и сталинский период в истории СССР сыграли не последнюю роль в утверждении взглядов тоталитарной школы. Теоретические положения тоталитаризма изложены в десятках и сотнях трудов политологов и советологов, посвященных как общим его основаниям, так и отдельным аспектам, которые касаются тех или иных политических институтов и учреждений в различных странах, а более всего, пожалуй, в СССР. По мере того как развертывалась холодная война, советский коммунистический режим рисовался на Западе все более ужасным по сравнению даже с германским нацизмом. Эта тенденция была позднее по-простецки озвучена президентом США Р. Рейганом, который определил СССР как «империю зла».

Исследовательские принципы тоталитарной модели базируются на противопоставлении тоталитарного и свободного мира, закрытого и открытого общества. В центре внимания тоталитаристов — некая абстрактная «свободная личность», независимая от власти. Труды сторонников тоталитарной школы основаны на наблюдении и обобщении «негативных», вернее, неприемлемых для западного «ученого мира» тенденций, свойственных в определенный период новейшего времени процессу взаимодействия общества и власти. Эти тенденции специалисты находят в политике и повседневной жизни многих стран, в том числе и исторических «столпов» демократии. В этом смысле тоталитаризм можно назвать «болезнью XX в.» Исходя из этого формулировались признаки, или атрибуты, тоталитаризма, число которых иные авторы доводили до десятка, а то и более (идеократия, однопартийность, господство карательных органов, отсутствие свободных выборов, цензура и т. п.). Под тоталитаризм как политическую теорию часто подгоняются и экономика, и социальная жизнь, и культура. Однако сколько бы общих признаков тоталитаризма ни перечислялось, их в сущности объединяет только признание некой особой формы власти, которая зиждется на насилии и идеологическом внушении (индоктринации) по отношению к личности. Различия властных форм в отдельных странах, которые, по признанию теоретиков тоталитаризма, являются частью истории отдельных стран, непосредственно на сущность власти не влияют, представляя главным образом академический, т. е. чисто научный интерес. Таким образом, просматривается идеологическая заданность тоталитарной теории, ее черно-белое видение и дихотомический по отношению к советскому марксизму-ленинизму характер, а также аналоги «Краткого курса истории ВКП(б)», взятые с обратным знаком (ведущая роль партии — господство властных элит; морально-политическое единство советского общества — единое идеологическое пространство; движение к социальной однородности — создание монотонного бесструктурного «атомизированного» общества и т. д.). Факты, которые не укладываются в эти схемы, просто отбрасываются или получают превратное истолкование.

В исследованиях тоталитаристов по истории России и СССР (Л. Шапиро, М. Фейнсод, Р. Пайпс, К. д'Анкос, Р. Конквест, М. Малиа и др.) легко обнаруживается, как и каким образом они препарируют источники в угоду своим взглядам. Об этом свидетельствует, например, длинный список преувеличений числа жертв сталинского террора, прослеживаемый в трудах Р. Конквеста и других авторов. Одним из ярких примеров последнего времени стал Р. Пайпс, приемы работы которого с источниками были подвергнуты нелицеприятной критике как в отечественной, так и в западной литературе¹⁷.

Уже сам по себе такой подход не мог не вызывать протеста у исследователей, коим оставалось лишь детализировать особенности тоталитаризма в отдельных странах. По мере того как они обнаруживали в развитии СССР отклонения от классической тоталитарной модели, возникали сомнения в ее пригодности для объяснения советской истории, причем даже среди ее приверженцев. Впервые это нашло отражение в трудах М. Фейнсода, который одним из первых обратился к тщательному изучению советских архивных документов ¹⁸. Как следствие, появились другие теории, например, авторитарно-бюрократическая модель, теория конвергенции и др. В 1980-е годы в США и других странах некоторые историки, названные «ревизионистами», предлагали иные подходы к изучению истории России и СССР.

Падение советского строя и крушение соцлагеря оживило теорию тоталитаризма на Западе. В тех нередких случаях, когда она смыкается с другими, более современными течениями общественной мысли, ее называют неототалитаризмом. Особенное распространение теория тоталитаризма получила в постсоветской России и приобрела характер господствующей официальной идеологии по отношению к собственному прошлому. Отечественные исследователи с энтузиазмом принялись изучать основы тоталитарной теории и применять ее в своих исторических трудах. Причина заключалась в антиномическом сходстве тоталитарной теории с догматической марксистско-ленинской интерпретацией истории. Видимо, далеко не случайно, что многие бывшие блюстители чистоты марксистско-ленинских взглядов, партийные деятели и историки КПСС стали ярыми приверженцами тоталитарной теории.

Исследовательские установки тоталитарной теории — идеологическая заданность, линейность и одномерность в подходах к изучению исторических явлений и процессов, имеющих сложный, многозначный (амбивалентный) характер — вынуждают искать более приемлемые пути для объективного освещения прошлого, «по ту сторону добра и зла», которые каждый понимает по-своему. Поскольку ни советская, ни тоталитарная историография не создают для этого необходимых предпосылок, внимание обращается на Дальнейшие попытки исторического синтеза. Они предпринимались на Западе в послевоенный период в рамках различных школ, которые искали способы как рационального, так и нерационального объяснения истории, как сциентистского, основанного на отождествлении исторического знания с данными точных наук, так и антисциентистского. В каждом из них отмечаются точки соприкосновения и взаимного влияния. Это вполне понятно, ибо, в отличие от СССР, ученые на Западе не находились в идейной изоляции.

Попытки рационального объяснения истории в послевоенный период, с определенными оговорками, обозначены в русле трех главных методологических направлений: структуралистского, неоэволюционного (функционалистского) и марксистского (неомарксистского).

Структурализм

Со структурализмом в истории тесно связана эволюция школы Анналов, которая в послевоенный период переживает период триумфа¹⁹. Анналы рассматривали историю в качестве сердцевины всех общественных наук. Представителям школы действительно удалось стать властителями умов не только во Франции, но и в других странах. Успехи Анналов связаны с именами Ф. Броделя, Ле Руа Ладюри, Ж. Дюби, Ф. Фюре и многих других историков.

Структуралистская история предполагала изучение более глубоких общественных тенденций, поведения не индивидов, а общностей, выявление постоянных экономических и социальных детерминант (иммобильная история), а не тех или иных принятых властью решений, изучение таких малоизменчивых составляющих исторического процесса, как, например, труд, семья, домашнее хозяйство и другие. Напротив, политические действия рассматривались главным образом в контексте происходящих экономических, социальных и культурных изменений. В соответствии с иными тематическими ракурсами менялся и круг привлекаемых источников, выдвигались новые методы их использования в исторических исследованиях.

Специфика структурализма, однако, с самого начала состояла в том, что в своей исследовательской практике он опирался на изучение знаковых систем и оказался в тесной связи с развитием семиотики. За сознательным манипулированием знаками, словами, образами, символами структуралисты стремились обнаружить скрытые неосознаваемые глубинные структуры. Им, а не историческим событиям, отводилась главная роль в историческом познании. Этим же определялась степень объективности и научности исследования. Событие рассматривалось как видимое, поверхностное отражение более глубоких структурных изменений в общественной жизни.

Культура, интерес к которой все больше смещался в исследованиях структуралистов, рассматривалась как совокупность прежде всего знаковых систем. Для исторического источниковедения это означало формирование некого первичного массива текстов (источников), подвергавшихся изучению. Коль скоро текст и язык, на котором он изложен, считался важнейшей составной частью культуры, то постепенно именно язык стал объектом структурно-семиотического анализа и синтеза и выявления скрытых и бессознательных пластов культуры (ментальные структуры), которым якобы всегда подчиняется поведение человека.

Менталитет — «галльская модификация марксизма и психоанализа», по выражению Ф. Фюрея ²⁰., стал едва ли не всепоглощающим понятием в истории Анналов. Своим содержанием оно противостояло марксистскому тезису о зависимости надстройки от базиса и экономическому редукционизму. Менталитет, по мнению анналистов, давал возможность изучать повседневное сознание и поведение как порядок реальностей, которые, существуя внутри социальных классов, вступают в динамическое взаимодействие, как раз и должное подвергаться осмыслению. Вкусы и чувства, мнения и мечты, другие аспекты умственного состояния не считались немедленным проявлением классового менталитета, а тот, в свою очередь, не рассматривался в качестве привилегии какого-то одного класса.

Под влиянием неофрейдизма и неопозитивизма структурализм стал преувеличивать роль бессознательных механизмов, заданных как бы a priori, которые, в соединении с попытками их обобщения, привели к возрастанию эклектического характера школы Анналов под флагом ее открытости для любых теорий и идей, что было отмечено многими учеными. История все более расщеплялась на отдельные дисциплины, происходила эпистемологическая фрагментация исследований. Считалось, что чем больше аспектов общественной жизни изучается, тем лучше. Параллельно шло проникновение различных методов, как правило, заимствованных из других наук. История стала представать как полиморфологическая (многослойная) дисциплина, суть которой поглощение различных методов, расширяющих горизонты исторического видения. С расширением сферы познания истории раздвигался и круг источников, которые использовались для исторических исследований.

Неоэволюционизм

В понятие эволюционистских включается много школ, но главное направление во второй половине XX в. связывается с американским функционализмом, заложенным в многочисленных трудах Т. Парсонса и Р. Мертона. Функционализм основывался на четком определении объекта исследования (будь то экономические или социальные институты или процессы), расчленении его на составные части (элементы, факторы, переменные), выявлении функциональных зависимостей между ними, соотношения части и целого, приводящего к изменениям во времени (холизм). Так, умножение благосостояния общества в истории есть функция от роста производства, урбанизация — функция от индустриализации и т. д. В отличие от структурализма, функционализм делал упор не на структуры, а на общественные ценности и нормы, приобщение к ним с помощью социализации, в ходе которой формируется идентификация личности. Процесс социализации в истории постепенно институционализируется, т. е. происходит с помощью различных государственных и общественных учреждений, хотя доля неинституциональных форм (семья, личные связи, улица и т. д.) остается весьма значительной. Утрата социальной идентификации человеком, когда его намерения и ожидания приходят в противоречие с изменениями, происходящими в мире, ведет к тому, что он начинает вести себя не так, как предписывается общественными традициями и нормами, — источник различного рода общественных аномалий.

Аномалии, отклонения регулируются с помощью социального контроля, обеспечивающего нормальное функционирование той или иной общественной системы. Анализ существующих в ней взаимосвязей и зависимостей возможен только на конкретном опыте исследования. В этом просматривается неопозитивистская методологическая ориентация в познании. Соотношение между различными компонентами изучаемых процессов необходимо постоянно измерять. Отсюда — широкое обращение к статистическим методам, сопоставлению динамических рядов, тщательный анализ существующих отклонений. Практически все теоретики-функционалисты придавали чрезмерное значение факторам, поддерживающим сохранение социального единства, оставляя в тени те, которые вызывают разобщение и конфликт. Несколько особняком в этой связи стоит теория Р. Мертона, который четко проводил различия между функциями и дисфункциями, обращал внимание на то, что многие из них носят латентный (скрытый) характер.

В отличие от традиционного эволюционизма, опирающегося на теорию безграничного накопления прогрессивных изменений в истории человечества и линейной схемы исторического развития, неоэволюционизм предлагал понятия открытых систем познания общественных отношений, учитывающих влияние множества факторов путем объединения прежде соперничающих теоретико-методологических ориентаций в сочетании с сравнительно-историческим методом.

Одной из тенденций послевоенного времени стало стремление к деидеологизации научного знания, теоретически заложенное в более ранних трудах В. Беньямина и К. Манхайма и нашедшее отражение в исследовательских установках послевоенного времени²¹. Оно проявлялось в желании представить историю как беспартийную науку, дающую беспристрастное знание об обществе. Приверженцы этой точки зрения указывали на истощение идей в XX в. и их девальвацию. В этой связи марксизм все больше стал рассматриваться как совокупность устаревших догм и пропагандистских лозунгов, как неосуществимая и вредная утопия.

1950—60-е годы считаются периодом наибольшего распространения функционализма в общественной мысли и его влияния на постановку исследовательских задач в конкретных науках. Это была скорее не теория научного знания, выдвигающая общие и необъятные его принципы, как считают отдельные авторы, а программа исследований, устанавливающая эвристические правила и предусматривающая проверку различных научных гипотез. Отмечая тяготение функционализма к созданию таких теорий, нельзя не отметить и некоторые нюансы. Так, Р. Мертон ограничивал предмет обществознания созданием теорий среднего уровня, т. е. достаточно специализированных, чтобы была возможна их эмпирическая проверка и в то же время обладающих той мерой общности, которая позволяет охватить достаточно широкий круг явлений.

Наибольшее распространение функциональные установки нашли в практике конкретных социологических исследований. Для историков наибольшее значение имела разрабатываемая в рамках этого подхода историческая социология (например, Н. Спенсер в США, соавтор ряда работ Т. Парсонса), но часто и сами историки заявляли себя приверженцами исторической социологии. К таким, например, принадлежал Ч. Тилли — один из авторитетнейших на Западе ученых, разрабатывавший теорию революций в истории — тему необычайно актуальную для истории двадцатого столетия²², вопросы соотношения в истории макро- и микропроцессов, трудовых отношений при капитализме и другие проблемы. Практическая реализация эволюционно-функционалистских установок нашла отражение в теории модернизации, в многочисленных трудах историко-сравнительного характера.

Теория модернизации

В разработку теории модернизации как универсальной теории исторической эволюции внесли вклад Ш. Айзенштадт, М. Леви, У. Ростоу, С. Блэк и многие другие. В классическом варианте эта теория, как и марксизм, предлагала оптимистическую модель мирового развития. Исторически начало модернизации отождествляется с индустриализацией, урбанизацией, становлением буржуазно-демократических государств, распространением массового образования и культуры.

Модернизация проходит различные этапы. Впереди шагает западная цивилизация как наиболее рациональная и обеспечивающая высокие жизненные стандарты. Запад рассматривался как вершина, а затем и конечная цель модернизационных преобразований. Например, Ф. Фукуяма в связи с крахом социализма в СССР и странах Восточной Европы, победой Запада в холодной войне объявил об очередном «конце истории». Характерные черты западного общества в XX в., в частности экономическая организация, считаются эволюционными универсалиями. Таким образом, истории каждой страны уготовано свое место на шкале мирового развития, а историкам остается лишь прослеживать, как происходит превращение традиционных обществ в современные, как преодолевается отсталость под влиянием индустриализации, урбанизации, роста образования, культуры и т. п. Теория модернизации явно тяготеет к использованию макропоказателей и соответствующему обращению с историческими источниками.

Дискуссионным с самого возникновения теории модернизации стал вопрос об ее отношении к марксизму и проводимым на его основе советским преобразованиям в истории XX в. Особенно острый характер дискуссии приобрели в современной России. Одни авторы утверждают, что это один из вариантов модернизации, предлагавший путь преобразований на основе идеологии, которая обещала создать новое общество социального равенства без эксплуатации человека человеком. Другие, что это тоталитарный вариант модернизации, проводимый сверху насильственными мерами и на базе ГУЛАГа. Третьи вообще отрицают модернизационный характер советских преобразований, расценивая их как историческое движение вспять к архаическим общественным формам. В своем классическом варианте теория модернизации обнаруживает сходство с современной теорией глобализации.

«Новые истории» на Западе

Все рациональные школы в методологии истории взывали к широким сравнительно-историческим исследованиям, междисциплинарному сближению, применению строгих и точных научных методов при анализе сведений исторических источников. На этой основе постоянно возникали многочисленные «новые истории» — междисциплинарная история, квантитативная история, психоистория и т. п., как грибы появлялись новые журналы. Например, Comparative Studies in Society and History, Interdisciplinary History, Social Science History в США. Последний стал рупором сциентизма в истории, как и группирующаяся вокруг него ассоциация «социально-научной истории» (Social Science History Association). С нею был связан «бум» в 1970-е годы квантификации и компьютеризации в исторических исследованиях как наиболее научной методологии. Примерно так же обстояло дело с другими учеными новациями, которые время от времени предлагались западной историографией в различных странах и претендовали на полную или частичную ревизию прежних исторических знаний.

Что общего было в этих многочисленных «новых историях»? Помимо стремления сделать историю научной дисциплиной и признания необходимости взаимодействия многих наук в изучении истории общества, им была свойственна установка на возможность достижения более или менее полного исторического объяснения, на использование «внешних» социальных теорий для интерпретации исторических данных. Как и «старые», «новые истории» рассматривали полученное историческое знание в отношении к реальности. Считалось также, что целью исторического исследования является если не познание законов, то достижение четких утверждений о сущности исторических явлений и процессов, которые позволяют сравнивать их между собой. Предельной формой такого подхода стала теория «всеохватывающих законов» Поппера—Гемпеля, призванная как бы «со стороны» интерпретировать аккумулированные историками серии конкретно-исторических данных ²³. «Новые истории» объединяла также апелляция к структурам, интерес к коллективным феноменам, особая диалектика прошлого и настоящего, допущение известного культурного и морального релятивизма, но не познавательного.