Особенности мемуаров как источника

Первое, что нужно принять во внимание, — мемуары пишут далеко не все, а люди образованные и культурные, способные внятно изложить то, о чем они хотят рассказать, зачастую владеющие писательским ремеслом. Поэтому мемуары исходят, прежде всего, от представителей так называемых элит общества: интеллектуальных, научных, политических и т. п., у каждого из которых свой жизненный опыт, свое восприятие прошлого, т. е. мемуары отражают разные грани позиций и взглядов отдельных личностей (субъектов).

Для того чтобы определить источниковедческую ценность мемуаров, зададимся вопросом, зачем и для чего они пишутся? Сами мемуаристы, как заклинание, повторяют, что намереваются поведать миру исключительно правду и только правду, даже если руководствуются совсем другими соображениями.

На самом деле причин обращения людей к мемуарному жанру много. Есть оправданная уверенность в том, что мемуары «великих» и «замечательных» людей вызовут интерес широкой общественности, в том числе мировой. Люди ждут от них раскрытия «тайн» и «откровений», и авторы в свою очередь стараются не обмануть подобных ожиданий. Воспоминания такого рода обычно встречаются с огромным интересом, выходят в свет огромными тиражами, неоднократно переиздаются. И это понятно: интерес вызывали и личность мемуариста, и события, в которых он участвовал.

Побудительной причиной к воспоминаниям может стать преувеличенное или явно гипертрофированное представление о своей личности, о своей роли в истории. Порой людей обуревает чудовищное самомнение, особенно политиков.

Нередко авторы ссылаются на то, что написать воспоминания их настоятельно просили друзья, знакомые. И. Губерман справедливо по этому поводу заметил, что «мемуары пишутся, затем, чтобы неназойливо и мельком прихвастнуть»¹⁴⁴. Иной раз это до смешного очевидно.

К примеру, писатель С. Довлатов знавал в эмиграции некоего редактора по фамилии Боголюбов. Редактору было за восемьдесят... Пережив знаменитых сверстников, Боголюбов автоматически возвысился. Около четырехсот некрологов было подписано его фамилией. Он стал чуть ли не единственным живым бытописателем довоенной эпохи. В его мемуарах снисходительно упоминались Набоков, Бунин, Рахманинов, Шагал. Они представали заурядными, симпатичными, чуточку назойливыми людьми. Например, Боголюбов писал: «...Глубокой ночью мне позвонил Иван Бунин...»; «...На перроне меня остановил изрядно запыхавшийся Шагал...»; «...В эту бильярдную меня затащил Набоков...»; «...Боясь обидеть Рахманинова, я все-таки зашел на его концерт...»

Выходило, что знаменитости настойчиво преследовали Боголюбова. Хотя почему-то в своих мемуарах его не упомянули¹⁴⁵.

Серьезным побудительным мотивом многих «правдолюбцев» является желание свести свои счеты с историей. В результате повествуется о многом, доселе неведомом, стоящим за рамками достоверного, шельмовании соперников, скандалах и грязи, приближающих мемуары к бульварной литературе.

Многие мемуары создаются по заказу. Побудительные причины заказных или организованных мемуаров понятны: по разнарядке надо откликнуться и осветить юбилейную личность или событие. Таких поделок добросовестных и не очень достаточно в мемуарной литературе.

Нередко бывает так: уходит из жизни знаменитый человек, и очень скоро появляются о нем воспоминания. Само по себе это вполне естественно. Но вот что замечательно: друзей, близко знавших покойного, оказывается довольно много, и каждый вспоминает такое, в чем разобраться довольно трудно. Словом, вольно или невольно внимание мемуариста переходит часто с объекта воспоминаний на свою роль родимого, любимого, неповторимого.

Но даже если авторы искренне стремятся к истине, есть много обстоятельств, которые мешают им выполнить благие намерения, накладывают свой отпечаток на отбор сведений, на угол зрения при освещении событий, их сокрытие или искажение.

В этой связи на еще одно свойство мемуаров нужно обратить внимание. Это масштаб личности автора, не официальный, а такой, каким он предстает в воспоминаниях, его умение видеть и наблюдать. Можно быть свидетелем времени и ничего особенного не замечать. «Устные рассказы» кинорежиссера М. Ромма и после его смерти долгое время не решались публиковать. Однажды, по словам падчерицы Ромма Н.Б. Кузьминой, «пригласили человека, от которого во многом зависела судьба творческого наследия Ромма» и дали ему послушать пленку с записью рассказа «Четыре встречи с Н.С. Хрущевым». После прослушиваний гость сказал: «Да... Ведь я тоже там был, на этих встречах, и, действительно, все было именно так, и все сказанное Роммом — правда. А я ведь ничего этого и не заметил»¹⁴⁶.

Восприятие и толкование мемуаров общественностью во многом зависит от того, как настроит непрофессионального читателя научная и литературная критика. Она может быть выражена в предисловии издателей к мемуарам, рецензиях и пр. Позиция, с которой подходит критик, обусловлена его компетентностью, профессионализмом и чисто человеческими и гражданскими качествами, что в свою очередь предопределяется господствующей идеологией и политическим режимом, формирующими критическую мысль.

Содержание мемуаров

Мемуары большей частью создаются людьми, пожившими немало лет. Мемуары «смолоду», как правило, свидетельствуют о великом самомнении. Но в том и другом случае память — главный и порой единственный источник сведений, содержащихся в мемуарах, которая, увы, с годами слабеет. Недаром говорят, что мемуары — это жанр литературы, страдающий склерозом. Память уязвима и по своей «избирательной» способности: помнит одно и абсолютно забывает другое¹⁴⁷. Она не в состоянии удержать некоторую информацию, которая бывает особенно ценной в своих мельчайших подробностях. Якобы с целью «оптимизации памяти» авторы часто ссылаются на документы, другие мемуары, источники и литературу. Порою эти сведения как бы «замещают» личный опыт мемуариста, отраженный в его памяти. В этом случае мемуары приобретают характер особого вида исторических исследований, вернее их суррогатов. Часто авторы прибегают к услугам профессиональных историков и писателей. Над мемуарами работают редакторы, приглаживая их содержание. О том, что при обращении к мемуарам бумерангом к историкам могут возвращаться их концепции и представления, не стоит забывать.

Следует обратить внимание на то, что профессиональные историки редко пишут мемуары. Свое видение прошлого они передают иначе. Личность историка сама по себе отражается в его трудах. Любопытно, например, что историк П.Н. Милюков извинялся перед читателями своих воспоминаний, так как писал их «при отсутствии всяких материалов, кроме запаса моей памяти»¹⁴⁸. Напротив, Н. Суханов, который всячески подчеркивал, что его записки нельзя принимать за историю революции и что это — личные воспоминания, не больше, сумел создать большое историческое полотно и его семитомник стал фактическим началом изучения революции 1917 г. «Отказываясь от исторического изучения, — писал он, — я, можно сказать, из принципа отвергал пользование всякими материалами, кроме случайных и неполных комплектов одной или двух газет, призванных лишь будить мне память и избавлять изложение от хронологической путаницы»¹⁴⁹.

Вопрос о документировании мемуаров не так прост, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что в этом случае они теряют специфические особенности мемуарного жанра и должны рассматриваться с других позиций. В военных мемуарах, например, приводятся карты и схемы операций, штабные документы, приказы, рапорты, донесения и т. п. В мемуарах используются также отрывки из писем и дневников, сообщения периодической печати, листовки, цитаты из книг, фотографии и пр.

Для отдельных авторов использование документов является вообще необходимым условием для написания мемуаров. Так, В.М. Молотов, с именем которого связаны многие важные страницы советской истории, на вопрос, почему он не написал воспоминания, отвечал, что он трижды безрезультатно обращался в ЦК КПСС с просьбой допустить его к кремлевским документам. «А без документов, — заключал Молотов, — мемуары — это не мемуары» ¹⁵⁰. Возможно, это была благовидная отговорка, возможно, — непонимание сути мемуаров. Однако, как свидетельствуют высказывания других партийных и государственных лидеров советской эпохи, для них это была общая позиция, которая вела к выхолащиванию того, о чем хотелось бы знать читателю. В частности, небезызвестный «примкнувший» Д.Т. Шепилов, который мог бы, наверное, многое рассказать о борьбе с «антипартийной группой Булганина, Кагановича, Маленкова, Молотова» в высших эшелонах партийного руководства, не завершил начатые воспоминания. По этому поводу он уже в «период перестройки и гласности» выразился следующим образом: «Я считаю, что нельзя записывать и публиковать во всей наготе воспоминания, окрашенные личными эмоциями и личными амбициями, но не строго документированные, без проверки фактуры. Суть свободы слова, демократии и гласности не в этом. Демократии нужно учиться, гласности — также. И именно культуре демократии и культуре гласности. Некоторые страны учились этому столетиями. Мы же — в нулевке, если не в минусовом классе. Именно поэтому я сейчас работаю над строгой документированностью своих воспоминаний по личному архиву» ¹⁵¹. Другой известный партийный функционер Б.Н. Пономарев написал-таки в эти годы воспоминания. Однако их содержание буквально воспроизводило содержание изданных под его редакцией томов «Истории КПСС» и не представляло никакого интереса для издателей.

Понятно, что воспроизведение документов, особенно недоступных или утерянных, представляет ценность для исследователя, но не снимает с него задач их источниковедческого анализа, так как автор воспоминаний в соответствии с законами жанра мог препарировать документ или манипулировать им в нужном ему контексте.

Документы используются по-разному: на них глухо ссылаются, они цитируются, приводятся в извлечении или полностью, даются в приложении или, наконец, в сочетании всех способов. Для историка наиболее ценным является нахождение в мемуарах документов в полном виде, приведенном в тексте или в приложении. Например, в воспоминаниях генерала П.Н. Врангеля в приложении воспроизводится приказ главнокомандующего вооруженными силами на Юге России «О земле» от 25 мая 1920 г. и весь комплекс документов в развитие этого приказа. Поскольку розыск этих материалов весьма затруднителен, то подобная публикация является уникальной для изучения аграрной политики белого движения¹⁵².

Интересные документы даны в приложениях к мемуарам генерала-шпиона П. Судоплатова¹⁵³, генерала-телохранителя Ельцина А. Коржакова ¹⁵⁴, бывшего председателя КГБ В. Крючкова¹⁵⁵ и др.

Разновидностью мемуаров являются рассказы о прошлом, записанные «расспросчиками» от руки или с помощью диктофона. Например, общественный интерес к личности Молотова в какой-то мере был восполнен изданием писателя и поэта Ф. Чуева «140 бесед с Молотовым». Однако в этих «беседах» совершенно невозможно отделить, где Молотов, а где Чуев, тем более что последний фактически диктовал Молотову направленность и характер их содержания.

Особого рода источником для мемуаров являются слухи, уличные разговоры, байки, которые нередко включаются в мемуары, но по большей части находят отражение в дневниках. Поскольку дневники зачастую служат источниками или заготовками воспоминаний, которые пишутся позже, то в их содержании чаще находят отражение слухи, нашедшие подтверждение.

Иной раз рассказы других лиц являются единственным источником знаний мемуаристов, но это важно для исследования того, как история отражается в умах людей.

С позиций историка-источниковеда самым ущербным в содержании воспоминаний является его деформация с течением времени, т. е. исследователь постоянно должен иметь в виду, что мемуары отражают личность человека и историческое сознание общества в момент их написания, а не во время описываемых событий. Более того, такая деформация порою напрочь обесценивает их значение. Так, многие известные деятели советского прошлого, жившие в ладу с властью, после крушения социализма кинулись писать, как они всю жизнь только и делали, что боролись с тоталитарным режимом. В этом смысле дневники и дневниковые записи — предпочтительнее, хотя им свойственны другие особенности.

Нельзя сказать, что отдельные авторы не осознавали этой проблемы, добиваясь того, чтобы свое «я» было всегда синхронно времени, о котором они пишут. В свое время В.Г. Короленко в предисловии к автобиографическому роману отмечал: «В этой книге я пытаюсь вызвать в памяти и оживить ряд картин прошлого полустолетия, как они отражались в душе сначала ребенка, потом юноши, потом взрослого человека»¹⁵⁶.

В этом отношении чрезвычайно полезно ознакомление с препарированием эволюции собственного образа мышления в мемуарах К. Симонова «Глазами человека моего поколения». Читателя он предуведомляет: «Прежде всего следует сказать, что рукопись, к работе над которой я сегодня приступаю [1979 г.], в ее полном виде не предназначается мною для печати, во всяком случае в ближайшем обозримом будущем»¹⁵⁷. Это совершенно необычные воспоминания. Особенности нового сочинения автор определил так: «Для начала назовем это «Вечером воспоминаний», а подзаголовок пусть будет «Пьеса для чтения». А может быть, это окажется и не пьеса, а роман, только немного непривычный. Не тот, в котором я буду рассказывать о себе, а тот, в котором будет сразу четыре моих «я». Нынешний «я» и еще трое. Тот, каким я был в пятьдесят шестом году, тот, которым я был в сорок шестом году, вскоре после войны, и тот, которым я был до войны, в то время, когда я только-только успел узнать, что началась Гражданская война в Испании, — тридцать шестом году. Вот эти четыре моих «я» и будут разговаривать между собой». Симонов следующим образом поясняет необходимость такого приема: «Сейчас при воспоминании о прошлом мы никак не можем удержаться от соблазна представить себе, что ты знал тогда, в тридцатых или сороковых годах, то, что ты тогда не знал, и чувствовал то, что тогда не чувствовал, приписать себе тогдашнему сегодняшние твои мысли и чувства. Вот с таким соблазном я вполне сознательно хочу бороться...»¹⁵⁸.

Если теоретически такая схема выглядит безукоризненно, то в практической реализации она сомнительна. Важна не позиция Симонова, а проблема, обозначенная им. Она действительно сложна. У автора всегда велик искус отвести себе место в истории чуть (это по меньшей мере!) больше заслуженного, выглядеть чуть лучше, чем был на самом деле. Преодолеть это не просто. Главная же сложность состоит в том, что мысли мемуариста, умудренного опытом, уже знающего все последствия описываемых событий прошлого, эти мысли, вольные или невольные, часто вкладываются в голову того, может быть, даже совсем не прозорливого и совсем даже не смелого и далеко не сообразительного участника давней истории, каковым мемуарист был когда-то.

Собственно, в этом заключается ключ к пониманию мемуаров, ибо во многих из них личность мемуариста незаметно, может быть, даже для него самого, претерпевает некую модернизацию. Но в этом редко кто признается.

Своеобразное решение проблемы дал известный литературно-театральный деятель В.Я. Виленкин. За свою жизнь ему пришлось столкнуться со многими великими артистами МХАТа, со знаменитыми писателями. Как-то «сама собой сложилась книга» об этих встречах. Книга названа «Воспоминания с комментариями». Откуда такое название? Сам Виленкин поясняет: «Почему с комментариями»? Но мне хотелось таким образом заранее обозначить свободное сочетание того, что хранится в памяти, в старом дневнике и в письмах с тем, что я думаю об этом теперь»¹⁵⁹.

При всей искренности и правдивости мемуариста вопрос о личности его во времени остается темным местом, ибо довольно сложно поставить себя в атмосферу многолетней давности. Последующий жизненный опыт невольно накладывается на сознание и память мемуариста, мешая ему взглянуть на свершавшееся глазами того, далекого во времени человека. Еще сложнее исследователю уличить мемуариста в возможном непреднамеренном искажении.

Таким образом, мемуары дают весьма специфические исторические свидетельства, на что давно уже было обращено внимание и что стало, вообще говоря, «притчей во языцех» среди историков.