Историческая эволюция советских мемуаров

Следует выделить несколько этапов в мемуаристике советского периода. Можно сказать, что революция внесла существенные коррективы в подготовку мемуарной литературы. Прежде всего следует обратить внимание на стремительное расширение автобиографического жанра. В.общей концепции творения нового мира и человека ему принадлежало немаловажное место. Новая власть стремилась внушить людям, что именно они являются участниками революции и строителями нового общества. Несомненно, это способствовало повышению достоинства и значимости простого человека. Через навязывание автобиографий исподволь создавалось чувство сопричастности к великим свершениям. Автобиография стала одним из делопроизводственных документов, который просуществовал едва ли не до конца советского строя. Связь между автобиографией и мемуарным творчеством в советское время, к сожалению, никем не рассматривалась.

Создание автобиографий быстро приобрело форму «организованной памяти», которой подчинялось и мемуарное творчество. Поначалу центральными позициями в его содержании становится участие в революционном движении, в революционных событиях и Гражданской войне. Издавались специальные журналы «Былое», «Голос минувшего», «Каторга и ссылка» для публикации воспоминаний.

С 1920 г. центром собирания мемуаров участников революции становится Истпарт и его отделения на местах. Истпартом был накоплен большой опыт создания принципиально новой социально и тематически направленной мемуаристики, которая была вызвана к жизни новыми общественно-политическими задачами. По замыслу В.И. Невского, М.С. Ольминского и других деятелей Истпарта не личность автора должна была обусловливать характер и содержание воспоминаний, а событие, очевидцем или участником которого он был¹⁷².

С целью всестороннего освещения исторических событий Истпарт широко применял анкетный метод сбора воспоминаний. Специально разработанные вопросники должны были облегчить работу мемуаристов, среди которых было немало рабочих и крестьян.

При анализе собранных таким образом воспоминаний обращает на себя внимание их небольшой объем — в 2—6 страниц. Немногословность — общая черта не привыкшего к литературной работе трудового человека. Такие воспоминания нередко грешили отсутствием точных или хотя бы приблизительных хронологических дат описываемых событий, хаотичностью и несвязанностью изложенного материала, смещением его во времени и пространстве.

Среди многих попыток массового сбора воспоминаний следует назвать инициативу Я.А. Яковлева — известного партийного и советского работника, редактора «Крестьянской газеты». Летом 1925 г. он разослал обращение к селькорам газеты с просьбой написать для готовящейся книги о борьбе крестьян с помещиками в 1917 г. свои воспоминания об этих событиях.

Направленность вопросов всецело определялась поставленной задачей: воспоминания «должны были послужить дополнительным материалом» к изучению крестьянского движения в 1917 г. Такая заданность ограничивала и состав и ценность трудов крестьян-мемуаристов. Естественно, все авторы были лояльными к советской власти, активными ее установщиками, проводниками, защитниками. Материалы отложились в архиве редакции «Крестьянской газеты» в РГАЭ (Ф. 396). Их изучение показывает, что по большей части они были чистосердечными. Часть воспоминаний была опубликована ¹⁷³. Однако отбор воспоминаний для публикации оказался явно тенденциозным. Составители сборника стремились показать, что уже летом 1917 г. большевики завоевали доверие крестьян. Собственно, концепция аграрного движения от Февраля к Октябрю уже была отработана, и полученный от селькоров материал должен был не проверить, не уточнить ее, а лишь проиллюстрировать. На самом же деле, как свидетельствуют документы, наибольшим авторитетом в деревне пользовались эсеры. Но таких воспоминаний в изданных сборниках не было.

Подобный материал поступал в редакции различных изданий, организации и учреждения, на имя известных политических деятелей, писателей и т. д., которые должны были «содействовать трудящимся в их начинаниях».

Важную роль в развитии мемуарной литературы сыграло обращение A.M. Горького к участникам Гражданской войны с призывом создать ее историю (Правда. 1931. 31 июля). Его призыв нашел живой отклик. По его же инициативе был создан «Кабинет мемуаров». Многие воспоминания были собраны комиссиями содействия изданию многотомной «Истории Гражданской войны», созданными в республиках, краях и областях. За короткий срок в секретариат издания поступило около 1500 рукописей, в большинстве своем — воспоминания, причем треть авторов были крестьяне¹⁷⁴. Часть мемуаров была издана¹⁷⁵, но значительное число воспоминаний, написанных в 20-х — начале 50-х годов, не было опубликовано и отложилось в ЦПА ИМЛ и местных партархивах.

При всей своей непосредственности восприятия событий воспоминания эти все же до очевидности тенденциозны тем, что были написаны людьми, сражавшимися на стороне советской власти. Просоветские настроения постоянно поддерживались средствами массовой информации, мощным агитационно-пропагандистским аппаратом. Агитпроповские штампы оказывали влияние на язык авторов, описывающих «героику пламенных лет» и строительство новой «социалистической» жизни. В причудливом переплетении малограмотности народа, штампов газетных передовиц, корявой несуразицы таких же малограмотных агитаторов — наиболее бросающиеся в глаза черты своеобразия языка воспоминаний. Как писал С. Есенин:

Хромой красноармеец с ликом сонным,

Воспоминаниями морщиня лоб,

Рассказывает важно о Буденном,

О том, как красные отбили Перекоп:

Мы энтого... и эдак и разэдак...

Буржуя энтого... которого в Крыму...

Часто в таких мемуарах описываются события, лежащие в основном не на магистральном направлении происходившего, они будничны, не масштабны. Понятно, воспоминания писал не главнокомандующий. Но это и не взгляд «из окопа». Это скорее срезки, быстро меняющиеся одиночные кадры. В них много неопределенностей, неточностей, временных смещений. Они, конечно же, не достигают высот шекспировских трагедий. И все же порой удивляют и даже ужасают своим наивно-примитивным видением проблем и простодушным варварством.

Первые годы «социалистического наступления» ознаменовались развертыванием больших автобиографических проектов, от которых в архивах отложились комплексы воспоминаний. По инициативе М. Горького началась работа по написанию истории фабрик и заводов. Некоторая часть, соответственно препарированная, была издана на страницах сборников «История фабрик и заводов», но большая осталась неопубликованной и хранится в ГАРФ (фонд 7952). Ее можно определить уже как «фабрично-заводское производство мемуаров»¹⁷⁶.

Как людям «простым», далеким от литературного труда, для поточного метода производства мемуаров им требовалась профессиональная подсказка. Историки разрабатывали огромные анкеты-вопросники, по своей сути наталкивающие людей на искажение правды (попробуй, например, сказать, что не участвовал в революции 1917 г.). Однако, кажется, рабочие быстро сообразили, к чему и зачем собираются сведения. Отсюда нередкие случаи рассказов, как они «разговаривали по телефону с Лениным», «сидели за одним столом с Дзержинским», или обращение к старшим рабочим: «Ну-ка расскажи, как ты с Лениным рыбу ловил» и т. п., заставляют подозревать, что в душе люди подсмеивались над подобными кампаниями. Особенно явственно это звучало на часто проводимых «вечерах воспоминаний».

Формирование нового советского человека становилось главной задачей мемуарных кампаний. Этой задаче были подчинены публикации воспоминаний. Наряду с воспоминаниями рабочих¹⁷⁷ печатались мемуары деятелей науки и техники, руководителей производства, появились воспоминания ученых, деятелей культуры и т. д.¹⁷⁸ Авторам необходимо было продемонстрировать, что это их руками строится социализм, что именно они являются субъектами истории. Сегодня, когда эти источники становятся предметом внимания историков в связи с распространением антропологического подхода, они рассматриваются как формирование особой «матрицы субъективации» общего жизненного опыта советских людей, заданного по лекалам «Краткого курса» и «выковывающего сталинского подданного».

Все эти мемуары есть ни что иное, как выполнение социального заказа. Всех их объединяет набор штампов: преданность советской власти, восхваление руководства компартии и лично товарища Сталина и благодарность за счастливую жизнь, рассказ автора, как он дошел до жизни такой, заверения в беззаветной любви к родине и родной партии, поношение идеологических и политических противников, устремленность в светлое будущее и т. д.

Однако такие мемуарные кампании очень скоро выродились и были приостановлены в связи с утверждением сталинской диктатуры и номенклатурной власти. Многие автобиографические программы были свернуты, приобрели ритуальный характер, а мемуарное творчество вернулось на «круги своя». Это сказалось и на отношении к мемуарам как источнику и на их публикации. Стало настойчиво пропагандироваться резкое противопоставление мемуаров документам, как единственным достоверным источникам. Мемуары зачислялись в разряд исторической литературы, стиралась грань между источником и исследованием. Мемуары расценивались уже не как объект для изучения исторических событий, а как «иллюстрация» к определенным выводам. Мемуары стали публиковаться реже, как правило, в серийных и периодические изданиях, сборниках воспоминаний («Библиотека мемуаров», «Памятники литературного быта», «Русские мемуары, письма и материалы», «Литературные памятники и мемуары»). Некоторое оживление публикаций воспоминаний наблюдалось в юбилейные годы.

Мемуарные свидетельства подгонялись под заранее сконструированные схемы. Те из них, которые противоречили этим схемам, не издавались и не переиздавались. Это касалось и воспоминаний о В.И. Ленине. В Постановлении ЦК КПСС от 11 октября 1956 г. «О порядке изданий произведений о В.И. Ленине» указывалось, что в 30—40-е годы был установлен «такой порядок издания книг о В.И. Ленине, который затормозил выпуск научных работ, воспоминаний и художественных произведений о В.И. Ленине и фактически привел к их запрету»¹⁷⁹.

Не только неугодные воспоминания о Ленине, но и масса других воспоминаний прежних лет прятались в спецхран.

Некоторые воспоминания подверглись публичной порке. Так, Постановлением секретариата ЦК ВКП(б) от 26 августа 1947 г. «О книжке С. Гиля «Шесть лет с В.И. Лениным»» воспоминания бывшего шофера Ленина были признаны ошибочными и в корне неправильными. Подобные постановления никоим образом не способствовали появлению новых мемуаров.

А те из оставшихся, которые переиздавались, выходили с купюрами, редакционной правкой. Иные сокращались до неузнаваемости. Таковы, например, воспоминания о Ленине финна Э. Рахья.

Да что Рахья! Это относится также и к воспоминаниям многих старых большевиков. Фактический запрет, замалчивание воспоминаний старых коммунистов неизбежно влекли за собой в случае их переиздания к купюрам и другим приемам, которые изменяли текст в необходимом направлении.

Воспоминания Н.К. Крупской о Ленине также замалчивались и не переиздавались. В 1939 г. был издан сборник «О Ленине» (в двух томах). В первый том были включены «Отрывки» из воспоминаний Н.К. Крупской¹⁸⁰. Здесь купюры в несколько раз превышают публикуемый текст. В издании 1933 г. три раздела занимали 56 страниц, а в издании 1939 г. — только 13 страниц¹⁸¹. Таким образом, публикация 1939 г. представляет собой уже не «Отрывки», а подборку отдельных мест из воспоминаний Крупской. В большинстве случаев перепечатка текста Крупской дана без соблюдения элементарных правил публикации. Купюры не отмечены даже отточиями. Иногда купюры направлены на упрощение текста, на приглаживание воспоминаний Крупской, что влекло за собой искажение текста и смысла воспоминаний. Наряду с купюрами наблюдается вставка фраз, которых не было в издании 1933 г. Точно также бесцеремонно обращались и с воспоминаниями других старых большевиков.

После XX съезда КПСС обстановка в стране изменилась к лучшему. И сразу же появилось обилие воспоминаний на прилавках магазинов. Этому способствовали и шедшие один за другим юбилеи. Переиздаются воспоминания 1920-х годов, в том числе некоторых репрессированных лиц. Публикуются мемуары, хранившиеся в архивах и музейных фондах. Еще живы участники революции и Гражданской войны. Их воспоминания публикуются отдельными изданиями, в сборниках, в журналах и газетах.

В 1957 г., к 40-й годовщине революции, поток воспоминаний об установлении советской власти буквально захлестнул страну. То же самое повторилось в 1967 г., несмотря на то, что круг участников и очевидцев тех событий становился все уже. В эти годы каждая республика и область считали за долг откликнуться на события, происшедшее 50 лет назад¹⁸².

С учетом более ранних изданий и позднейших был накоплен огромный массив мемуарной литературы по истории революции и Гражданской войны¹⁸³. К нему самым теснейшим образом примыкает не менее обширный блок воспоминаний о Ленине и других большевистских лидерах.

Изменились и методы создания мемуаров. Ушли в прошлое за ненадобностью вопросники. Грамотные люди были в состоянии изложить свои мысли самостоятельно. Помогали консультанты и редакторы. Правда, эта помощь обернулась значительным вторжением в авторский текст. Литературная обработка, сокращение, в том числе воспоминаний уже ранее публиковавшихся, применяются довольно широко. Стремление к гладкости изложения вызвало появление так называемых литературных записей воспоминаний. От этого возросла опасность искажения авторского замысла, исчезла неповторимая индивидуальность личности автора, каковой она была в 1920-е годы. К тому же и сами авторы стремились писать «правильно». Автор руководствовался уже не только и не столько личными впечатлениями и своим пониманием событий. Над мемуаристом вольно или невольно довлели накопленные представления последующих лет, почерпнутые из готовых схем разнообразных источников информации, просвещения, пропаганды. Общеизвестные построения и прописные истины вытесняли живую ткань конкретной истории. Появлялись неизбежные в таких случаях элементы модернизации исторического процесса.

К тому же авторы воспоминаний утратили из памяти многое из того, чему они были свидетелями. При написании мемуаров они вынуждены были обращаться к архивным материалам, газетам 1917 г., исторической литературе. Увлекшись и желая «держать марку», они начинали описывать не столько то, что лично наблюдали и переживали, но и то, что почерпнули из других источников и литературы. На этой почве возникали прямые подделки. Так, автор книги «Хопер в огне» состряпал труд, в котором описывал свое мифическое участие в революции и гражданской войне в г. Урюпинске. Некоторые авторы в воспоминаниях, порою пересказывая содержание ленинских произведений, рассказывали о том, чему были свидетелями. Подобную ситуацию хорошо иллюстрирует известная проблема в воспоминаниях о Ленине, растущих день ото дня как ком: а сколько же человек помогало Ленину нести бревно на первом кремлевском субботнике? Претендентов выходило несколько тысяч. Позднее просто «умные» люди советовали, как и о чем надо писать мемуары.

КПСС вроде бы окончательно расставила все фигуры по местам. Положительная номенклатура действующих лиц революции была строго регламентирована. Их роль обозначалась в соответствии с идеологическими предписаниями. Но оказалось, даже с учетом реабилитации репрессированных лиц, что «страшно узок был их круг». Зато удивительно «близки» они были к народу. Все это отразилось и на мемуарной литературе. Этот жанр по-прежнему страдал склерозом. Все, как один, «не помнили» тех, кого вспоминать было не положено.

Нет, конечно, враги революции назывались, иначе непонятным бы оказывалось, с кем боролись большевики. Поэтому по-прежнему клеймили представителей других партий и изменников. Дежурный набор последних начинался с Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и т. д.

Произошли некоторые перемещения в расстановке первых лиц революции. Процесс замещения начался раньше, но в 1950—60-е годы «все стало на свои места». Например, фигура К.Е. Ворошилова приобретала в апреле 1917 г. какой-то скрытый, таинственный, но значительный смысл. Из простого делегата VII апрельской партийной конференции он вдруг превратился в авторитетного члена верхушки, который, похоже, имел влияние на Ленина и других лидеров большевиков. В частности, в описании С.И. Гопнер, полковой комитет Измайловского полка «обратился к Ворошилову с просьбой передать приглашение Ленину и другим видным большевикам приехать и выступить перед полком»¹⁸⁴.

Да и иные фигуры приобрели неожиданное звучание: «Правой рукой Ленина по организации работ конференции являлся Я.М. Свердлов. Помогала ему Е.Д. Стасова»¹⁸⁵. (Речь шла о VII апрельской конференции).

Историография следом за идеологией настойчиво выдвигала в первые ряды Н.С. Хрущева. Следов его революционной деятельности не находилось, но во время Гражданской войны ему нашлась фотониша. В портретной галерее-вкладке к VIII тому «Истории СССР с древнейших времен до наших дней» было приложено его фото.

Но по иронии истории выкинутыми из рядов «комсвятых» оказались через несколько лет и Хрущев, и Ворошилов.

В период оттепели необычайно оживилась военная мемуаристика, сначала как ответ на воспоминания западных генералов (противников и союзников), а затем многие высшие военачальники стали описывать «свой личный опыт», стараясь всячески преувеличить свой вклад в победу, не выходя, впрочем, за рамки официальной концепции войны.

В целом период «оттепели» с его непоследовательностью, половинчатостью отразился даже на публикации мемуаров. С одной стороны, было много сделано для восстановления справедливости, а с другой, — по-прежнему процветала практика урезанных изданий. Впрочем, в эти годы появляются и достойные мемуары, в частности книга И. Эренбурга «Годы, люди, жизнь», наделавшая в свое время много шума. Еще бы, эта публикация выдвинула Эренбурга в первые ряды разоблачителей Сталина. Как и следовало ожидать, как и ожидал сам писатель, книга вызвала у читателей двойственное чувство. Одни упрекали писателя в том, что он «слишком о многом» умалчивает, для других — Эренбург «слишком многое» говорил. В 1960-е годы, например, ходило по рукам перепечатанное в сокращенном виде письмо журналиста Э. Генри (С.Н. Ростовский) Эренбургу, в котором тот критиковал писателя за слишком мягкое отношение к Сталину. Письмо было опубликовано только в 1988 г.¹⁸⁶

Брежневское безвременье отразилось буквально на всем, даже на мемуаристике. Отразилось не чем-то выдающимся, а своей серостью и невыразительностью. Выплескивалось худшее, что накопилось в практике издания мемуаров: жесткая цензура, большие, ничем не оправданные купюры, беспардонная лесть и нахождение героических деяний у тех, кто таковых не совершал, и по-прежнему умолчание обо всем, что не ласкало слух или о чем говорить было не положено и не принято. И чем больше находилось новых подвигов, тем меньше верилось в них.

Ну кто, скажите на милость, поверит словам маршала A.M. Василевского о том, что среди политработников периода Великой Отечественной войны выделялись своими какими-то особыми качествами Л.И. Брежнев и М.А. Суслов¹⁸⁷. Даже у маршала Г.К. Жукова «нашлось» несколько теплых слов в адрес Л.И. Брежнева.

На этом фоне событием огромной важности выглядело нечто необычное: ряды советских мемуаристов возглавил лично Л.И. Брежнев. Впервые глава партии и государства удосужился поделиться с народом пережитым, поведал о «Малой земле», об освоении целины и другом.

Бесцеремонно коверкались в угоду конъюнктуре мемуары Г.К. Жукова, К.К. Рокоссовского и др. А об издании мемуаров некоторых лиц даже не могло идти и речи (например, Н.С. Хрущева).

Так обстояло дело с публикацией мемуаров людей широко известных. А что говорить о тех, кто не обладал таким авторитетом? С ними вообще не церемонились. Например, книга воспоминаний брата А. Твардовского «На хуторе Загорье», опубликованная в 1985 г. издательством «Современник», была буквально искромсана. Были выкинуты главы самые драматические, посвященные судьбе «спецпереселенцев», т. е. раскулаченных в 30-е годы во время коллективизации. Эти главы были опубликованы только в 1988 г. в журнале «Юность» (№ 3).

Исправно срабатывал и механизм самоцензуры. Авторы давно усвоили и понимали без напоминаний, о чем и о ком можно писать и писать нельзя. Редакторы всех уровней проявляли еще большую осторожность, ориентируясь в конъюнктуре, а чаще — руководствуясь принципом — «как бы чего не вышло». Цензура же досконально знала, «чего и как нельзя». И все эти идеологические надсмотрщики нередко многократно корежили рукописи, вытравляли из них все мало-мальски, на их взгляд, подозрительное.