Тюремные и лагерные дела заключенных

Комплекс рассмотренных выше следственных дел граждан, арестованных по политическим мотивам, тесным образом связан с другим важнейшим источником, возникшим в делопроизводстве спецслужб, — личными тюремными и лагерными делами заключенных. В отличие от следственных дел репрессированных, находящихся преимущественно в архивах ФСБ РФ, тюремные и лагерные дела на тех же граждан ныне сконцентрированы в архивах системы МВД РФ. Относящиеся к одному и тому же человеку, тюремное и лагерное дело могут существовать отдельно, а могут быть сведены воедино и содержать материалы, отражающие, во-первых, время пребывания арестованного в тюрьме в период следствия, во-вторых, — в случае его осуждения к сроку заключения или ссылке (высылке), — характеризуют этот период его жизнедеятельности, конечно, с точки зрения функциональных интересов спецслужб. В этом смысле следует иметь в виду, что, в отличие от следственного процесса, имеющего целью предварительное расследование преступления и документальную подготовку к судебному разбирательству, тюремные и лагерные дела выполняли учетно-регистрационные и контрольные функции.

Количество тюремных дел превышает количество лагерных, поскольку тюремные дела в принципе должны были заводиться на всех арестованных и заключенных на любой срок в тюрьму, а лагерные дела только на тех, кто попал после приговора в лагерь (не был оправдан, приговорен к расстрелу и не умер в тюрьме во время следствия). В литературе отсутствуют обобщенные сведения о количестве дел заключенных. Однако их можно установить косвенным путем, исходя из опубликованных в последние годы подробных данных о количестве арестованных и заключенных. Так, согласно статистике, в среднем до 1937 г. примерно 10% осужденных по политическим статьям приговаривались к расстрелу, 90% — к разным срокам заключения. Однако в период массовых репрессий процент расстрелянных значительно увеличился.

Тюрьмы и лагеря находились в одном ведомстве — НКВД, и оно же осуществляло следственные действия в отношении подозреваемых. В связи с этим, в отношении следственных, тюремных и лагерных дел действовали принципиально сходные правила ведения делопроизводства. Если учесть, что тюремные дела формировались и документально пополнялись одновременно со следственными, в информационном плане дополняя друг друга, а лагерные являлись хронологическим продолжением тех и других в отношении судеб конкретных заключенных, то становится понятной важность комплексного подхода к изучению трех указанных типов источников. В особенности если исследователь ставит перед собой задачи биографической реконструкции, установления судьбы репрессированного и др. Косвенно это подтверждается тем, что, начиная с 1950-х годов, в связи с пересмотром приговоров в ходе реабилитации, прокуроры во многих случаях вместе со следственными делами затребовали дела заключенных, рассматривая их как логически единый делопроизводственный комплекс. В некоторых случаях дела заключенных по неясным причинам не возвращались после решения о реабилитации, оставаясь в таком случае приобщенными к материалам следствия. Известны также факты утраты или отсутствия в архивах дел заключенных, заведения на одного и того же человека отдельно тюремного и отдельно лагерного дела. Все это, а также ведомственная разобщенность в некоторой степени затрудняют их поиск и научное использование.

К сожалению, дела заключенных сравнительно редко используются в научных целях. Отсутствуют специальные источниковедческие исследования, посвященные информационному значению и приемам работы с этими материалами. В отличие от следственных дел, как правило, содержащих определенный набор документов, дела заключенных по составу материалов менее «предсказуемы». Наряду с информационно почти «пустыми» делами с десятком формальных документов лагерного делопроизводства, встречаются и источники совершенно иного рода, из документов которых можно представить лагерный быт и тюремную повседневную жизнь подследственных, взаимоотношения «политических» с «блатными» и с администрацией лагеря, условия труда и проч.

В деле заключенного встречаются документы, дублирующие некоторые материалы из следственных дел, в том числе копии приговоров, выписки или сами тексты обвинительных заключений и др. Значительную часть документации составляет внутренняя служебная переписка, отражающая все перемещения подследственного и заключенного (начиная с ареста и содержания в следственной тюрьме, этапирования в лагерь после приговора и заканчивая справкой об освобождении или актом о смерти), а также сопроводительные записки и переписка относительно рассмотрения его жалоб, ходатайств и проч.

Основные анкетно-биографические данные на каждого заключенного заносились на специальную учетно-статистическую карточку (форма №1). Она, как правило, заполнялась с его слов, после чего он расписывался на карточке, что предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний (характерно, что в следственных делах при заполнении анкет такой процедуры не было). В 1930-е годы здесь помещались сведения о рождении, происхождении, национальности, гражданстве, образовании, профессиональной подготовке, трудовой деятельности до ареста, владении иностранными языками, семейном положении, наличии и адресе родственников и др. На карточке указывался присвоенный заключенному номер (он же — номер его дела), а также дата ареста, статья и срок осуждения. В обязательном порядке — дата прибытия в лагерь, категория содержания и, в соответствии с медицинским заключением, категория трудоспособности (легкий, средний или тяжелый физический труд). Здесь же имеются сведения об особых приметах (рост, телосложение, цвет волос, глаз, форма носа, прочее). Уже в 1930-е годы заключенному делалась дактилоскопия большого пальца правой руки, оттиск которого заносился на лицевую часть учетно-статистической карточки. Ее оборотная сторона заполнялась администрацией и содержала информацию о том, когда, кем, за что, по какой статье и на сколько лет заключенный осужден, когда истекает срок заключения, здесь же — таблица зачета рабочих дней.

К заполнению анкетных данных в лагерях относились по-разному. Иногда — пунктуально, тщательно фиксируя все данные. Иногда — без должного внимания. О последнем можно судить хотя бы по анкете прибывшего в конце 1937 г. в Севвостлаг НКВД (Колыма) американского негра В., заметно отличавшегося своим цветом кожи от других зэков. Однако в графе «особые приметы» его учет- но-статистической карточки об этом ничего не говорится (!).

Типичное тюремное дело открывается предписанием в адрес начальника тюрьмы принять арестованного. В Москве «политические» подследственные направлялись в Бутырку, Таганку, редко в Лефортово и наиболее «важные арестанты» содержались во внутренней тюрьме №1 на Лубянке. Помещались они, как правило, в общие камеры. Материалы тюремных дел, формировавшихся синхронно со следственными делами, могут оказаться неоценимым источником для реконструкции хода следственных действий, поскольку в них имеется информация о нахождении, переводах и поведении арестованного в камере, оказании ему медицинской помощи, помещении в тюремную спецбольницу, а также в карцер за нарушение режима и проч. В соответствии с поступившими заявками на конвоирование из следственной тюрьмы на допрос или очную ставку, документально фиксировались вызовы к следователю с указанием его фамилии и сроков отсутствия подследственного в камере. Указывались и имена конвоиров. Наличие этих данных, сличенных с протоколами допросов в следственных делах, позволяет, в частности, установить, все ли допросы оформлялись следователями документально, и выявить тем самым случаи возможной фальсификации материалов следствия.

В тюремное дело подшивались также письменные запросы и обращения арестованного, направленные в адрес начальника тюрьмы или вышестоящего начальства с жалобами на условия содержания, питание, с просьбами разрешить передачу одежды, пищи от родных и проч.

Делопроизводство тюремных дел, нацеленных на контроль за поведением арестанта, насыщено фактами и случаями из «тюремной повседневности», о которых невозможно узнать из других источников.

Составлением документации, подшивавшейся в дела заключенных, занимались многочисленные структурные подразделения ГУЛАГа НКВД, отвечавшие за тот или иной участок работы. Так, в 1930-е годы 1-е управление ведало организацией внутреннего режима в лагерях и тюрьмах. В его же распоряжении находилась агентурно-оперативная работа в зоне и ведение следствия в случае правонарушений со стороны заключенных. Сотрудники 2-го управления НКВД ведали охраной и этапированием в лагеря, персональным и количественным учетом населения ГУЛАГа (включая ведение личных дел заключенных), осуществляли медико-санитарное и жилищно-бытовое «обслуживание» в зоне. 3-е управление курировало не только всю производственную деятельность ГУЛАГа, но и отвечало за политико-воспитательную и культурно-воспитательную работу с заключенными, имея в лагерях соответствующие структуры. Все эти направления деятельности так или иначе отражались не только в планово-отчетной, статистической, организационно-распорядительной документации (как правило, обобщающего характера), но и в персонифицированных материалах, хранящихся в личных делах заключенных.

В частности, в лагерных делах имеются справки, табели, характеристики и другие документы, освещающие трудовую деятельность зэка (в качестве кого работает, выполнение плана, сведения об ударничестве, поощрениях и взысканиях). Характеристики, докладные записки и проч. дают представление о процессе не только трудового, но и культурно-политического «перевоспитания» узников, в том числе об их участии в выпуске стенгазет, художественной самодеятельности и т.д. Документировалась информация о настроениях, неосторожных высказываниях, разговорах с другими заключенными. Следует иметь в виду, что у зэков, имевших право переписки, просматривалась корреспонденция (иногда результаты перлюстрации в виде выписок отражены в деле), а среди товарищей по бараку имелись осведомители.

Как и в тюрьме, в лагерях особенно тщательно фиксировались ЧП: нарушения лагерного режима, порча одежды и инвентаря, отказ от работы и приема пищи, неповиновение (или подстрекательство к неповиновению) администрации, попытки членовредительства, бегства и проч. Так как по каждому такому факту проводилось специальное расследование, внутри лагерного дела оказывались еще и эти материалы.

Лагерной администрацией внимательно отслеживались устойчивые социальные связи и контакты между «политическими». Известны случаи, когда такое общение становилось основанием для ареста и повторного осуждения в лагере. Так, в лагерном деле военного разведчика, героя Гражданской войны в Испании М. Штерна («генерал Клебер»), осужденного в 1939 г. и оказавшегося на Колыме, хранятся материалы следственного делопроизводства от августа 1945 г. по обвинению его и еще 8 политзаключенных в создании организации, якобы проводившей в 1944—1945 гг. антисоветскую агитацию среди заключенных Чай-Урьинского лагеря Свитлага НКВД. Из материалов следствия над зэками, сохранившихся в их лагерных делах, видно, что администрация использовала факт общения заключенных и информацию сексотов о имевших место разговорах между ними для инспирирования якобы действовавшей в зоне контрреволюционной организации. Штерн и его подельники были арестованы в лагере и препровождены в Магаданскую следственную тюрьму, где с ними проводились допросы и очные ставки, протоколы которых сохранились в делах заключенных. Все подследственные были осуждены вторично.

Материалы лагерных дел — важный источник для биографической реконструкции. Сведения из них после соответствующей критической проверки могут быть с успехом использованы для решения широкого круга исследовательских задач. В качестве примера приведем документы лагерного дела Р., проведшего в лагерях и на поселении с 1939 по 1959 г. После освобождения он опубликовал воспоминания, в которых представил себя героическим узником советского режима, потерявшим в ГУЛАГе пальцы на руке. Только ознакомление с материалами его лагерного дела позволяет открыть действительную картину происшедшего, восстановив ее в хронологической последовательности, и рассказать то, о чем умолчал автор.

По прибытии в мае 1940 г. на прииск В.Штормовой Усвитлага Р., признанный годным к тяжелому физическому труду, был направлен в забой. Уже в конце месяца он падал от усталости, отказался выходить на работу, после чего выводился на работу под конвоем, но и в этом случае не выполнял норму более чем на 30%. В деле имеется акт от 31 мая 1940 г., составленный администрацией, об отказе Р. от работы без уважительных причин, хотя «физически здоров, одет, обут и удовлетворен питанием, согласно установленных норм». Приобщена к его делу и выписка из книги распоряжений по лагпункту за июнь 1940 г., из которой видно, что за «злоумышленное невыполнение норм» и отказ от работы Р. водворялся в изолятор 7, 12, 15, 22 и 28 июня. Вот его сохранившаяся в лагерном деле характеристика: «Отношение к труду — плохое. За время пребывания на лагпункте... имеет один отказ от работы, за нарушение труддисциплины и систематическое невыполнение норм имеет пять адмвзысканий. Участие в КВР: нет. Поведение в быту: плохое. Неуживчив, неопрятен, авторитетом среди заключенных не пользуется. Начальник участка № 5 Воробьев; Начальник лагпункта В.-Штормовой Кислицын; Инспектор КВЧ Абрамов; Инспектор УРГ Андреев (подписи)».

Чтобы добиться перевода на более легкую работу, Р. решился на членовредительство. 2 июля 1940 г. на глазах у товарищей по бригаде он неожиданно выхватил топор и отрубил себе 4 пальца на руке. О факте членовредительства был составлен акт, на основании которого издан приказ: заключенного Р. водворить в карцер на 10 суток и предать суду. 4 числа он был осмотрен врачом, который вынес дополнительное заключение: физически здоров и в забое работать мог. В лагерном деле сохранились материалы следствия, включая протоколы допросов, протокол и постановление сессионного заседания Хабаровского крайсуда в Магадане. В итоге Р. был приговорен к 5 годам, добавленным к его первому сроку.

Обращают на себя внимание два момента. Первый: он был осужден по «политической» 58-й статье — именно так был квалифицирован судом факт членовредительства. Второе: как видно из документов лагерного дела, членовредительство как способ избавления от непосильной работы получило широкое распространение на Колыме. В частности, в один день с Р. изуродовали себя сразу несколько заключенных того же лагпункта, причем они рубили именно 4 пальца и именно на левой руке. Тем самым документы лагерных дел отражают факты и обстоятельства членовредительства как одной из стратегий выживания в ГУЛАГе, в случае с Р. оправдавшей себя.

В дела заключенных аккуратно подшивались также их жалобы, заявления в адрес лагерной администрации или вышестоящего начальства, иногда с приложением результатов их рассмотрения. Заявления заключенных и ссыльных в разные инстанции интересны фактологичностью, наличием бытовых подробностей, а также выраженной эмоциональностью.

За ссыльными, взятыми на оперативный учет, устанавливалось негласное наблюдение. В делах заключенных иногда можно встретить в виде вложения тесно связанные с ними наблюдательные дела на этих граждан — еще один вид служебной документации спецслужб, не предназначавшийся для постороннего глаза и практически не востребованный исследователями. Сюда подшивались справки и характеристики о производственной и общественной деятельности ссыльного, переписка, данные о его круге общения, поведении и разговорах, характеризующие повседневную жизнь как самого ссыльного, так и населения этих строго определенных мест. Не меньший интерес представляют документы об организации негласного наблюдения.

Поскольку среди заключенных ГУЛАГа высока была смертность, материалы о смерти становились типичным документом, которым завершались лагерные дела. Подчас это единственный источник о причинах смерти, месте и обряде погребения репрессированных. Причем источник достоверный, так как в случае смерти на месте проводилась дактилоскопия трупа и отпечатки пальцев посылались для идентификации в учетно-регистрационное подразделение ГУЛАГа.

Вот типичный пример. В зимнюю стужу 29 декабря 1939 г. умер заключенный Севвостлага (Колыма) В., 1905 г. р. По этому поводу было составлено три документа, хранящихся в его лагерном деле: акт о смерти от 30 декабря 1939 г. с диагнозом «декомпенсированный порок сердца», подписанный администрацией лагерного пункта и лекпомом; извещение о смерти; акт о погребении. Из него следует, что тело было захоронено лишь спустя 12 дней после смерти — 10 января 1939 г. (видимо, из-за одного трупа мерзлую землю не долбили, хоронили партиями). В присутствии лагерного старосты, лекпома и рабочих-заключенных труп был, как указано в документе, «погребен обернутым в рогожу на глубине 2 м, одет в нательное белье, глаза закрыты, обе руки сложены на грудь. Труп погребен на расстоянии 3 км от подлагерного пункта головой на север, о чем и составлен настоящий акт».

Материалы из дел заключенных могут быть востребованы для установления судеб узников ГУЛАГа, в частности для подтверждения факта и обстоятельств смерти и установления места захоронения. Вот один из таких случаев. В 1985 г. к прокурору Минской области с просьбой выяснить судьбу мужа и с расчетом на льготы обратилась гражданка Д. Она писала, что муж был репрессирован в 1938 г. Однако после войны в одной из газет, рассказывавших о военнопленных, погибших в фашистском концлагере, она признала его по фотографии и решила, что муж был призван в армию из заключения. По запросу прокуратуры было поднято дело заключенного. Дактилоскопическая экспертиза подтвердила, что имеющиеся в нем отпечатки пальцев при жизни и после смерти принадлежат одному и тому же лицу. Значит, муж Д. умер в ГУЛАГе, а не в концлагере.

Таким образом, судебно-следственная и тюремно-лагерная документация принадлежат к тем категориям источников, где нужны особо тонкие методы работы, без чего их полноценное использование в исторических исследованиях является проблематичным.

 

Глава 4 КИНОФОТОФОНОДОКУМЕНТЫ

Основные понятия

Проблемы использования кинофотофонодокументов (КФФД) как источников по новейшей истории наименее разработаны. Большинство историков обращаются к ним от случая к случаю или ограничиваются самыми общими тривиальными замечаниями вроде того, что эти документы имеют большую историческую, политическую и культурную ценность. Однако в течение последних 10—20 лет в технике фиксации, передачи и воспроизведения информации происходят такие гигантские изменения, которые все более настоятельно диктуют совершенствование творческой лаборатории историка с помощью КФФД. Если принять во внимание постоянное увеличение аудиовизуальных средств, возрастание их функций, то очевидно, что анализ событий новейшей истории будет страдать существенной неполнотой, ибо в КФФД находили отражение фактически все стороны жизни общества.

То, что КФФД еще мало вовлекаются историками в научный оборот, объясняется спецификой этих документов, отсутствием у исследователей навыков работы с ними. Положение осложняется тем, что по происхождению, технике создания и своему назначению они отличаются исключительным разнообразием. Поэтому постоянно возникали споры терминологического характера. Терминология в основном сконцентрирована в словарях общего, архивоведческого, киноведческого, информационного профиля и в нормативах. Основой для определения терминов послужили отдельные исследования и разработки, проведенные специалистами в области кинематографии, фотографии и звукозаписи. Активно используемые в литературе в середине 1950-х годов такие основные понятия как «кинодокумент» (КД), «фотодокумент» (ФД), «фонодокумент» (ФоД) не часто и не всегда однозначно употреблялись в нормативно-методической литературе и научных исследованиях. Позже появился собирательный термин, объединяющий все эти категории документов — кинофотофонодокументы (КФФД).

Для историка терминология играет весьма существенную роль и в принципе имеет определяющее значение в выявлении существа и достоверности информации, заключенной в каждом конкретном документе.

В словаре архивных терминов, вышедшем еще в 1968 г., впервые КД, ФД, ФоД был придан статус изобразительных и звуковых документов. В 1980-е годы появилась более широкая, более научно оправданная трактовка КД не только как изобразительного, но и как аудиовизуального документа (имеется в виду период звукового кино), а также внесены уточнения в определения относительно фото- и фонодокументов. Созданные на их основе нормативы закрепили вышеуказанные определения КФФД.

Терминология архивистов не была единственной. Например, понятие «аудиовизуальный материал» широко применялось в библиотечном деле, информатике и др. Некоторые авторы, различая документы по форме, выделяли среди них аудиовизуальные, включая в их состав звукозаписи, кинофильмы, диапозитивы и др.

Нельзя обойти вниманием и зарубежный опыт. Здесь имеются вполне определенные расхождения мнений большинства отечественных и зарубежных специалистов, вызванные различной степенью широты трактовки понятия «аудиовизуальный документ», суть которого сводится к тому, что, по мнению некоторых специалистов из ЮНЕСКО, в это понятие должны включаться все виды и разновидности кино-, фото- и фонодокументов.

Пока в литературе не сложилось единого мнения по поводу трактовки понятия «видеозапись», точнее, видеофонограммы как документа, созданного средствами телевидения. Являясь классическим типом аудиовизуального документа, видеофонограмма создается на принципиально новом техническом, технологическом и материальном носителе информации, что не исключает, а предполагает его причисление к одному из видовых разновидностей кинодокументов. Здесь уместно отметить, что эти документы, несмотря на свою исключительную политическую, научную и социально-культурную значимость, находятся вне государственного хранения.

Возводя совокупность кино-, фотосъемок и звукозаписей в ранг документов, мы считаем необходимыми свои соображения относительно этой дефиниции, учитывая ее неодинаковое толкование. Термин «документ» трактуется в литературе по крайней мере в трех значениях: в качестве средства закрепления информации; материального объекта и результата отображения действительности. В последние годы в законодательных актах в качестве синонима термина «документ» используется словосочетание «документированная информация»⁸⁸.

Из всего разнообразия существующих определений документа мы сочли целесообразным остановиться на одном из них, широко и емко трактующим атрибутивные средства документа вообще независимо от способа его создания и носителя информации. Это определение принадлежит известному архивисту К.Г. Митяеву. Охватывая самые различные стороны процесса документирования, автор указывал на три весьма существенных признака, характеризующих основные особенности создания документа вообще и отражающих основную сущность КФФД:

1. сознательность процесса;

2. передача зафиксированной информации во времени и на расстоянии и

3. обязательная идентификация изображения или звукозаписи с письменным сопровождением⁸⁹.

Последняя особенность этих документов имеет принципиальное значение, ибо указывает на органическую связь собственно КФФД и письменной документации. Однако было бы неверным подчеркивать особо важную роль какого-либо одного из указанных признаков. Все они без исключения существенны и способны в совокупности раскрыть достаточно полно содержательную и внешнюю сторону КФФД.

Функции КФФД

Определение сущности, общественной роли и значимости КФФД должно исходить из четкого представления об их функциях в современном обществе, а их выявление для исторических исследований предполагает изучение широкого круга учреждений, организаций, предприятий, в деятельности которых постоянно создаются эти документы, а также политики государства в этой области.

Сегодня уже трудно найти сферу деятельности, где бы не создавались аудиовизуальные источники информации. Независимо от того, кто является создателем (какое-либо учреждение, организация или отдельное лицо), их объединяет то, что они могут выступать в нескольких равноправных качествах: средства информации и коммуникации, обучения, произведения искусства, и, наконец, сегодня их необходимо не только наделить функцией исторического источника, но и вовлечь в научно-исторический оборот.

Междисциплинарный характер изучения КФФД

При обращении историка к КФФД надо принимать во внимание то, что они являются предметом изучения журналистики, информатики, философии, психологии, искусства, а также основанных на них дисциплин (история искусства, историческая информатика и др.). В таком ключе проблематика изучения КФФД становится практически неисчерпаемой.

Тем не менее можно выделить целый ряд вопросов, связанных с определением реальных путей комплексного их изучения для нужд исторической науки. Разумеется, необходимо принять во внимание опыт, накопленный в их изучении. К сожалению, единой историографии этого комплекса источников не существует за исключением работ, где они рассматриваются как составная часть средств массовой информации (радио, телевидение, кино, Интернет). В этом смысле к ним вполне применимы приемы источниковедческой работы, намеченные в главе «Периодическая печать». Однако и здесь должна учитываться специфика КФФД.

Вполне определенная роль отводится сугубо техническим функциям КФФД. Именно эти документы, отражающие в специфической форме изобразительные и звуковые стороны событий или явлений, способны решать не только традиционные задачи научного и художественного познания, но и выступать в качестве нового уникального способа постижения действительности. Это выражается в том, что посредством аудиовизуальных средств можно получить наглядное, образное и звуковое представление о реальных явлениях прошлой жизни. Нельзя не учитывать и то, что произведения игрового кино, теле- и радиопередачи, пейзажи, портреты и др., даже не обладающие большой художественной ценностью, нередко содержат в себе неповторимые съемки или звукозаписи или имеют документальный характер, или приобретают значение документа эпохи.

В трудах советских авторов о фотографии, кино, телевидении и т. д. объединяющим признаком было признание их огромной роли в агитации и пропаганде. Эта тенденция направленно создавалась после революции 1917 г. Важные для историка вопросы происхождения и достоверности кино- и фотосъемок и звукозаписей, их критического анализа вообще не ставились. Помимо политических идей, велась пропаганда научных достижений, популяризация знаний в рабочих клубах, деревне, армии и т. д. Наглядность и выразительность КФФД была важнейшим фактором воздействия на безграмотное и полуграмотное население.

Каждая из наук, изучающих аудиовизуальные документы, подходит к ним по-своему, с учетом требований своего предмета. Вместе с тем их объединяет то, что они все рассматривают их как общественное явление, подверженное изменению во времени. В них находят отражение мироощущение, приметы быта и поведения людей, нравы, ритуалы, обычаи.

Однако на деле вся литература, посвященная КФФД, распадается на ряд блоков, в которых отдельно изучается фотография, кино, радио и телевидение. Подробный анализ этой литературы содержится в книге «Профессионализм историка и идеологическая конъюнктура» в главе «Кинофотофонодокументы» и в статьях, опубликованных в журнале «Советские архивы» (1991, № 4, 5). Здесь хотелось бы подчеркнуть несколько моментов, важных для источниковедческого изучения отдельных групп КФФД.