Концепция маргинальной личности

Еще одним важным вкладом Чикагской школы стал анализ феномена культурной маргиналъности, представленный в стать ях Р. Парка «Культурный конфликт и маргинальный человек»[615],

«Личность и культурный конфликт»[616], «Человеческая миграция и маргинальный человек»[617], «Ментальность расовых гибридов», «По ту сторону наших масок»[618], «Понятие социальной дистанции»[619], а также в исследовании У. Томаса «Неустроенная девушка» (1923) и монографии Э. Стоунквиста «Маргинальный человек» (1937). Базовые идеи относительно природы и причин маргинальности принадлежали Парку, который рассматривал это явление в контек сте расовых (межнациональных, или межэтнических) отношений и во многом опирался на зиммелевскую трактовку «социальной дистанции» и «чужака» как социального типа.

Суть маргинальности Парк определяет следующим образом. Личность человека всегда складывается в определенной культур ной среде и социальном окружении, где формируется его представ ление о самом себе, поддерживаемое другими людьми. Это пред ставление человека о себе (или Я-концепция) всегда оказывается неразрывно связано со статусом, который он занимает в родной мы-группе и соответственно с ролью, которую он в ней выполняет. Роль — это своего рода «маска», которая постепенно «прирастает» к человеку и становится его второй натурой, в каком-то смысле даже более реальной, чем его «первая», досоциальная природа. «Именно в этих ролях мы знаем друг друга, и именно в этих ролях мы знаем самих себя»[620]. Когда мобильность и миграция отрывают человека от родной мы-группы и переносят его в культурные сре ды, отличающиеся от той, которую он покинул, возникает целый ряд последствий. В новых средах он становится «чужаком»: его прежние роли, закрепившиеся на уровне привычек, оказываются более или менее недейственными в новых для него условиях, а его поведение — непонятным и странным для окружающих. Человек оказывается живущим одновременно в двух мирах: в старом, из которого 'вышел (своими привычками, установками и представ лениями), и в новом, в который вошел и в котором вынужден вза имодействовать с учетом новых образцов мышления, поведения и чувствования. Современный тип общества, для которого характерна максимальная интенсификация мобильности и миграции, в массовом масштабе отрывает людей от их родных локальных тра диций и помещает в промежуточное (маргинальное) положение между двумя культурными мирами, ни к одному из которых они не принадлежат целиком. «В ходе долгого исторического процесса... вместо маленького мира, в котором люди были связаны традици ей, обычаем и естественной почтительностью к старшим, вырос великий мир, межплеменной, межрасовый и межнациональный, мир бизнеса и политики... Маргинальный человек — это личност ный тип, который возникает там и тогда, где и когда из конфликта рас и культур рождаются новые общества, народы и культуры. Та же судьба, которая обрекает его жить одновременно в двух мирах, принуждает его принять в отношении миров, в которых он живет, роль космополита и чужака»[621].

Естественной средой, в которой человек попадает в такую ситуацию и оказывается на пересечении разных культур, являет ся город. Следовательно, формирование особого маргинального типа личности можно рассматривать как один из продуктов урба низации. Маргинальный человек — это все более и более домини рующий тип городского жителя. И это тот самый тип личности, который обеспечивает психологический фундамент секулярной и рациональной цивилизации: «Маргинальный человек — это всегда человек сравнительно более цивилизованный»[622]. Территориальная мобильность, постоянная перемена мест, переходы из одной куль турной среды в другую приводят к необратимому и фатальному расширению человеческого опыта, следствием чего становится приобретение человеком привычки к отстраненному и объектив-нЪму взгляду на мир и утрата веры в какие-либо абсолютные авто ритеты. Место в его системе жизненных ориентации, остающееся вакантным после крушения нравственных абсолютов, укорененных в локальной религиозной традиции, занимают более рациональ ные мнения и установки, отчасти формируемые средствами мас совой информации, а отчасти опирающиеся на его личный выбор и личные решения. Еще один контекст, в который, по Парку, не обходимо поместить маргинального человека, — это развитие ры ночной организации и расширение экономических связей далеко за пределы локальных сообществ. Формирование маргинального человека неразрывно связано со становлением рыночного хозяйс тва: именно на рыночной площади «люди впервые приучаются к тонкостям коммерции и обмена и впервые познают необходимость холодной калькуляции, в том числе в человеческих отношениях, и индивидуальную свободу действовать исходя из интересов, а не чувств»[623].

Таким образом, концепция маргинального человека вписыва ется Парком в общий контекст его социологии современного (го родского) общества. Такой тип личности гармоничен современно му городскому миру и в условиях этого мира попросту неизбежен. Интенсификация пространственной мобильности и контактов между людьми с разными культурными корнями (на экологическом уровне), развитие рациональной рыночной организации, торговли и разделения труда (на экономическом уровне), рождение и разви тие политической жизни на руинах обычая, авторитета и локаль-' ной традиции (на политическом уровне), встреча и столкновение культур, развитие интеллектуальной жизни и науки, секуляризация (на культурном уровне), все большее доминирование городов над сельской местностью, ослабление семейных и родственных связей, появление и усложнение более формальных типов ассоциаций, не связанных с глубоким эмоциональным вовлечением, все большее преобладание маргинального типа личности с его специфическими установками (аффективной отстраненностью и безучастностью, рациональной мотивацией, интеллектуализмом, релятивизмом, в мировоззрении, развитым Я и склонностью к самоанализу), рост значимости средств массовой информации и формируемого ими общественного мнения, а также многое другое — все это звенья единой цепи, разные аспекты одного и того же исторического процесса, в ходе которого старые формы социальной организации (опиравшиеся на закрытое локальное сообщество и силу традиции) вытесняются новыми (по существу городскими). Наиболее систе матический и полный анализ характеристик современного обще ства Парк представил в своей статье «Современное общество»[624].

Рассматривая маргинальный тип личности, Парк не ограни чился только положительными его чертами. Маргинальный чело век, при всей его свободе, разумности и цивилизованности, — это тот самый человек, который в условиях города становится источ ником проблем для себя и для окружающих. Социальные пробле мы — это в значительной степени проблемы маргинального чело века и установления действенного социального контроля над его поведением. Его рациональность всегда может перерасти в цинизм, свобода от предрассудков — в потерю всяких нравственных ориен тиров, интеллектуальное освобождение — в полное обособление от общества, одиночество и функциональные душевные расстройс тва¹. Аналогичные характеристики городского типа личности были выделены и другими социологами Чикагской школы (Л. Вирт оп ределял этот личностный тип как «шизоидный»; Э. Хыоз называл его «человек фронтира», имея в виду, что наибольшее развитие он получил в Северной Америке).

В целом предпринятый Парком и его коллегами анализ мар-гинальности и маргинализации явно выходит за рамки частной проблематики и может быть поставлен в один ряд с такими до стижениями классической социологии, как анализ западной ра циональности у М. Вебера и анализ аномии Э. Дюркгейма.

Другие исследования

Весь период деятельности Чикагской школы отмечен много численными прикладными исследованиями, охватившими фак тически весь Чикаго и самые разные аспекты его существования. Эти исследования были сосредоточены на таких острых социаль ных проблемах, как преступность (в том числе организованная), бедность, душевные расстройства, самоубийства, отклоняющееся поведение в молодежной среде, бродяжничество, ослабление соли дарности семьи, проблемы иммигрантских сообществ и т.д. Среди таких исследований можно упомянуть «Бродягу» Н. Андерсона (1923), «Банду» Ф. Трэшера (1927), «Организованную преступность в Чикаго» Дж. Ландеско (1929), «Самоубийство» Р. Кавана (1928), «Порок в Чикаго» У. Реклесса (1933), «Ареалы делинквентности» К. Шоу, Г. Маккея, X. Зорбо и Л. Котрелла (1929), «Естественную историю делинквентной карьеры» К. Шоу (1931), «Гетто» Л. Вирта (1928), «Золотой Берег и трущобы» X. Зорбо (1929), «Пилигримов русского поселка» П. Янга (1932), «Чернокожего в Чикаго» Ч. Джонсона (1922), «Негритянскую семью в Чикаго» Е. Ф. Фрэзера (1931), «Семью» Э. Бёрджесса и Дж. Локка (1945), «Ухаживание и брак» Э. Бёрджесса и П. Уолина (1953), «Семейную дезоргани зацию» Э. Маурера (1927), «Забастовку» Э. Хиллера (1928) и др. Благодаря этим исследованиям Чикаго стал одним из самых со циологически изученных городов мира.

¹ См.: Парк Р.Э. Личность и культурный конфликт...

Ряд исследований Чикагской школы был посвящен средс твам массовой информации, их роли в современном обществе, природе и функции новостей. Это прежде всего статьи Р. Парка «Естественная история газеты» (1923), «Иммигрантская пресса и ее контроль» (1922), «Новость как форма знания» (1940)¹ и др., моно графия X. Макджилл Хьюз «Новость и интересная история» (1940, с предисловием Р. Парка). В этих работах были предприняты важ ные шаги в сторону развития интеракционистской составляющей социальной теории Чикагской школы. Особенно это касается пос ледних работ Парка о новости как особой форме знания и инстру менте социального контроля; в них содержатся принципиальные позиции, близкие к феноменологической трактовке общества.

Еще одно важное достижение Чикагской школы — развитие концепции социальной дистанции, предложенной Г. Зиммелем. Этой теме было посвящено множество статей, прежде всего не большая статья Парка «Понятие социальной дистанции» (1924) и статья Э.С. Богардуса «Социальная дистанция в городе» (1925), имеющие принципиальное значение; остальные публикации не столь значимы. Понятие социальной дистанции разрабатывалось в рамках широкого проекта исследования расовых установок и расовых отношений. На основе наброска теоретической схемы, сделанного Парком, Богардус создал знаменитую шкалу измере ния социальных дистанций, используемую (хотя и в несколько из мененном виде) до сих пор. С помощью этой шкалы измерялись дистанции, отделяющие индивида от разных расовых и этнических групп. Было выделено семь градаций, ^заключающих в себе разные степени товарищества и взаимопонимания и соответственно ран жирующих социальную дистанцию от максимальной близости до максимальной чуждости. В опросных листах респондентам предла гался перечень расовых и этнических групп, и для каждой группы в целом нужно было указать приемлемый тип взаимоотношений с ее представит'елями: (1) готовность принять их в круг близких родственников по браку; (2) готовность дружить с ними; (3) со гласие жить с ними на одной улице; (4) согласие принять их как членов своей профессии в собственной стране; (5) согласие при нять их как граждан своей страны; (6) согласие принять их только в качестве гостей своей страны; или (7) полное несогласие с каким бы то ни было их пребыванием в стране. На основе этой методики проводились исследования. Одна из важных теоретических гипотез

¹ Парк Р.Э. Новость как форма знания // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 2002. № 1. С. 96-115.

состояла в том, что в городских средах уменьшаются масштабы проявления и степень социальной близости («город — самое оди нокое место в мире»).

Для упомянутых исследований характерно, что все они ори ентировались так или иначе на некоторые общие принципы и рамки анализа, что делает эту группу исследователей действи тельно школой, объединенной не только общей принадлежнос тью к одному университету. После ухода Р. Парка из Чикагского университета исследовательская работа не закончилась, однако влияние школы становилось все более скромным на фоне рас тущего влияния функционального подхода. Примечательно, что одним из центров распространения последнего стал опять-таки Чикагский университет, правда, на этот раз не социологический факультет, а факультет социальной антропологии: Сюда приезжали для чтения лекционных курсов в качестве приглашенных профес соров столпы британского антропологического функционализма А.Р. Рэдклифф-Браун и Б. Малиновский; а со второй половины 30-х гг. сплоченная группа чикагских социальных антропологов, возглавляемая У.Л. Уорнером, приступила к осуществлению своей программы исследования современных сообществ, в основу ко торой были положены принципы структурно-функционального подхода, опробованные в ходе полевых исследований в «прими тивных» обществах.

Некоторые историки социологии (Дж. Гасфилд, Дж. Фаин, С. Рейнхарц, Р. Хелмс-Хейес), рассматривая развитие социологии в Чикагском университете после ухода Парка, выделяют «вторую Чикагскую школу» (1945—1960), которая объединила учеников Томаса; Парка и Бёрджесса; ключевую роль в ней играл Э. Хьюз, определявший свой теоретический подход как «интерпретативную институциональную экологию». После Второй мировой войны в чикагской социологии выросла значимость «интеракционистской» составляющей, а также еще более увеличилось влияние на нее со циологического наследия Г Зиммеля. В это время в Чикагском университете получили подготовку такие видные ученые, как А. Стросс, Г. Беккер, Э. Гоффман и др.

Основная литература

1. Баньковская С.П. Роберт Парк; Эрнст Бёрджесс // Современная американ ская социология / Под ред. В. И. Добренькова. М., 1994. С. 3-32.

2. Бёрджесс 9. Рост города: введение в исследовательский проект // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 2000. № 4. С. 122—136.

3. Парк Р.Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 2000. № 3. С. 136-150.

4. Парк Р.Э. Культурный конфликт и маргинальный человек // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1997. № 2. С. 172—175.

5. Парк Р.Э. Физика и общество // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1997. № 4. С. 135-157.

Дополнительная литература

1. Вирт Л. Урбанизм как образ жизни // Социальные и гуманитарные науки. Сер. И. Социология. 1997. № 3. С. 169-196.

2. Маккензи Р. Экологический подход к изучению человеческого сообщества // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 2000. № 4. С. 136- 152.

3. Парк Р.Э. Город как социальная лаборатория // Рабочие тетради по истории и теории социологии. Вып. 1. М., 1992. С. 58-71.

4. Парк Р.Э. Личность и культурный конфликт // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1997. № 2. С. 175-191.

5. Парк Р.Э. Понятие социальной дистанции // Социальные и гуманитарные науки. Сер. И. Социология. 1997. № 2. С. 192-197.

6. Парк Р.Э. Человеческая миграция и маргинальный человек // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1998. № 3. С. 167-176.

7. Парк Р.Э. Человеческая природа и коллективное поведение // Социальные и гуманитарные науки. Сер. 11. Социология. 1997. №4. С. 126—134.

 

 

Теория символического интеракционизма Джорджа Герберта Мида

Краткая биография

Дж. Г. Мид (27 февраля 1863 г.) родился в г. Саут-Хадли шта та Массачусетс. Он был вторым ребенком и единственным сыном Хайрама Мида, пастора конгрегационалистской церкви городка, и Элизабет Сторрз (Биллингз) Мид. Когда мальчику исполнилось 7 лет, семья переехала в г. Оберлин (штат Огайо), где X. Мид полу чил место профессора гомилетики в Оберлинской богословской семинарии. В 1879 г. Джордж Герберт поступает, а в 1883 г. окан чивает местный колледж и получает диплом бакалавра. Забегая вперед, заметим, что это была единственная ученая степень, при своенная Миду за всю жизнь. Затем в течение 4 лет преподает в школе, исполняет обязанности инспектора, занимается частным репетиторством. В 1887 г. он становится студентом Гарвардского университета.

Профессиональное становление Дж. Г. Мида происходит под руководством крупнейших американских мыслителей того време ни, гарвардских профессоров Джосайя Ройса и Уильяма Джемса. Последующие три года (1889-1891) ученый проводит в Европе, в университетах Берлина и Лейпцига. Там же, в Берлине, 1 октября 1891 г. он женится на Хелен Кингсбург Касл, с которой познако мился еще в Оберлине.

По возвращении на родину Дж. Г. Мид преподает философию в Университете штата Мичиган (1891-1894), а затем и на фило софском факультете университета Чикаго, куда его приглашает в 1894 г. один из основоположников американского прагматизма, философ Джон Дьюи. Начав свою карьеру здесь в должности ас систента, Мид последовательно проходит все ступени университет ской иерархии. Звание профессора философии Мид получил в 1907 г. и пребывал в нем вплоть до своей кончины (26 апреля 1931 г.).

Отношения Мида и Дьюи заслуживают того, чтобы остано виться на них особо. Работая долгое время рядом и поддерживая дружеские отношения семьями, эти два почти ровесника являют собой разительный контраст в отношении к карьере, а возможно, и к жизненным ценностям.

Будучи моложе Дьюи на 4 года, Дж. Г. Мид удостаивается чес ти увидеть свое имя в справочнике «Кто есть кто в Америке» лишь в 1910 г., 7 лет спустя после появления там имени Джона Дьюи, да и то лишь потому, что становится профессором Чикагского уни верситета. Формально это выглядит вполне справедливо: в среде, где научная монография — главное достояние и основной товар, Мид проявляет удивительное, с точки зрения его коллег, неже лание писать книги. Поэтому его не упоминают в своих работах 1910—1920-х гг. ни Ральф Перри, автор известного по тем временам справочника «Современные философские тенденции», ни Роберт Парк, ни Эрнст Бёрджесс, ни Уильям Томас. И это при том, что сам Дыои признает сильное влияние Мида на свое творчество, сравнимое разве что с влиянием У. Джемса.

Некоторые биографы считают эти факты из жизни Мида свидетельством его крайне низкой самооценки. Однако ближе к истине, вероятно, дочь Джона Дыои — Джейн. По ее воспомина ниям Дж. Г. Мид непрестанно дорабатывал и пересматривал свои умозаключения, не торопясь излагать их на бумаге. Сомнительная слава удовлетворенного тщеславия его мало трогала. Первая серь езная публикация Мида появилась в год его сорокалетия. Свою же истинную миссию он видел в общении с аудиторией, в чтении лек ций. Писать он не любил, научные опусы давались ему с трудом.

Незадолго до смерти Миду предлагают должность профессора Колумбийского университета (на период 1931—1932 гг.), но вос пользоваться столь почетным приглашением он уже не смог.

Литературное наследие Дж. Г. Мида оказалось бы весьма скуд ным, если бы не старания его коллег и учеников. При жизни уче ный опубликовал малую толику своих трудов, в основном в виде отдельных статей и обзоров. Известность пришла к нему прежде всего благодаря преподавательской деятельности — курсу лекций по социальной психологии, прочитанном в Чикаго. Лишь после кончины Мида тексты его лекций и разрозненные рукописи были собраны вместе, отредактированы и изданы в 1932—1938 гг.

Социология или социальная психология? Социальная форма жизни

Писать о Джордже Герберте Миде как социологе — задача не из легких. Это все равно, что писать о социологе Зигмунде Фрейде или Карле Марксе. Всех троих социологами «сделало» время, а

вернее, те профессиональные обществоведы, которые сумели по достоинству оценить оригинальность их идей.

В течение 36 лет, вплоть до своей кончины, Мид преподавал философию в Чикагском университете или, точнее, философс кие основы социальной психологии. Его прижизненные публи кации немногочисленны, кратки и напоминают конспективные разработки к лекционному курсу. Их чтение требует внутренне го усилия и большой сосредоточенности. Такое же впечатление производят на читателя и посмертные издания Мида: громоздкие предложения, изобилующие детальной расшифровкой терминов, повторы, сухой стиль. Впрочем, характер последних объясним. Это — рабочие рукописи и записи лекций ученого, обобщенные его единомышленниками и учениками. Естественно, что записи эти несут на себе отпечаток личности не только автора, но и слу шателя, способности последнего точно и глубоко воспринимать сказанное. Поэтому современным исследователям творчества Мида сложнее ощутить смысловые паузы и неповторимые авто рские акценты.

Мида надо было слушать, и это прекрасно понимали студен ты, переполнявшие аудиторию в часы его занятий. Поначалу ими двигало любопытство к интересным и неожиданным постановкам социально-психологических проблем. В 20-е гг. к научным воз зрениям Мида стали присматриваться университетские препо даватели, но лишь после смерти Мид был официально признан крупнейшим американским социологом. Более того, он становится «яблоком раздора» между психологами и социологами. В настоя щее время популярность Мида, конечно, не сравнима с довоен ной', однако влияние ученого на социальные науки сказывается по-прежнему.

Причина столь долгой жизни его идей заключается, пожалуй, в том, что Мид — не только и не просто социолог или социальный психолог. Он — мыслитель, рассуждающий о мире и жизни людей в нем, хотя эти рассуждения и обходят столь нелюбимые Мидом «ме тафизические» вопросы предельных оснований общества, смысла человеческого общежития, его нравственных сторон. Очень важно понять, что социологические конструкции Мида обретают смысл только в рамках его философских воззрений. Его концепция со циализации и теория символического интеракционизма (symbolic interactio-nism — (доел.) взаимодействие, опосредованное симво лами; термин введен последователем Мида Гербертом Блумером в 1937 г.) — лишь небольшая толика его наследия. «Мы должны иметь в виду, что только некоторые моменты размышлений Мида были усвоены социологией, — писал в 30-е гг. один из наиболее бережных его издателей, Ансельм Стросс, — и мы должны спро сить, почему?»[625]

Ответ на этот вопрос дает сам Мид в очерке об Огюсте Конте. Безусловной заслугой Конта он считает признание науки, систе матически осмысливающей опытное знание в форме объективных законов, самым эффективным методом познания. Такая наука, по Конту, в состоянии преодолеть как теологические, так и метафи зические взгляды на мир ценой уподобления социального при родному, а значит, распространения законов и методов изучения последнего на общество.

Оставим в стороне судьбу контовской «позитивной физики», или социологии, вскоре превратившейся в «позитивную религию» с чином поклонения обществу как Верховному Существу. Для Мида это не столь существенно. Весть о рождении социологии воспринимается им не более чем попытка Конта лишить социаль ную сферу ореола таинственности и устоявшихся предрассудков, сделать ее подвластной научному анализу. Конт решил «подойти к человеческим делам с позиции ученого, который просто анализи рует вещи, разлагая их до конечных элементов на позитивистский манер и тем самым обнаруживая законы их поведения», — считает Мид[626]. Однако введение Контом в научный оборот нового сюже та не слишком убеждает Мида в самоценности социологии. Конт «...представил социологию как новую отрасль знания. Я же хочу подчеркнуть, что мы не считаем ее еще одной наукой. У нас есть экономика, образование, политическая наука, и вот появляется социология. Еще одна наука, покрывающая ту же самую область, но тем не менее претендующая на свое отличие. А ведь еще совсем недавно.было большим вопросом, есть ли такая вещь, как социология» же предлагает сам Мид? Прежде всего он утверждает единство мироздания в его многообразных проявлениях, включая социальные. В основе всего существующего, поясняет Мид, ле жит жизненный процесс (life-process), весьма сходный по своему характеру с эволюцией Ламарка и Дарвина. Жизненный процесс самодостаточен, абсолютно безлик, но при этом способен к высокому творчеству[627]. Он равноправен в физическом, животном и социальном мирах, ибо все они — только различные условия его творческого поиска. «...Мы не смогли бы говорить об этом про цессе, — пишет Мид, — если бы не было вполне определенной структуры, конкретной формы, в которой он выражает себя»[628].

Почему жизненный процесс не останавливается на неживой природе, например минералах, приспособленных практически к любому окружению, или на простейших одноклеточных? Зачем ему воплощаться в таком уязвимом по сравнению с ними сущес тве, как человек? И не напоминает ли жизнь ради жизни дурную бесконечность?

Все эти и многие другие, подобные им, «метафизические» вопросы Мид отказывается решать. Он с самого начала предуп реждает, что не собирается удовлетворять нашу любознательность ответами на вопросы: «Откуда? Для чего?» Его теория описывает «часовой механизм» жизни в его, так сказать, чистом виде, отвечая на вопрос: «Как? Каким образом?» Впрочем, именно в такой пос тановке исследовательской задачи Мид более всего социолог.

Любая жизненная форма — «просто орган, в котором осущест вляется некая функция»[629]. И даже «различие, которое мы делаем между тем, что называем сознанием, и тем, что называем миром в действительности, функционально»[630].

Именно функциональность заставляет неистребимую жизнен ную силу создавать все новые формы существования, а значит, и качественно новую природу. Сердцевина механизма эволюции, по ясняет Мид, — «признание того, что процесс определяет форму, отвечающую условиям»[631]. Речь идет о постоянном приспособлении к меняющимся условиям обитания, о функциональной целесообразности. Соответственно задачей науки становится моделирова ние этого процесса в той или иной среде с целью выяснения и ус транения препятствий на его пути. «Наука является действительно исследовательской наукой. Исследование всегда предполагает про блему»[632]. Ведомый эволюционным методом, Мид концентрирует свое внимание на самом жизненном процессе, пытаясь объяснить появление тех или иных видов, существ.

В социальном мире эволюционный метод познания, по твердому убеждению Мида, ограничен социальной психологией. Почему?

Человек выживает в общении с себе подобными, с теми, с кем ему приходится искать общий язык. Успешное решение постоян но возникающих в обществе проблем иными путями невозможно. Конечно, трудность испытывает конкретный человек. Наши про блемы всегда несут на себе отпечаток нашей индивидуальности, «но то, как мы их решаем, должно иметь универсальный характер, т.е. быть общезначимым»[633].

Невозможность выжить вне общения с себе подобными рож дает совершенно особый, прежде неведомый способ адаптации — внутренний, происходящий в сфере сознания. Так, функционально понятое сознание позволяет Миду с должным почтением отнестись к идеям своих учителей и коллег — Джона Дьюи и Уильяма Джемса. Особенно ценным для него оказываются соображения классика фи лософии прагматизма Дьюи относительно возможностей и назна чения человеческого разума. Разум никогда не бывает застывшей структурой, но всегда — процесс осмысления отношений человека с миром, акт непрестанного творения, в котором сплетены расчет и воображение, осторожность и риск выбора. Благодаря разуму мы в состоянии выстроить свои действия, исходя из собственной выгоды, пользы. Человек, по Миду, должен постоянно соотносить • свое доведение и реакции с поведением и реакциями окружающих. Ему надлежит научиться оценивать свои действия со стороны, т.е. относиться к себе как к другому. Для того чтобы прийти к взаимо пониманию с людьми, ему также необходимо откликаться на свои поступки тем же образом, которым реагируют на них другие.

Все, о чем говорит здесь Мид, и есть собственно социальность как умение вмещать общество «внутрь себя». Подчеркнем еще раз. Оценка и осмысление собственных действий у Мида носят чисто функциональный, внеэтический характер. Это — не поиск себя, не прорыв к себе через толщу неведения и общих, расхожих представлений, соци альных норм и договоренностей. Это — этически нейтральное при способление человеческой формы жизни к условиям своего обитания. Ее суть в неизбежном воздействии социальной общности на своих индивидуальных членов, их поведение и явленный в нем опыт[634].

Перед нами понятие, раскрывающее сущность теоретических построений Мида. Психология, пишет он, «не есть нечто такое, что имеет дело с сознанием; психология имеет дело с опытом индиви да, соотнесенным с теми условиями, в которых он приобретается. Именно в социальной психологии эти условия социальны»[635]. И здесь Мид вновь обращается к Опосту Конту, ошеломляя нас поразитель ной находкой, казалось бы, устаревшего позитивизма. Мид видит в теории Конта попытку «философского импорта» научного метода в сферу знания социального, а именно Конт понимал «факт» как объект знания, присутствующий в опыте индивида. «Если кому-ли бо необходимо определить факт, он должен сделать это в терминах своего опыта. Конечно справедливо, что наблюдатель свидетель ствует о своем наблюдении в тех понятиях, кои позволяют другим провести наблюдение за объектом и проверить его. Он пытается придать ему универсальную форму, но в конце концов возвраща ется к тем выводам, которые делает из собственного наблюдения как такового»[636]. Стало быть, заключает Мид, сам основатель нового научного направления обращает наше внимание на социально-пси хологическую подоплеку коллективной жизни людей.

Однако если прежняя социальная психология, как правило, изучала различные стадии социального опыта исходя из индиви дуального, то Мид отстаивает иное. То, что он хочет предложить, «сводится к рассмотрению опыта с точки зрения общества, по меньшей мере коммуникации, как неотъемлемой части социаль ного порядка»[637].

 

«Психологический бихевиоризм»

Более всего занимает Мида в этой связи крайний схематизм и неправомерное обеднение человеческой жизни на страницах сов ременных ему научных, в том числе социально-психологических, трудов. Очевидно, что пафос творчества Мида — в протесте против того понимания «поведения», которое было характерно для клас сического бихевиоризме Джона Уотсона (1878—1958). Последний не только напрямую сводил деятельность человеческого разума, сознания к внешне проявляемым телесным реакциям, но и до казывал правомерность так называемой гипотезы постоянства (constancy hypothesis), согласно которой существует жесткое, не посредственное и неизменное соответствие между полученным стимулом и ответной реакцией. Лишенный воображения, да, впро чем, и сознания, человек «думает» в терминах языка, механичес ки выстраивая языковые символы, которым его научает общество. «Головы долой!» — таков приговор, который, вслед за Червонной королевой из сказки Л. Кэрролла «Алиса в Стране Чудес», выно сит Уотсон обреченному человечеству. Мид, так же как и Уотсон, работает с человеческим поведением, но его бихевиористские инто нации носят не онтологический, сущностный, а методологический характер[638]. Он подходит к поведению более гибко, скорее как «к изучению опыта индивида с точки зрения его поведения и в осо бенности, но не исключительно, того поведения, которое доступно наблюдению других»[639].

Что остается за рамками этого внешне фиксируемого пове дения? У Уотсона — ничего, у Мида — сфера внутреннего опыта человека, невидимый глазу, но полноценный опыт его деятельной жизни. Они частично доступны интроспекции, обнаруживающей внутри нашего опыта то, к чему имеет доступ только сам индивид и что недоступно никому другому. Вместе с тем, утверждая сущес-твование,ве"щей, доступных только самому человеку, Мид полага ет, что «даже они не могут быть отождествлены с сознанием как таковым, ибо мы обнаруживаем, что все время используем их для конструирования нашего мира»[640].

Так что же это такое «человеческое сознание»? То, как отвеча ет Мид на поставленный вопрос, удивительно и по своей глубине, и по своей прозорливости, подтвержденной последними научными исследованиями.

Он абсолютно согласен с убеждением бихевиористов в край ней запутанности и двусмысленности понятия «сознание». Гораздо проще и надежнее работать с понятием «действие» (act), ибо то, что человек думает, обязательно отразится на его поведении. Разумнее рассматривать сознание не как субстанцию, первооснову, а как функцию. Сознание появляется и существует как выбор между целым рядом возможных реакций на воспринятый стимул. «Мы склонны уподобить центральную нервную систему телефонному узлу, куда поступают звонки и откуда исходят ответы»[641].

Что удивительного в этом уподоблении? Прежде всего то, что психическая деятельность представлена как находящийся в посто янном движении сложный комплекс мыслей, чувств и, добавим от себя, воли. Ее органы — нервная система, мозг — лишь «диспет черы», способные к восприятию как телесных ощущений, так и идей, смыслов. Восприятие это избирательно. Мы замечаем, как правило, то, что хотим заметить. Сознание, по Миду, воплощает собой направленный интерес человека воплощает, но не опреде ляет. Мысль, которую Мид настойчиво внушает нам, чрезвычайно важна. Человека нельзя рассматривать ни как безответную жерт ву чисто психических механизмов, ни как заложника социальной системы, ее структур и институтов. Психологический и социоло гический редукционизм претят Миду в равной мере. У человека всегда есть возможность интерпретировать происходящее тем или иным"способом, а значит есть выбор. Есть в человеке нечто такое, что вольно направлять его внимание на то или иное, предпочитать одно другому. Что именно? Поворот человеческой воли, внутрен ний выбор, по Миду, — материя метафизическая. Она — вне науки. Однако само указание на нечто, подлежащее нашему поведению, постановке целей и выбору средств для их осуществления, — заме чательно. Оговаривая сугубо функциональный разрез жизни чело веческого сознания, Мид на самом деле касается его содержания. Американского ученого, наверное, можно сравнить с Колумбом, так и не узнавшим, какой важности открытие он сделал.

«Если кто-нибудь, например, выключает в комнате свет, то более не видит окружающие его предметы, — продолжает Мид. — Мы говорим, что он потерял сознание этих предметов. Он просто

не способен видеть, что там....Но он не теряет сознания в другом смысле....Потеря сознания не означает потерю некоторой реаль ной сущности, но только разрыв чьих-либо отношений с опытным восприятием. Сознание в этом смысле означает просто нормаль ные взаимоотношения между организмом и внешними объекта ми»[642]. Сознание, по Миду, не субстанционально. У него нет опре деленной, зафиксированной сущности. Оно — процесс.

Воспринимаемое нами — и акт сознания, и пред-данность. Наши усилия познать неизведанное всегда опираются на некое предпонимание, предвосхищение его смысла человеком, осозна ющим свои замыслы и намерения. В то же время, вступая в наше сознание, реальность должна сохранить некоторую самостоятель ность, чтобы не быть поглощенной им без остатка, втиснутой в уже известные и отработанные схемы, а значит, утратившей свою но визну и оригинальность. Это возможно только в одном случае: если сознание сумеет «перешагнуть» в своих актах прежние смыслы и выводы, «схватить» специфику настоящего, его особое звучание[643].

Это «перешагивание», или трансцендирование, изливает сфе ру психического в мир социального, насыщая его все новыми зна чениями и давая пищу нашему рассудку. Поэтому, возникая в сфере широко трактуемого поведения, сознание не может быть сведено к поведенческим реакциям. В свою очередь структуру человечес кого поведения мы не может рассматриваться иначе, нежели через деятельность сознания, через значимый опыт,