Но Сталин умер, а антисемитизм остался.

Официального антисемитизма в стране не было. Видимо, он был приятен духу советской власти, поэтому легко перешел в бытовую стадию. Антисемитизм вечен. Также как вечны и евреи. Они везде, поэтому время от времени кто-то устраивает погромчик. Так было и так будет. В наши дни еврейская цивилизация находится на определенном подъеме. Создано государство Израиль, которое себя показало с лучшей стороны. Всех не защитить, но хоть кого-то оно сумело взять под свое крыло.

Короче говоря, мать выставили с работы. Ее могли и посадить, но смерть вождя этому помешала. Тем не менее, на работу ее не брали. Мать мыкалась около трех лет и собралась уезжать в Сибирь. Одесса была переполнена кадрами. Дело в том, что мать стала кандидатом наук раньше всех в нашей семье. Ей сразу же очень высоко подняли зарплату. Она получала едва ли не больше всех. Только дед получал больше. Кормила всю семью. Они собирались ехать в Якутск и даже поделили детей с отцом, потому что опасно. Отца бы не тронули, он не был евреем. Формально, по крайней мере. Родители готовились к худшему.

По такой же схеме спасся отец Джона Новицкого (Шейнкера). Когда он почувствовал, что скоро придут, сел на поезд и уехал на восток. Я забыл, как назывался тот казахский городок. Джон там и родился. Его отец тоже был превосходным химиком. Что-то там схимичил с документами, и его взяли на работу. Кажется на завод, главным технологом, он наладил им в Казахстане производство. ГБ не стало его искать, эта машина ведь тоже давала сбои. Они пришли, допросили жену. Она сказала, что муж пропал. Может, ее и бросил. Если найдут, то пусть дадут знать, она его сама разыскивает, примерно. Небось себе бабу нашел, сволочь. У гэбэшников ведь тоже плановое хозяйство – нет человека и нет проблемы. Родители Джона так разыграли эту ситуацию. Потом она к нему переехала в Казахстан, и они там родили Джона. Это городок Челекен, я вспомнил. А после смерти Сталина переселились в Сталинград. Затем в Одессу, потому что у них вся родня оставалась тут. Его дядя, знаменитый художник Илья Шейнкер, первый слинял в Америку, а потом потащил за собой всех остальных.

С мамой то же самое было. Ксанка уже большая, она должна была остаться здесь. А мне предстояло с ней в Якутск. Она планировала там пересидеть, пока ситуация не рассосется. Спасались, как могли. Но до этого не дошло из-за смерти Сталина, как я уже сказал. В течение года новый ставленник разобрался с его основными приспешниками. Но все равно, атмосфера страха оставалась. Было ясно, что не посадят, но на работу не возьмут. Нашу семью не тронули, потому что никто не представлял угрозы для советской власти. Хотя, может быть это и наивно звучит, потому что в то время ссылали даже корректоров за опечатки в тексте. Мама говорила, что необычайно признательна уже покойному тогдашнему ректору Строительного Института Петру Львовичу Еременку, который не побоялся и принял ее. Совершенно ясно, что если бы они чуть-чуть задержались с отравлением Сталина, то мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Никто из нашей семьи не был «большим» начальником. Мой отец заведовал кафедрой только по одной причине – больше ею некому было заведовать. К профессии относился достаточно равнодушно, хоть и честно. Больше всего любил собирать книжки. Кое-что читал. У нас была лучшая самопальная библиотека детективов. Отец получил образование в тридцатые годы. Его профессия была практична. Гуманитарий тогда не воспринимался, как специалист. История или филология не считались приличными специальностями в обстановке индустриализации и коллективизации. Страна находилась на промышленном подъеме. Человек, который овладевал практической профессией, всегда мог рассчитывать на кусок хлеба. А если ты кончишь филфак, кем можешь работать? Учителем русского языка. Будешь получать гроши, и испытывать идеологическое давление...

Раз уж мы затронули еврейскую тему, позволь рассказать о моем приятеле Игоре Волкове из Москвы, который является моим коллегой и блестящим специалистом. Родом он из Ростова, который на Дону. Игорь учился в МГУшной аспирантуре, достаточно изысканный человек, прекрасно знающий арабский и иные языки. Занимается турецкой керамикой и курительными трубками. Довольно изощренный искусствовед и археолог, интеллигентнейший человек. Игорь недавно приезжал к нам в гости, и я его поселил в самой лучшей комнате.

Также у меня был национальный знакомый Петя Бондаренко, украинский манкурт. Он выучил украинский язык, решив так выпендриться. Вел себя искусственно, потому что в Одессе нет естественной украинской среды. На эту тему хорошо выразился Петр Осипович. Однажды он сидел в этой комнате и читал статью историка Михаила Брайчевского, довольно активного украиниста. Брайчевский утверждал, что трипольцы это истинные генетические предки украинцев. Петр Осипович отложил статью в сторону и сказал: «Мне срать хочется, когда я читаю такое, а не заниматься наукой»...

Так вот, Бондаренко решил однажды со мной позалыцятыся, потому что ему были нужны какие-то мои книги. Я уже забыл какие. Человек, как человек. Подумаешь, все время гонит всю эту украинскую поебень о том, что мы украинцы и должны говорить по-украински, все такое прочее. А я ему сообщаю, что моя личная жена - натуральная хохлушка с Донеччины, но она понятия не имеет, что такое украинский язык. Здесь масса этнических украинцев, которые не знают украинского языка. И знать не желают. Когда Галку заставляют читать лекции на украинском языке, она в ужасе хватается за голову. И вообще, это проблема для нее. Когда Бондаренко это услышал, его реакция была бурной. Он воскликнул: «Это же национальная трагедия!»... Нет, все-таки эта украинизированная публика малость припоцанная.

Почему я рассказал эту историю. У нас нет национальных предрассудков, но мы не любим, когда нас обижают. Как-то Игорь Волков, сидя за завтраком у нас за столом, произнес в нашем полуеврейском, полурусском и украинском доме фразочку: «Там какой-то жидок…». При этих словах моя жена и дочери чуть со стульев не попадали. После чего он сообщил, что украинской культуры и языка не существует с ростовско-московской точки зрения, потому что это суржик и суррогат. Мы, как люди необычайно вежливые, скушали это дело. Но когда Волков ушел, моя семья сказала, чтобы его ноги в нашем доме никогда не было. Почему я рассказал о Пете Бондаренко. Потому что он безуспешно взывал к национальному самосознанию моей жены. Но когда Волков прыгнул на украинскую культуру и язык, у Галочки взыграло национальное самосознание. Даже у меня взыграло. Забавно, вроде воспитанный человек, а не соображает, где находится.

Пару лет назад я гулял по Одессе свою благодетельницу – оппонента на докторской защите Веру Борисовну Ковалевскую. Уверяю тебя - более интеллигентного и культурно мыслящего человека сыскать трудно. И она при этом мне несет то же самое об украинской культуре, языке и государстве. Я даже растерялся, постарался смять разговор.

Иногда возникает ощущение, что в России все поголовно антисемиты. Или махровые националисты. Риммочка Лурье родом из Саратова, она кондового русского происхождения, ее девичья фамилия Крупова. Когда я у них жил, ее мамаша, Александра Михайловна, вела со мной на кухне национально-политические беседы. Александра Михайловна, кстати, милейший человек, была такой своеобразной алкоголичкой. Пила три дня в месяц, нажиралась портюшей и вырубалась. Потом вставала и превращалась в совершенно нормальную женщину. Исповедуя при этом русскую национально-мессианскую идею. В горбачевские времена она мне заявляла: «Возмутительно! Как можно выводить танковые войска из Германии? Они с ума сошли!» То есть она ко мне апеллирует: «Вы понимаете, какой ужас творится?» Я говорю: «Вам лично холодно или жарко от того, есть там советские танки или нет?». Она за свое: «А вот Крым надо вернуть России!». «Зачем вам лично, – говорю, – этот Крым?»... Это российская ментальность. Они страшно раздражаются такими вещами, на полном серьезе. Эти проблемы их действительно занимают. Мамаша не унималась: «Наши крымские земли отдали Украине! Как же я теперь туда буду ездить?». Кто ей не дает ездить в этот Крым? Ни дороже, ни дешевле. Какая разница? Причем, последний раз она отдыхала в Крыму в пятидесятых годах.

Удивительно, но такие настроения ходят и в среде московской гуманитарной интеллигенции. Эмка (о ней потом), которая сейчас является москвичкой, но еврейкой, родом из Умани, все время издевалась над украинской культурой. У меня невольно возникает чувство протеста. Из-за этого мои московские друзья и коллеги меня считают украинским националистом.

Из-за чего?

Из-за стихов Тычины, которые я им читал на раскопе:

То ж нехай собі, як знають

Божеволіють, конають,

Нам своє робить.

Всіх панів до д’ної ями,

Буржуїв за буржуями,

Будем, будем бить,

Будем, будем бить!

Это не проявление украинского самосознания, поскольку я такового вообще не имею. Видимо, это естественная реакция на проявление национализма. Этого не способна вытерпеть моя космополитичная природа. Ладно, все…

В годы хрущевского правления, да и после него, было принято ездить в геологические экспедиции с целью заработать и провести время. Иные экспедиции превращались в настоящие элитные собрания. Далеко от начальства, романтика, деньги платят, трудоустроен. В археологии тоже такое было?

Ну конечно. Таких экспедиций было немало. У Лапина на Березани собиралась вся киевская элита. И в ленинградской березанской экспедиции собиралась едва ли не вся околоэрмитажная богема. Проблема тунеядства стояла чрезвычайно остро. Всех этих людей никуда не брали на работу. Счастливчиками являлись те, которых брали диспетчерами в газовые котельные. Это была суперработа. Работаешь сутки через двое. Сидишь с книжкой, а оно себе само там работает. Вся питерская интеллигенция стояла в очереди на эти должности. Многие шли в экспедиции, чтобы пристроить трудовую книжку. Как начальник экспедиции ты мог оформить человека на весь срок (около полугода), хотя реально человек работал месяц. Или не работал вообще. Потом он покрутится четыре месяца дома, снова приезжает, его оформляют на новый срок. Целые пласты творческой молодежи жили таким образом. Я в этом тоже принимал участие. Как я оформлял, так и меня. Если ты решил где-то подработать, то оказывался в плену своей трудовой книжки. Это же крепостное право. В советское время надо было брать отношение с основного места работы о том, что возражений нет насчет твоего совместительства. Поэтому либо ты переходишь на вольные хлеба окончательно, либо не смотришь в сторону.

Интересная система существовала, например, в творческих союзах. Таких как союзы писателей, журналистов или художников. Ты, конечно же, можешь быть поэтом или писателем, но при этом тебе обязательно следует быть членом союза. Тебе не платят зарплату, но зато ты не считаешься тунеядцем. Союз писателей, насколько я могу судить, это как обком партии. Или как святая церковь. Публикуют они только сами себя – как цвет советской литературы, а остальную шушеру и близко не подпускают. Ты должен там все время функционировать, иначе тебя не будут издавать. Существует секретариат союза, его председатель. Союзы организованы по иерархической, унитарной системе – государственный уровень, потом республиканский, затем следует областной.

Муж моей сестры Рудик всю жизнь числился драматургом и нигде никогда толком не работал. Разве что в газете «Комсомольская искра» журналистом, пару лет. А когда ему уже было на что жить, то бишь, за счет моих родителей, он начал что-то писать. Например, пьесы, благодаря чему эпизодически зарабатывал неплохие деньги в виде гонораров. В среднем это довольно тусклый заработок. Жили они с Ксаной небогато. Потом он стал писать романы, потому что пьесы перестали брать. Писатель средней руки, довольно умелый. Просто не очень ярок и талантлив. Последние его романы написаны про Дерибаса и Ришелье. Ничего страшного, в сортире или в поезде можно и почитать.

Членом союза писателей не так просто стать. Рудик каким-то образом ухитрился. После чего мог нигде не работать и не опасаться обвинения в тунеядстве. Кто начальник, того и издают. Это все у Войновича, который, в отличие от всех них, – изумительный писатель, очень хорошо описано в «Иванькиаде» или «Шапке». Даже в археологических инстанциях все эти номенклатурные признаки тщательно культивировались. Представляешь себе насколько убога организация под названием «общество охраны памятников»? Так вот, зам председателя Леонид Леонидович Безвершенко в советские времена ездил на служебной «Волге». Он был эротоманом. Но странным - его необычайно привлекали убогие женщины. Однорукие, с выбитым глазом, хромые или еще что-нибудь. Странные вкусы. Правда, среди этих дамочек попадались великолепные экземпляры. Так вот, этому Безвершенко полагалась персональная машина с шофером. Чтобы было удобнее ухаживать за описанными дамами.

В союзе писателей происходило то же самое. Они наплодили дикое количество писателей-однодневок. Петр Проскурин, например, Гарри Немченко, Юрий Трусов... Куча всякого дерьма. Кто их помнит, кроме меня? Отчислить из Союза писателей, все равно, что выгнать из партии. Ты должен был снова устраиваться на работу. Если тебя не издают, жить не на что. Но Рудик их колол на бабло лучше. Он все время болел. По больничному листу они обязаны платить. На этом деле он хорошо зарабатывал. Вот не пишется тебе или вообще харит. Тогда ты можешь заболеть и каждый день больничного оплачивается в десять рублей. Причем, наличными. Можешь пойти и получить. Кончились у тебя деньги, купи больничный лист. Он стоил в зависимости от указанного срока – от червонца до трех. Я даже свой лист хотел продать, когда сломал позвоночник. Он был выписан на год. Это счастье по советским временам. Я лежал прикованный к койке, при этом числился на работе. Получалось шикарно.

Если ты член союза художников, они тебе обязаны предоставить мастерскую. И предоставляли. Это имело огромное значение для таких людей. Им давали чердаки или подвалы. В них можно было жить всю жизнь. И не нужно иметь прописку. Я сам тынялся по питерским мастерским. Отношение к вещам было первобытное – мы все время носили вещи друг друга. Коллективная собственность распространялась на все, даже на девушек.

У каждого свой стиль. Рудику еще мало было надо. Удачно женившись на моей сестре и получив эту дачу, он успокоился. Они там жили себе припеваючи. Время от времени он что-то зарабатывал, но кормила их моя мать.

Мать не злилась?

Семья злилась. Ксана работать не хотела, деньги не зарабатывала. Ремонт он делал своими руками...

Мой старинный приятель Алик Бейдерман сделал в Союзе писателей целую карьеру на областном уровне. Мы знакомы с семнадцати лет. Алик родом из типичной одесской еврейской семьи. Но не с Молдаванки, а из центра города. Они жили в коммуналке. Его отец то ли сапожник, то ли портной. Мать то же самое. Бедная еврейская семья. Но настоящая, в том смысле, что они говорили на идише (наверное, на плохом). Алик - первый интеллигентный мальчик в своем роду. Он закончил престижную 116 школу. В городе было две знаменитые школы – 116 и 16, которые выпустили первую плеяду одесских КВНщиков. В этих школах считалась очень сильной естественнонаучная подготовка. Гуманитарные специальности в тот период вообще никоим образом не канали. Особенно история. Большинство моих сверстников полагало, что я поступил на истфак с горя или потому, что туда легче поступить. Зачем нужна такая профессия, никто не понимал. Они поступали в Политех, в Медин. Бытовало мнение, да и сейчас тоже, что специальность историка совершенно бессмысленна. Как мужчина может быть историком? Другое дело, физиком или математиком.

Алик был очень способным и стал учить языки. Идиш разговорный знал с детства. В Одессе он, скорее всего не поступил бы на филфак, поэтому ухитрился поехать в Москву и поступить на факультет восточных языков. И даже проучиться там год-другой в стационаре, пока его не выгнали, но не за национальность. Я не знаю деталей. Самое забавное, что перевестись на одесский филфак было довольно трудно... У нас с Аликом развивался одновременно роман с одной и той же девушкой. Она была необычайно красива, жила здесь, в доме художников на Бульваре искусств. Ее звали Аня Федорова. Ее папаша был директором киностудии. Очень красивая, престижная девушка. У нее было очень много романов. Потом она вышла замуж за довольно известного одесского художника Славика Божия.

На Лидерсовском бульваре висит его мемориальная доска...

Это доска его отца. Отец прославился картиной «Ленин у карты ГОЭЛРО». Он ее нарисовал, за что и получил премию. А Славик – его сын. Он тоже ничего художник, но не такой знаменитый. Потом они развелись, и Аня уехала в Москву. А с Аликом мы продолжали дружить через общие компании. Соперничества между нами не возникло. Дама не досталась ни тому, ни другому. Вернувшись в Одессу, он как-то восстановился на заочном отделении филфака и закончил его. При этом подрабатывал в доме народного творчества. Это была такая жалкая, занюханная организация. Он писал сценарии для КВНов и таким образом халтурил. Ему заказывали школы и университеты, Алик острил. Потом стал писать стихи на идише и на иврите.

В Советском Союзе был только один журнал, где можно было публиковаться на еврейском языке. «Зовьетише Геймлянд» – «Советская Родина». Редакция находилась в Москве. Они публиковали только тех, кто пишет на идише. Власти держали журнал, чтобы показать, что антисемитизма у нас нет. На идише писать никто не мог, поскольку те, кто его знают, писать не умеют. Алик там пришелся ко двору, выучил идиш профессионально и стал там издаваться, превратившись в еврейского писателя. После чего выучил иврит и стал его преподавать. Сначала на курсах, а потом будущим эмигрантам в Израиль. Так он приобрел уникальную специальность. В данный момент Алик работает в Институте социальных наук при университете и преподает иврит для студентов-международников, которые специализируются по Израилю.

После чего Алик издал две книжки на идише. Теперь он мог вступить в Союз писателей. Я сказал, что тоже хочу, поскольку издал две популярные книжки по археологии. Он говорит: «Тебя не возьмут». Спрашиваю: «Почему тебя берут, а меня не возьмут?». «Потому что я национальный писатель, на меня – квота, а таких, как ты, там полно». Я спрашиваю, почему у них квота. Он говорит, что всюду квота. «В одесской организации Союза писателей есть только один еврей по разнарядке. Но он уже на ладан дышит. Его зовут Нотэ Лурье». Лурье занимал свою экологическую нишу. В тот момент на его место никого не могли взять, кроме такого, как Алик. И точно, едва Нотэ Лурье скончался, Алик тут же стал членом Союза писателей.

Песнь седьмая, курганная

ЗОЛОТАЯ САРМАТКА

«Да убери ты свои паршивые три рубля!»