Сколько вы над ней работали.

Довольно быстро. Это не занимает много времени и сил. Гораздо труднее и дольше проходит процедура предаттестационной подготовки. Каждый дурак может написать диссертацию, зато не каждый способен ее защитить.

Не могу сказать, что так уж благополучно прошла защита, потому что я получил три «черных шара», но все обошлось. Действо происходило в логове врага, на археологическом совете в Киеве. Мне исполнился тридцать один год. Я послушался Массона, приехал домой, сел и написал другую диссертацию про этих кочевников. При подаче этой работы препятствий я не встретил. Владимир Никифорович, как опытный иезуит, рекомендовал ее отделом к защите. При этом позвонил своему другу, директору киевского Института Ивану Ивановичу Артеменко, который был еще и председателем совета, и попросил, чтоб меня не пропускали. Артеменко устраивает концерт. Доводит меня вплоть до совета и неожиданно отказывает. Придравшись, что рекомендация одесского отдела формально правильна, но не компетентна. Поэтому меня должен рекомендовать специализированный отдел по средневековью. Таковым являлся отдел средневековой археологии, который находится в Киеве. Заведующий имел академическую фамилию - Баран. По-моему, академик. Не знаю, жив он сейчас или нет. Средневековый отдел, во главе с Бараном, должен был рассмотреть мою диссертацию. Это означало – хана. Прямо на заседании они меня кинули, то есть не дали рекомендацию. Я, разумеется, впал в глубочайшее отчаяние. Моя реакция была проста и незатейлива – я напился с Петром Осиповичем и Лапиным, увы, тоже покойным. Это бывший начальник березанской экспедиции. А что мне было делать?

После чего собрал свои бебехи и приготовился к отъезду в Одессу. На прощание звоню Владимиру Федоровичу Генингу и горестно говорю, что уезжаю, раз уж так получилось. Он орет на меня в трубку: «Где вы там ходите?! Немедленно в Институт!». Я с перепою глубочайшего иду в этот Институт. Тут выясняется, что Артеменко, в это время отвлекся, на три дня уехал то ли в командировку, то ли еще куда-то. И Генинг, как его заместитель, стал исполняющим обязанности директора Института и председателем совета. Он взял этого Барана за его баранью задницу и приказывает: «Немедленно собрать отдел!». Баран отвечает: «Мы не читали диссертацию». «А меня это не интересует. Я же сказал собрать отдел, значит незамедлительно и собирайте! Чтоб через полчаса все были в зале». Генинг созвал общее собрание двух отделов: своего и Барана. «Где оппоненты?», спрашивает. Послали машину за Галиной Георгиевной Мезенцевой. Это старинная любовница академика Рыбакова. Благодаря чему она стала доктором наук. Славная тетка, занималась какими-то там славянами.

Мезенцеву назначили оппонентом. Через час открыли заседание, пока Баран не опомнился... Меня поставили на трибуну. Я плохо понимал, что происходит. Генинг возглавлял президиум, сделав лицо Иосифа Виссарионовича. Но некоторое брожение и сопротивление все равно наблюдалось. Я вяло проблеял идею своей диссертации. С перепою ведь жить нелегко. После чего на трибуну честно вылезла Александра Васильевна Гудкова и сказала, что видела много хороших ученых, но таких превосходных, как я, она не встречала никогда. После этого вылез Приходнюк и сообщил, что он видел много говна в своей жизни, но такого говна, как моя диссертация еще никогда не читал. Отдел Генинга дружно кричит: «Замечательная, превосходная работа!». Отдел Барана возмущается: «Бред сивой кобылы, никуда не годится». А Баран сидит затравленный, потому что Генинг гнусно смотрит на него иезуитскими глазами из-под очков. Как очковая змея. Потом торжественно обращается к Барану: «А зараз заслухаемо, що думае Володимир Данилович». Баран встает и робко говорит: «Вы понимаете... я полагаю...». Тогда Генинг тоже встает и смотрит на него в упор. И тот произносит: «Отличная работа. Я изучал ее всю ночь. Просто блестяще». Генинг тогда спокойно резюмирует: «Ну и все. Рекомендовать к защите!». И, действительно, все. Заседание закрыли.

К приезду Артеменко рекомендация специализированного отдела была получена. Защиту мне назначили тайно. Генинг подгадал, когда у директора отпуск, и специально назначил на четырнадцатое мая. В этот период Генинг снова должен стать председателем совета на правах первого заместителя, и тогда можно спасти положение, надавив на совет. Лену Саркисян он назначил председателем счетной комиссии, потому что, ситуационно это необычайно важная должность. После защиты я в этом убедился – они все-таки кинули «черных шаров» больше, чем было объявлено.

Защита диссертации проходит по процедуре тайного голосования. Но результат такового зависит от счетной комиссии. Это теперь я уже все знаю, поскольку сам стал членом двух советов. Меня научил этим технологиям Сережа Мохненко, мой покойный друг. Хотя первым был Генинг. Голосование происходит следующим образом. У ученого секретаря совета в наличии всегда имеются лишние пустые бюллетени. Твоя защита зависит от того, насколько ты ему симпатичен. Никто из членов совета после объявления результатов голосования не признается, что голосовал «против», и не выставит обвинение в подтасовке. Схема работает и в другую сторону – таким же образом они часто заваливают диссертантов. В момент подсчета бюллетеней, можно подложить лишний бланк или заменить. Чтобы защита состоялась, необходимо уменьшить процент отрицательных голосов, поскольку недопустимо, чтоб их было больше трети.

Задним числом Генинг сказал, что у меня было три голоса «против» и этого было достаточно, чтобы я прошел. Хотя Лена Саркисян, секретарь совета, созналась, что их было семь. Но Лена меня очень любила. Они бы меня закидали, если б не она…

Боюсь отвлечься от этого сюжета, но можно ли рассказать другую историю? Она семиотически и социально важна. Недавно я имел честь присутствовать на защите одной дамы на совете по философии в одном из провинциальных унивеситетов. Как член совета. Совет возглавляет профессор Ш., которому я обязан защитой нескольких своих подопечных. Диссертация как диссертация, по этнологии – полуграмотная бредятина, конечно, но не она же писала. Члены совета под научным руководством профессора Марины Сергеевны М. накинулись на бедную девочку. Я тоже состоял в совете и посреди выступлений оппонентов пошел в сортир проблеваться, потому что не мог слышать всю эту чушь. Мне, как и всегда, было вообще глубоко наплевать, что там написано – хотелось поскорее пойти и выпить. Сама работа, разумеется, не украшает никоим образом высокую философскую науку. Скорее, совсем наоборот. Но почему бы не дать девочке защитить диссертацию, раз Ш. этого хочет? Ученый секретарь Елена Георгиевна Б., в свое время тоже защитила диссертацию точно таким же образом и получила свою должность благодаря Ш. Возможно, она заподозрила, что шеф не прочь сменить ее на более юную даму, которая стояла в тот момент на трибуне и что-то блеяла. Совет состоит, в основном, из немолодых баб. И они ненавидят бедную девушку за то, что она устроилась под теплым крылышком Ш. Б. с иезуитским удовольствием ведет процедуру. Оказалось, что, возревновав, она организовала отрицательный отзыв от какого-то Института этнологии. Положение бедной диссертантки усугублялось тем, что работа действительно была очень плохая. Это просто бросалось в глаза.

Проблевавшись, я возвращаюсь. Ш. смотрит на меня с укоризной, потому что я вышел в ответственный момент. И тут я слышу, что Б. зачитывает этот отзыв. В нем значилось, что диссертант не разбирается в понятии этноса и вообще неграмотный. Бедная диссертантка пытается ответить, примерно, на восемьдесят пять замечаний. Делает это довольно жалко и неуклюже. Все бабы довольны. Очевиден случай завала. Диссертация явно слабая, это козе понятно. Профессор Н. тоже довольна, Марина Сергеевна потирает ручонки, Б. улыбается, Ш. в растерянности, ситуация явно вышла из-под контроля.

Первый оппонент что-то там вяло бормочет себе под нос. Второй оппонент выступает еще хуже... Похоже, они не подготовились к атаке. И за нее никто не дерется. Зачитали отзыв, спрашивают, кто хочет выступить. Я смотрю на Ш. Его лицо аж поплыло вниз, посерело. Ему стало ясно, что девушке каюк, он очень огорчился. И явно растерялся.

Тогда я понял, что нужно взять это дело в свои мужественные руки. Встаю и говорю: «Как правило, я выступаю с места, но можно ли, учитывая дискуссионность ситуации, выйти на трибуну?». Меня, естественно, пускают, я, как полагается, долго расшаркиваюсь, делаю паузы, чтобы сосредоточиться, благодарю всех, кто дал мне возможность присутствовать при защите такой интересной работы. И, по контрасту, резко завожусь: «Я видел много безграмотных вещей в своей жизни, но более безграмотного отзыва мне еще видеть не приходилось. Где его авторы? Где они? Вот если бы они сидели здесь в зале, если б у них нашлось для этого хоть немного мужества, то я бы им дал список литературы. Они говорят, что диссертантка не знает что такое этнос. А они сами знают, что такое этнос? Я всю жизнь преподаю этнологию. За кого они нас принимают? Они думают, что мы философы, а потому малограмотные. Этот отзыв оскорбляет не только наш уважаемый совет, но всю философскую корпорацию. Возмутительно. Безобразие. Сами они неграмотные. Так вот, смею думать, как профессиональный этнолог, что это блестящая работа». И так далее. В тот момент я был в хорошей форме и наговорил этой белиберды примерно на десять минут. Бабы теряются, у Ш. несколько разглаживается лицо. Далее по процедуре председателем совета предлагается счетная комиссия. И председателем этой комиссии Ш. назначает меня. Имеет право…

Намек понял, не глупый. Раздаю бюллетени и стою над каждым членом совета при заполнении. Вижу, что Марина Сергеевна написала «против». Профессор А. тоже. Тогда я поворачиваюсь к Таньке – это технический секретарь - и тихо прошу запасные бюллетени. Она помялась, но дала. Хожу, значит, с ящичком, предлагаю опускать заполненные бюллетени. Уходим для подсчета. Членов совета четырнадцать, «против» проголосовало шестеро. Не хватает для положительной защиты. Подсчет происходит в присутствии других членов комиссии - профессоров А. и П. Спрашиваю: «Каков должен быть процент?» Считаем. Можно не более двух. Тогда я снимаю негативные бюллетени и начинаю заполнять новые. А. на меня, вдруг посмотрела и холодно так произносит: «Могут возникнуть неприятности». Я настаиваю: «Я же сказал, меняем четыре бюллетеня! Светлана Антоновна, прекратите». Она за свое: «Позвольте...». Я жестко говорю: «Что я сказал? Вы что, плохо понимаете?»... И делаю паузу. Она повторяет: «Вы с ума сошли». Я снова спрашиваю: «Что?». И делаю паузу. Замолчала, больше не возмущалась. Танька сидит с вытащенными глазами. Я ей приказываю армейским тоном: «Заполняй протокол. Так, подписали». И подписываю первым. Они подписали. Я выхожу на трибуну и нагло, по-украински докладываю результаты голосования. Вот и защитили девушку.

Вот примерно такой же сценарий был разыгран и у меня на защите. События развивались следующим образом. Все собрались. Меня снова поставили на трибуну. Генинг председательствует. Недоброжелатели злобствуют. Артеменко в отпуске. Но тут мы узнаем, что его кто-то вызвал, и он должен скоро явиться. Генинг нервничает, велит ускорить процедуру.

Все прошло замечательно, защита состоялась. Артеменко явился с небольшим опозданием. Результаты голосования уже были оглашены. Надо отдать ему должное – он оказался первым, кто подошел ко мне и пожал руку. В Одессе Владимир Никифорович тоже поздравил меня с успешной защитой, делать ему ничего не оставалось. Я даже выставился в отделе, потом мы поехали ко мне на дачу, где ели шашлыки. Станко вел себя достойно, сдержанно. Единственное что, твердил, будто это Генинг мне организовал «черные шары». Видимо, проиграв, он желал внести новое смятение в ряды врага.

 

Песнь пятая, философская

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ

«Самое страшное – это когда

о вас вообще не говорят»

Оскар Уайлд

 

ОДЕССА, УСПЕНСКАЯ, 7. КВ. 5