В свое время, Вы мне говорили, что благодаря перелому позвоночника стали по-настоящему образованным человеком.

Я и сейчас это могу повторить. Но это долгая история, раз уж ты ее затронул. По возвращении из Питера у меня была почти готова докторская диссертация. Владимир Никифорович к тому времени уже успел защитить свою докторскую. Это было в восемьдесят третьем году. Мое неминуемое изгнание из отдела было отсрочено разными, совершенно непредвиденными обстоятельствами. Дело в том, что с Черняковым я уже работать никак не мог. К этому никто, в сущности, и не стремился. И меня перевели в другую экспедицию, под начало Леонида Васильевича Субботина, в село Новосельское, на Дунае.

В июле мы с Геликом и его женой Светой Андрух поехали в крымскую экспедицию, копать скифские склепы на Тарханкутском полуострове, а районе озера Донузлав. Начальником экспедиции был Виталий Колотухин, очень славный человек. Склепы были вырезаны в камне, своды завалены. Мы все время тягали руками эти камни из могил. При этом пили какую-то бурду и ничего практически не ели. Было хорошо и весело. Прожив так три недели на палящем солнце, я превратился просто в соломинку. Но выглядел не болезненно. Вернувшись, немедленно выехал в свою экспедицию в Новосельское. Субботин мне поручил вывезти людей в поле и начать работы.

Семья проводила тем временем лето на даче. В саду росли роскошные фруктовые деревья. Как раз к концу июня пошла черешня. Юленьке было десять лет, а Лизонька еще не родилась. Галка была беременна ею, как раз на четвертом месяце. Я начал работы, отпросился у Субботина, приехал в Одессу, чтобы специально нарвать черешни. У нас в саду росла очень высокая белая черешня. Мой организм был приспособлен к этим деревьям с детства. Взял я себе бидон, сижу себе на ветке, собираю урожай. Бидон уже почти наполнился. Я полез в часах, чтобы следить за временем – гастроном на Тенистой закрывался в восемь. Мне надо было успеть прикупить бухла. Я решил, что хватит и пяти минут, чтобы смотаться на велике. Было без пятнадцати восемь, когда я посмотрел на циферблат. Это была моя последняя мысль и движение. Ветка хрустнула, и я улетел вниз. А черешня, будучи совершенно здоровым деревом, через несколько месяцев засохла от стыда, - так сильно моя семья ее возненавидела.

Я до сих пор не понимаю, как остался жив. Видимо, в тот момент потерял сознание. Очнулся уже на земле от дикой боли. Подняться не мог. Рядом стояла моя рыдающая жена и соседи. Единственное, что мне известно задним числом, упал я рядом с кованым железным стулом. Если б на него напоролся, то ты бы сейчас со мной не разговаривал. Меня увезли в травматологию, на Слободку. Где привязали бинтами к доске и оставили одного. Рентген показал компрессионный перелом позвоночника. То есть, от удара полностью сплющило два спинных позвонка. Мне деликатно объяснили, что от этого не очухиваются, потому что внутри позвоночного столба идет спинной мозг. Первую неделю я ничего не соображал от боли. Мне кололи обезболивающие. Помню, что все время кто-то приходил из родных и друзей. На вторую неделю боль начала проходить. И мне стало все ясно. Я понял, что скоро умру. У меня атрофировались конечности, ни ног, ни рук я не чувствовал. Как раз незадолго до этого мне попалась книжка Роберта Пен Уоррена «Вся королевская рать». В ней фигурирует молодой человек, которому сломали шейные позвонки во время бейсбольного матча. Отец беседует с врачом. Врач объясняет, что сын скончается не сейчас, а года через два, три. От отека легких. Мальчика разбил паралич, и вернуть ему подвижность невозможно.

Я догадался, что у меня то же самое и смирился, хотя немного обидно и было. Мне исполнилось тридцать пять лет, умирать, в общем-то, не так уж и хотелось. Я стал читать книжки, потому что делать больше нечего. Еще через неделю ко мне неожиданно вернулось ощущение рук и ног. Значит, отпустило, паралича не было. Врачи засуетились, сделали какие-то снимки. Оказалось, что сломаны не те позвонки, если так можно выразиться. Травма спинных (они называются грудными) позвонков, в отличие от шейных, еще давала какую-то надежду на исцеление. Но врачи все равно удивлялись, почему не задело спинной мозг. Одна из причин этого «чуда» состояла, видимо, в том, что в те дни я был необычайно сухим и легким. У меня живот прилипал к спине. Силы удара не хватило. Я тогда не весил даже и шестидесяти килограмм. Слетел вниз, как пушинка. И все благодаря тому, что мы с Геликом безостановочно целыми днями таскали камни из склепов в Крыму и питались одной лишь разбавленной сивухой.

В больнице я занялся от безделья голодовкой. Кстати, правильно сделал, потому что избежал пролежней. Нянечки дают тебе макароны с кашей, а семья носит яблочки, вишни, сливы, соки. Макароны в сторону, фрукты внутрь. Один день в неделю – только на дистиллированной воде. Я прочел тогда же книжку Брэгга «Голод ради жизни». Там я узнал, что он погиб в возрасте 96 лет, когда охотился на акул. Впечатляет. Меня даже зависть кольнула.

А Галочка и родители без устали таскали книжки. За то время, пока я провалялся в больнице, стал более или менее образован. Потому что такой шикарной возможности всласть почитать книжки у меня не было никогда. Даже в армии. Я просыпался утром и начинал читать. И никто мне не мешал.

Сколько вы лежали, год?

Нет, меньше, к сожалению. Это довольно поучительная история. Чтение запоем вполне меня устраивало как книжного наркомана. Мне это состояние начинало все более нравиться, и я, что называется, «присел». И вскоре понял, что совершенно незачем ничем иным заниматься вообще, если чтение доставляет такое острое наслаждение. Меня даже стали раздражать сокрушающиеся посетители – отнимали время.

Так я прочел тонну или две книг. И на четвертый месяц стал догадываться, что существует мировая литература. Хотя, повторяю, до этого всю свою жизнь читал запоем… Я был убежден, что это мое личное открытие. До тех пор, пока не перечитал книгу своего любимого писателя Сомерсета Моэма «Подводя итоги». Он писал ее не с высоты моего тогдашнего сопляческого возраста, а на склоне своей долгой жизни, когда ему было хорошо за шестьдесят, он психологически готовился, скажем так, в мир иной. Очень тонкая и умная вещь. В частности Моэм пишет, что у него в жизни был период, когда из-за болезни он оказался прикованным к постели на четыре года. Он лежал и читал книжки. И Моэм понял, что внутренний мир намного интереснее, чем все эти путешествия и суета жизни. Ему было с чем сравнивать впечатления – к тому времени он объездил весь мир. Моэм был английским разведчиком. Где он только ни бывал. Тем не менее, он утверждал, что в книжном мире жить куда интереснее. Потому что этот мир бесконечен, он намного богаче и содержательнее, чем любые впечатления от путешествий или от общения с окружающими. Оглядываясь на все прожитые после выздоровления годы (а их оказалось немало), Моэм считал самым счастливым временем в своей жизни четырехлетнее больничное заточение. И тут я ему позавидовал – он намного дольше лежал.

Честно говоря, книжная наркомания имеет и оборотную сторону – не с кем разговаривать. Вот у меня на работе в отделе (да и во всем институте) человеческие книжки (они их именуют беллетристикой) добровольно практически никто ничего не читает. Только единицы. А остальные читают только профессиональную литературу в своей области. Ну и, разве что, детективы. Как-то, будучи гостевым лектором в Херсонском университете, я спросил свою очень интеллигентную приятельницу и коллегу Леру Былкову, как ей там живется на кафедре всемирной истории. Она ответила, что живется хорошо, но скучно и одиноко. Хоть бы кто-то новую книжку прочел и рассказал. Ей не с кем общаться.

Мне посчастливилось куда более. Мои родители, мои учителя Карышковский, Завьялова, Голубовские, мои друзья Левушка, Алпоп, Губарь, Саша Розенбойм и многие другие, были людьми высочайшей начитанности и книжной культуры. Но еще более мне повезло с семьей - все мои любимые дамы книжки читают безостановочно. Наши семейные посиделки очень часто посвящены обмену книжными впечатлениями. Я их обожаю – для меня они как «пердуха»*.