Это не сказывалось на учебном процессе.

Никоим образом. От него ничего невозможно было требовать взамен. Надо ему отдать должное – на такие штуковины он не покупался, как я. Если я уже выпил с кем-то, то чувствую себя немного обязанным. А он нет. У него выработалась своеобразная привычка практически никогда не ставить. У Пети все время не было денег. Как правило, у него лежал в кармане рубль. Ему жена не давала денег. Что одна, что другая, что третья. И дома у него не было выпивки, потому что все подаренные бутылки немедленно распивались в бесчисленных компаниях. Потом он смывал этикетки. Это было его коллекционной страстью. И вообще, ему было безразлично, что пить, важен результат. Если накрывали стол, где выставляли коньяк, шампанское, вино, еще какую-то дрянь – Петя смешивал все в одну посуду и пил, чтоб было хорошо. Он считал, что к любому алкоголю следует относиться как к классовому врагу и повсеместно его истреблять. Так и выражался: «Мы должны немедленно и беспощадно истребить эти две бутылки. Как классового врага. Чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы». Кстати, ПэО не курил. Говорил, что курение – смерть. А также осуждал окружающих, которые позволяют себе пить с утра. Напивайся каждый день, но если с утра выпьешь – можешь считать, что ты на верном пути. При этом к работе он относился до такой степени свято, что даже не позволял другим читать свои курсы лекций, - чтобы они их не портили. Мне Петя даже рассказывал на склоне лет, что за всю свою жизнь он ни разу не выходил на больничный. В каком бы ни был состоянии, он всегда шел на занятия.

Я помню один день рождения Блэка, который являлся нашим сокурсником. Мы все тусовались на кафедре и решили отметить, а денег нет. Ставит, естественно, именинник. На Садовой, почти на углу нынешней Дворянской, в квартале между Дерибасовской и тогдашней «П. Великого», как написано на домах, находилось заведение под названием «Аист». Там продавали сухое вино и крепленое. Внутри было нечто вроде барной стойки, за которой можно «на стояка» выпить на разлив водку, коньячный напиток «фокушор» и коньяк. Коньяк считался дорогим и очень престижным напитком. Пили его далеко не все. А «фокушор» от него ничем решительно не отличался – той же самой крепости и цвета. Петя был убежден, что все коньяки одинаковые. Он их не различал. Я, кстати, вслед за ним тоже. А кто говорит, что различает, тот врет. Хотя выпил я всего немало. Точно так же я не понимаю чем отличается хорошая водка от плохой. Это не значит, что она не бывает хорошей или плохой. Это означает, что для меня это неважно. Для Пети тоже.

Мы пошли праздновать день рождения Блэка в «Аист» с копейками в кармане. Блэк с нами советуется: «Ребята, извините, но нельзя же профессору ставить “фокушор”. Я ему куплю рюмку коньяка, а нам всем коньячный напиток». Так и сделали. Все рюмки абсолютно одинакового цвета. Мы выпили, выходим на улицу, Петя говорит: «Блядь, такое говно стали делать этот “фокушор”!»... После восьми часов все магазины закрывались. И везде надо было спешить. Достать водку можно было только в кабаке втридорога. Водку покупали заранее. Люди по-разному выходили из этого положения. Обстоятельные граждане, типа моего киевского приятеля Миши Рабиновича, гнали самогон. У него дома было все залито самогоном. Он инженер-гелиотехник, человек технически грамотный. Сразу сделал аппарат. У него выстроились ряды десятилитровых бутылей с этим самогоном. Рабинович их накапливал. Когда наступили горбачевские времена, он сказал, что ему безразлично – чтобы не началось в этом государстве, он пересидит в своей квартире любую эпоху со своим самогонным аппаратом, как на подводной лодке. Рабинович подходил к процессу необычайно тщательно. Специально в выходной день устанавливал механизм, следил, чтобы запах не распространялся. После перелома позвоночника я себе тоже соорудил самогонный аппарат из бидона, и мы на даче гнали самогон из перебродившего кизила. Ничего получалось, даже горел.

Пете время от времени в университете давали бутылку коньяка – за какую-нибудь услугу. В те времена это была максимальная взятка. Да и то, в благодарность за дипломную и даже кандидатскую защиту. В наши времена расплачивались борзыми щенками, или просто так оказывали услугу... Короче говоря, когда после восьми заканчивалась выпивка, а хочется, то мы выпивали запасы Петра Осиповича.

Карышковский коллекционировал этикетки с нумизматической педантичностью...

Исключительно. У него была великолепная коллекция. Она частично сохранилась у Аллы Ивановны. Все этикетки разные. Это великолепный срез алкогольных напитков того времени. Петя следил за изменением легенд на любой этикетке. Какой завод, разлив. Все было чрезвычайно тщательно классифицировано. На любой пьянке мы все этикетки смывали. Дубляжи шли мне или Джону. Как-то у нас в одной комнате рухнул потолок, мы не знали, что с этим делать. Дыра образовалась немалая. Я стал на шкаф и начал подклеивать потолок этикетками, чтобы прикрыть дранку под осыпавшейся штукатуркой. Сначала обклеили по периметру, постепенно продвигаясь к центру. Мы этим занимались месяца три или четыре. Нам даже не хватало этикеток. Галка стояла внизу, мазала этикетку, я клеил. Было очень красиво. Потом пришел Петя, увидел пробелы и говорит: «Надо этот фанатизм довести до конца». И благородно пожертвовал какую-то часть не дублетной коллекции.