Методика, о которой вы говорите, была выработана в поле. Или помогли знаменитые учебники по археологии.

Таких учебников в советское время было немного. Их легко перечислить. Это «Полевая археология СССР» Авдусина, а также «Античная полевая археология» Блаватского. Вполне приличные руководства для раскопщика. Но ты не можешь научиться копать только по книжкам. Нужна постоянная практика на разных памятниках – лишь она дает уникальный опыт «в и денья» земли… Эти учебные пособия предназначены для очень опытных археологов. Конечно же, эти учебники полезно прочесть каждому. С другой стороны, эти книги - для человека, который понимает о чем идет речь. В них совершенно ясно написано, что для того, чтобы что-то найти, надо обладать одновременно и интуицией, и опытом и талантом.

Впрочем, сейчас издано множество различных методических пособий по раскопкам памятников археологии разных типов и категорий. Но они также не учат копать, и предназначены для опытных, даже искушенных полевиков.

Предварительная диагностика памятника сродни искусству терапевта, который ставит диагноз фактически на ощупь, по «закрытому» объекту, на основании внешних проявлений и анализов. А вскрытие слоя подобно хирургическому вмешательству. Но у хирурга есть огромное преимущество – он точно заведомо знает, какие органы оперирует. А археолог не знает этого никогда. Не верь, когда тебе хвастаются, будто видят сквозь землю. Это исключено. Зато если хирург запорет человека, то тому хана. А если археолог запорет памятник, то об этом никто никогда может и не узнать. Даже он сам может не догадаться. А если и догадается, то вряд ли сознается.

Кроме того, никакой врач, даже в белой горячке, не перепутает, скажем, носоглотку с пожелудочной железой или печенью. А у нас сплошь и рядом объявляют культовые ямы и сооружения хозяйственными или жилыми постройками, и наоборот. И ничего - прекрасно себя чувствуют.

Вы говорили, что Массон обладал особым чутьем: копал глину в глине на Алтын-Депе. Как он этому научился?

Исключительно опытным путем. Это потрясающее. Эти глинобитные дома со временем расползаются. Там двор, забор, жилище в виде полуземлянки... Без крыши такое сооружение долго стоять не может. При первом же ливне начнет расползаться. Не остается ничего, кроме пятна глины с керамикой. Постепенно такие растекшиеся постройки образуют холм, который называется тепе.

Как же это копать?

Зачищать каждое пятно! И разбираться в каждом конкретном случае.

И становится понятно?

Нет. В том-то все и горе. Но стараться надо. Там учитывается много факторов – субструкции определяются по плотности глины, по структуре почв, и даже интуитивно, по размытым и неясным признакам. Профессиональный полевик знает почвы той местности, где проходят раскопки. Можно прокопать шурф для стратиграфического разреза. Например, по рву мы обнаружили городище Зильга. Мы подозревали, что его захватили и разграбили какие-то кочевники. Вычислили место, где должен быть ров, начали его шурфовать. Этот шурф я делал с двумя математиками из Москвы, докторами наук. Я растерялся, не зная, как чистить бровку и прошу: «Дайте мне совет». На что они мне отвечают: «Советы – это коллективное творчество масс». Они приехали в гости, им нравилось так проводить время. Вообще, для меня пребывание в этой экспедиции оказалось праздником... Самое лучшее в жизни – это хорошее общество.

Книжку, точнее научную монографию, я подготовил параллельно с историей золотой сарматки и растущим гнетом со стороны Станка. Основное академическое издательство на Украине – «Наукова думка». В нем могут публиковаться лишь сотрудники Академии Наук, а иные достойные лица – в виде исключения и в соавторстве. Но и рядовому сотруднику Академии монографию издать очень трудно. Потому что лимит бумаги, краски и прочей ерунды. Кроме того, руководство Института всегда склонно долго мурыжить монографии молодых сотрудников, потому что наличие таковой дает тебе возможность подавать на защиту докторскую. А это уже совсем черт знает что.

Станко легко дал рекомендацию отдела к публикации, потому что знал о том, что рукопись еще должна пройти ревизию редакционно-издательского совета Института – так называемого РИСо. Ему достаточно было туда позвонить, чтобы мне сообщили об остром дефиците бумаги и нехватке краски. Я поехал со своей книжкой в Киев, а Владимир Никифорович тем временем набрал номер Артеменко и сообщил, что клиент созрел. Институт назначил своих «тайных» рецензентов, которые, хоть и не официальные, но все решают. Но, на мое удивление, рукопись все же передали в издательство. Но туда уже позвонил Артеменко и сообщил редактору, что книжка – мелкотемье. По этой же причине ее мне отклонили. За мелкотемье. А также сославшись на то, что лимит на наш отдел исчерпан. По плану в издательстве ждала очереди на публикацию монография Чернякова. Они не сказали даже, что мою книгу нельзя издавать. Просто отложили на время, предложили доработать, а там будет видно. Так отметаются десятки рукописей неугодных авторов.

Книга Чернякова – великий труд его достойнейшей жизни - называлась «Северо-Западное Причерноморье в эпоху бронзы». Я не могу ее характеризовать, поскольку не специалист в этой области. Однако Гелик, который несомненный специалист, находил едва ли не на каждой странице до десятка ошибок и ляпсусов. Отчего они и поссорились. Но в свет она вышла намного позже, чем планировалось и вот почему…

Мне отказали в публикации, и сделать я ничего не могу. Я прекрасно понимал безнадежность своего положения и обреченно вернулся в Одессу. Но тут Станко допустил оплошность. Планировался выход сборника научных трудов нашего отдела в том же издательстве «Наукова думка». В издательстве попросили прислать сотрудника, который мог бы помочь редактору разобраться в тексте, поскольку тот не владеет всей спецификой тематики. При всей «любви» Владимира Никифоровича ко мне он прекрасно понимал, что я – едва ли не единственный из его сотрудников, который умеет писать и читать. Поэтому послал меня в командировку в Киев, с тем, чтобы я помог редактору править сборник. Можно, я буду говорить прямым текстом? Я не вижу в этом ничего страшного... Приезжаю в Киев, появляюсь в издательстве. Сажусь с редакторшей редактировать этот сборник. Я ее до этого не знал. Редактируем и начинаем нравиться друг другу. В обед пошли кофе попили, потом договорились, чтобы я к ней зашел. Я пришел, но с бутылкой... Короче говоря, мы с ней вступили в аморальную связь, порочащую добропорядочного советского гражданина. И я ей пожаловался, что издательство завернуло мне книгу. Просто так, чтобы разговор поддержать. А она возмутилась: «Что за дела?» Я отвечаю: «Из-за Чернякова. Его книга актуальна, а моя – мелкотемье». Жизнь все-таки непредсказуемая штука. «От кого, – спрашиваю, – зависит решение о публикации?». Она говорит: «От меня!». А редакторша там работала каким-то полуначальником. Зав там каким-то отделом. У них свои бюрократические законы. Имеется издательский план. Когда они хотят отказать, то отказывают сразу по нескольким причинам, чтоб автор не смог оправиться. В моем случае, например, книга должна иметь объем не более десяти печатных листов. У меня и не было более. После исправления замечаний тебе говорят, что имеются новые указания, и объем книги должен быть не менее десяти листов. А также у тебя неправильно оформлены сноски: необходимо из постраничной системы перевести в полукод. Или наоборот. И так до бесконечности, ты абсолютно повязан. Потому что у них на все имеются взаимоисключающие инструкции. Какую захотят – ту и применят.

Рукопись Чернякова прошла все формальные процедуры и находилась уже чуть ли не в наборе. Редакторша немедленно останавливает дело, говорит, что неправильно оформлены сноски, а также объем рукописи не соответствует, и отправляет книгу на доработку. Ее начальство недовольно, что план нарушается. Советская власть же, плановая система. На что барышня отвечает: «У нас есть другая готовая книга. Правильно оформлена. Немедленно в набор». Короче, мы поменялись ролями. Чернякову книгу откинули и заставили переделывать. А мою рукопись пустили в печать, поскольку она была в плане нашего отдела. Мало того, редакторша сделала так, чтобы в плане не было написано, какая именно книга идет в набор, иначе можно засветиться. Классно я ему ухитрился отомстить за сарматку. И за все.

Моя новая подруга честно постаралась – книга вышла в максимально краткие сроки. Тайно и стремительно. Правда, если надо издать быстро, то только офсетной печатью. На набор требуется куда больше времени, и «они» могут спохватиться. Я был совсем не против офсета, и вскоре книга появилась на прилавках магазинов. В отдел ее принес кто-то из сотрудников. Я сам купил несколько штук и зашел в кабинет к Станку, надписав экземпляр. Это произошло как раз после истории с попыткой изгнания Александры Васильевны. Ты бы видел то место, где у него должно быть лицо. Станок не поверил своим глазам. На моих глазах он густо побагровел, видимо, давление резко повысилось. Но справился с собой, поздравил. Даже какую-то мученическую улыбку выдавил.

Обозлилась также и мадам Плетнева. Выход книги в академическом издательстве простить трудно. На такую книгу очень трудно не обращать внимание. До сих пор мои «Кочевники Северо-Западного Причерноморья…» остаются единственной научной монографией на эту тему. Тем не менее, все они предпочитают ее не замечать. Только сама Плетнева никак не может успокоиться – она до сих пор проклинает эту книжку как зловредную и неправильную в каких-то то ли воронежских, то ли тамбовских изданиях.

Прежде чем продолжить рассказ о защите докторской, я хочу остановиться еще на одном параллельном сюжете. Тем более что это история открытия целого народа, которая стала новой главой моей докторской.

Как я уже говорил, этническую принадлежность кочевых погребений мы определяли исключительно по имеющейся типологии Федорова-Давыдова. Я тебе могу показать эту книжку, она проста, как апельсин. Эталонные случаи вот каковы. Если лошадь уложена в погребении рядом с покойником в анатомическом порядке (голова и конечности, без туловища) головой на запад, можешь считать, что это печенег. Этот тип погребений датируется концом IX – концом XI вв. Дальше. Половецкий классический погребальный обряд выглядит так – покойник, лежит головой на восток, а рядом с ним лошадь полной тушей. Добавь к этому множество сопутствующих деталей. Нет смысла их здесь перечислять, это все описано. Скажем, подбои в могилах появляются только в золотоордынское время. Их перекрывали досками. А также гробовища, датируемый инвентарь… Федоров-Давыдов выделил вещи узкого периода бытования и широкого периода бытования на основания монет. Он проделал великолепную работу - придумал так называемую «открытую» типологию – новые типы погребения органично укладываются в ячейки его классификации. Не таблица Менделеева, но все же… По мере накопления материала удается выявить множество смешанных обрядов захоронения, что свидетельствует о смешении населения. Скажем, туша коня лежит головой на запад, а скелет человека – на восток. И тому подобное.

В этой массе «этнографического мусора», с точки зрения советской археологии, выделялся довольно большой процент так называемых «неопределимых» погребений. Это были абсолютно «голые» скелеты людей, без всякого инвентаря. Большинство наших высокоученых предшественников и коллег их незатейливо сносили бульдозером, чтобы не мешали. Средневековая степь с XIV века формально стала мусульманской, и покойников хоронили без инвентаря. Такое погребение ты не можешь датировать. Лежит в земле какой-то костяк, впускное погребение в ранний курган. Головой на запад. Все. Кто такой? Откуда? – неясно. Их было полным полно. Эти «странные» могильники встречались в Северо-Западном Причерноморье довольно часто. Их сносили, потому что они никого не интересовали. И действительно, кого они волнуют?

Мы с Геликом оказались первыми, кто начал зачищать такие погребения. Мы не могли понять, как можно взять и снести сотню погребений? Чем они хуже других? Следовало зачистить, а вдруг что-то есть. В отчетах такие погребения фиксировались, как неопределенные. Скелеты лежат в той же позе, что и сарматы или средневековые кочевники. В зависимости от деления плановой темы, мы распределяли эти погребения. Например, у Дзиги была тема по сарматам, а у меня по медиевистике. Мы работали вместе на кургане, и я спрашивал, когда находил подобное погребение: «Чей это, твой или мой?». Он отвечал: «Давай будет мой, не хватает материала для диссертации». Так он и защитил свою кандидатскую по сарматам, на материале фантомных могильников.

Мы с Геликом копали под селом Мирное, Килийского района. Там шло под орошение поле, посреди которого стоял невысокий курган. Бульдозеристы наткнулись на какие-то кости. Они оказались интеллигентными людьми и вызвали отряд. Нас было человек пять или шесть. Мы начали рыть этот курган, полагая быстро закончить. Но насыпь оказалась битком набитой вот этими скелетами. Все лежат головами на запад. Чистили их от зари до зари. Невозможно работать – они идут сплошняком, один над другим. Добрались до материка. Бригадиры нас торопили, стояли у нас над головой. Курган оказался сарматским, основное погребение грабленое. А эти скелеты все идут. Более того, стали уходить за полы кургана, и мы остановились только у дороги. Сняли сто пятьдесят погребений. Дальше нам не позволяла трасса.

Те погребения, которые находились за полами кургана, попадали в материк, а не черноземную насыпь, и теперь стало возможным определить конструкцию погребальной ямы. В некоторых из них оказались подбойчики, заложенные досками. Раз так, то по типологии Федорова-Давыдова я отнес их к золотоордынскому времени. Поэтому запихнул, недолго думая, итоги этих раскопок в свою монографию о кочевниках. Книга вышла, и материал был опубликован под этой датой. Кроме того, упомянул, что могильник свидетельствует об оседлости золотоордынцев. Где-то здесь должно быть и поселение. Хотя ни одного фрагмента керамики золотоордынского времени мы не нашли. Была лишь одна костяная пряжка. А так они все были голые, как Гоголь. Эти же выводы пошли и в мою монографию…

Наш раскопочный фанатизм привел к достойному результату. Еще и повезло - в экспедицию приехал из Киева антрополог Сережа Сегеда. В начале восьмидесятых годов мы часто общались и дружили. Он по блату сделал мне антропологические определения. Знаешь, как работают антропологи? Сегеда мне говорит: «Ты скажи кто это, а я тебе сделаю экспертизу». Я говорю: «Я как раз у тебя это хотел спросить. Мне кажется, что это Золотая Орда». Он сравнил. Действительно, похожие черепа были у населения Поволжья времен Золотой Орды. Сегеда вычислил средний возраст погребенных в этом могильнике. У мужчин средняя продолжительность жизни составляла сорок один год, а у женщин сорок три – как всегда. Было много детских погребений. Детская смертность доходила до тридцати процентов. По-прежнему не было ясно, кто они такие. Какие-то чурки. Дату Сегеда не мог дать. Позже Золотой Орды вообще никто ничего не знал. Даже самые квалифицированные специалисты не знали толком, что здесь происходило после четырнадцатого века. И знать особо не желали. Эти территории так и назывались - «Дикое поле». Тут как бы никто не жил. Такова историографическая установка. Которая, кстати, и ныне сохраняется во многих учебниках.

Этим история с голыми скелетами не кончилась. В следующем году, или через два года после этого, экспедиция Субботина копала могильник Лиман в том же районе, у села Дивизия. Они вскрыли примерно двадцать погребений такого же типа. И честно их зачистили. При зачистке нашли две монетки прямо у тазовых костей одного их погребенных. Монетки были совершенно прогнившие. Представляли собой сгусток бронзы. Ребята обрадовались и привезли мне эти монетки. Петр Осипович долго на них смотрел и сказал, что ничего не видит, надпись не сохранилась.

В те дни у меня была какая-то командировка в Питер. Это был восемьдесят пятый год. Я взял эти монетки с собой, решив поискать концы в отделе нумизматики, в Эрмитаже. Тут надо немного рассказать о моем знакомстве с Ярославом Витальевичем Доманским, по кличке «дядя». Он умер, бедняга. В последние годы руководил березанской экспедицией. Однажды мы приехали с Джоном на Березань и он нас прекрасно принял. Доманский очень любил Петра Осиповича. Напоил нас водкой, уложил в новые спальники. Работать не заставлял. Мы, значит, напились и уехали. За это потом Доманский приехал к нам на дачу, где прожил пару недель со своей девушкой. Хотя ему уже было хорошо за шестьдесят. Молодец.

Короче говоря, когда я пришел в Эрмитаж, Доманский расшибся в лепешку, чтобы мне помочь. Я сказал, что мне надо определить эти монетки. Доманский на них посмотрел и заявил, что ими никто не будет заниматься, это невозможно очистить. Но тем не менее, повел меня в реставраторскую и начал просить, как свой. В реставраторской сидела девушка по имени Наташа Бекетова. Она сказала, что эта работа совершенно невыносимая. Но раз просит Ярослав Витальевич, то отказать невозможно. Работы было на недельку. Реставрация требовала времени, потому что монеты в плохом состоянии. Монеты оказались плакированными. То есть, внутри медная основа с примесями, а покрытие – плакировка – серебряная. Это сознательная порча государством своей валюты. Медные монеты выдавали за серебряные. Так вот, медный чекан сгнил изнутри, а пленка серебряная осталась. Реставратор сохранила плакировку, а сгнившую основу закрепила клеем. Такая работа требует большого искусства. На плакировке читалась легенда, и сотрудник отдела Марина Борисовна Северова прочла мне ее. Там было написано «Да возвеличится могущество его!».

Короче говоря, обе монетки оказались так называемыми акче или аспрами, как их называли в Западной Европе, эпохи Сулеймана Великолепного. Если Сулейман умер в 1566 году, а пришел к власти, если мне не изменяет память, в 1520 году, то никак уж ранее, чем этим временем, они не датировались!

Должен тебе заметить, что я растерялся. Это оказалось полной неожиданностью. К тому моменту у меня уже вышла книга, где все эти могильники опубликованы, выходит, с неправильной датой! Можешь себе представить, что я ощутил. Я поблагодарил Наташу и вышел на набережную Невы с этими монетками. Мне было ясно, что единственный человек, который знает дату, – это, в сущности, я. Вот выброшу эти монетки в Неву и никто никогда об этом не узнает. Если после многих десятков лет работы были найдены лишь однажды две монетки, то каковы шансы, что они когда-нибудь найдутся еще?

Но я не выбросил их в реку и пошел печалиться к Леве Лурье. Честность – лучшая политика. Он выслушал меня и говорит: «Спроси папашу, он тебе сейчас все объяснит». Папашей являлся знаменитый историк Яков Соломонович Лурье, более образованного человека трудно найти. Он сходу сказал: «Все ясно, Андрюша, это ногайцы. Сулейман ходил на Молдову, все ясно…». И он начал мне рассказывать, как султан трахал там какого-то молдавского господаря. За это господарь получил боярские земли, а Молдове выделили какие-то привилегии…

Оставалось дело за малым – сознаться. И тут мне повезло еще раз. Оказывается, мой университетский преподаватель и классный архивист Анатолий Диомидович Бачинский, давно нашел здесь этих ногайцев по письменным источникам. Мы с ним дружили - он был славным человеком, увлеченным историком. Он пытался опубликовать в свое время ногайцев Едисанской орды. А ему не дали. И он смирился. Когда ему я рассказал свою историю, он вскочил с места: «Андрюша, ты мне молодость вернул! Я же точно знал, что ногайцы здесь есть. Но мне не разрешали печататься. Когда я послал статью про ногайцев в «Український історичний журнал», они мне ее вернули, сообщив, что политически неправильно публиковать статью про ногайцев. Потому что они не украинцы».

Бачинский возбудился и предложил совместную публикацию. Оказалось, что мы нашли так называемых «прибрежных татар», или же ногайцев Буджакской орды… В Украине такую статью не брали, а вот в Молдавии взяли. Молдаване оказались не такими злобными. Они были согласны, что ногайцы – тоже люди.

Традиционная археология ногайцев за людей не считала и до сих пор не очень считает. Советская власть – явление всепроникающее. Ее негласные установки выражались в науке в том, что эти татары только мешали нашему честному, трудолюбивому народу своими грабительскими набегами. Кто будет изучать историю Крымского ханства, когда при Сталине татар вообще выселили? Такие народы надо забыть, а не изучать.