Разговор в докторском совете по защите.

 

Парапет перед корпусом историко-филологического

факультета, ул. Канатная

 

В условиях разложения государства происходила ваша вторая защита докторской. Как это происходило? Народ нищий, инфляция, административный бардак...

Массон и его жена меня любили и помогали по трем причинам. Во-первых, я относился к ним с искренним восхищением. Вторая причина в том, что Станок обидел его жену Галину Федоровну Коробкову. И, естественно, моей защитой Массон хотел Станку попортить кровь. У них порядком испортились отношения после одного случая. Станко, как и товарищ Сталин, который в свое время нагрубил мадам Крупской, обидел жену Массона. Вот у Вадима Михайловича, видимо, и появились простые человеческие соображения отомстить. Суть конфликта лежит исключительно в области психологии и этологии.

Ученица Коробковой Галина Сапожникова, кстати, жена Сапога, устроилась лаборанткой к Станку и просмотрела все его коллекции, сделав определения. После чего Станок решил, что Коробкова ему больше не нужна и высказался в печати против нее в грубой и, кажется, в резкой форме. Впрочем, я не читал. Но слышал. Разумеется, их отношения тут же охладились. У Массонов очень нежный брак. Это производит какое-то трогательное впечатление, потому что все проходит в рабочей обстановке. Они практически не расстаются. Вместе работают и живут. Это ее второй муж. Сама Коробкова была в свое время супругой некогда довольно способного палеолитчика Игоря Коробкова, который у Массона поначалу работал, а потом спился. От первого брака у нее дочка. А с Массоном у них нет общих детей. Живут они вместе в необычайной тесноте, двухкомнатной квартире где-то около парка «Победа», с тещей, дочерью и двумя огромными турменскими овчарками.

А третья, самая главная и решающая причина заключалась в том, что я являюсь членом президиума одесского кошачьего клуба «Пушистая грация» и активным членом регионального общества защиты прав животных. У меня даже было соответствующее удостоверение с фотографией, и я, для понтов, почти всегда его имел при себе. Я даже не знал, что сам Вадим Михайлович занимает какие-то столь же высокие посты в петербургских кошачьих и собачьих кругах. В промежутке между двумя своими защитами я поехал к ним в гости в экспедицию в Молдавию, в село Иванча. Тогда Массон еще колебался, стоит ли со мной связываться после московского завала.

Приняли меня вежливо, но, поначалу, с некоторой прохладцей. Мы стали обсуждать мои диссертационные перипетии. Потом Массону это надоело, и он стал рассказывать, как, будучи в Париже, принял участие в работе кошачьей секции Всемирного конгресса по защите прав животных. И даже показал какую-то бумажонку, удостоверяющую его как инициативного члена этого благородного движения.

В ответ я тоже решил похвастаться и вытащил свое кошачье удостоверение. Ты даже не можешь себе представить, как он возбудился и обрадовался. Ведь родная душа! Настоящая! Обнял меня за плечо, и мы целый вечер сидели и обсуждали ужасы бесправного положения несчастных кошек и собак, как в нашей стране, так и за рубежом. Он даже достал бутылку коньяка, и мы ее радостно выдули. Об археологии и диссертации и не вспоминали. Кого, в сущности, это волнует? Но, когда мы уже расходились, Массон сказал: «Все ясно, быстрее оформляйте работу. Я сделаю все, что от меня зависит». В общем, мне была дана «зеленая улица»… Недаром кошки бродили стадами по моей диссертации в сортире краеведческого музея. Наверное, в этом был некий Промысл.

Сам Массон, кажется, родом из Средней Азии. Его отец, академик Михаил Евгеньевич Массон, маститый археолог, жил в Узбекистане или Казахстане. Вся его научная ориентация шла на Среднюю Азию. Многие его аспиранты были из Туркмении, там же он и копал. Массону принадлежит фраза: «Идите и становитесь кандидатом своих туркменских наук». Он жутко говорлив. Я по сравнению с ним просто парализованный глухонемой. Он очень светский, более комфортного собеседника трудно найти. И чрезвычайно внимательный к партнеру. У нас почти сразу сложились самые комплиментарные отношения.

Я прекрасно понимал, кто командует парадом в семье Массонов. Поэтому пришел к Галине Федоровне и рассказал всю историческую правду про Владимира Никифоровича. В деталях и в красках. О том, как он меня выгнал с работы, лишил средств к существованию, малые дети стонут от голода и прочее. Мои слезы чуть ли не капали на ее грудь. Она меня гладила по голове, успокаивала и утешала. Я, разумеется, был совершенно безутешен. Зная, до какой степени Станок этой защиты не желает, они сильно могли наломать ему кайф моей докторской степенью. Кроме того, Массон недолюбливал Киев со всеми их делами. В Питере тоже существовала жесткая дембельская мафия. Своих они не очень и не всегда пропускали. Некоторые киевляне бегали защищаться к Массону. Как только там появился докторский совет, все туда бросились. И их защитили, назло Киеву. Рыбаков и Артеменко были одной компанией. Поэтому первую докторскую я подавал на совет в МГУ. Ведь это другая, не академическая линия. Я отдавал себе отчет, что Плетнева может из своего Института гадить и доставать и этот совет, но это, все-таки, чужая для нее территория. У этих свои амбиции и МГУшные понты. Там Янин с Федоров-Давыдовым сидят, а они были друзьями Петра Осиповича. Вот они назло киевскому Институту и взяли мою работу...

В 1989 году Массон сделал собственный Институт ИИМК (Институт истории материальной культуры), который стал самостоятельной административной единицей. За полгода до моей первой защиты, им дали докторский совет. Но я уже был обречен защищаться в Москве.

После Чуфута отношения с Милой стали напряженными. По-видимому, я не оправдал ее ожиданий. Возможно, она хотела меня захомутать. Жила без мужа, с детьми в своей московской трехкомнатной квартире. Помню как в один свой приезд в Москву, попал к ней домой. Она меня начала немедленно укладывать: «Это твоя комната, ты будешь здесь жить». А тут пришел Игорь Волков, потому что я ему позвонил. В общем, я предпочел идти спать к нему в общежитие.

Почему? Вы боялись?

Можно и так сказать. Она баба липкая и жесткая. Кроме того, необычайно авторитарна. Ничем хорошим это бы не кончилось. К тому же, я не очень обо всем этом думал. Не предполагал, что до такой степени этим ее обижаю. Тем более, я был социально защищен женой и двумя дочерьми. А если совсем уж честно, она мне не очень нравилась, как женщина. Это был генерал в юбке. Маргарет Тейтчер. Да еще и староватый, по моим представлениям. Занималась она всей этой караимской авантюрой не ради науки, а ради денег, собственного устройства и связей. То есть, мы люди разных ценностных установок. Но она мне оказывала услуги, как родному человеку. Кому такие услуги оказывают? Видимо, рассчитывала, что я каким-то образом буду обязан расплатиться. Я и расплачивался, как мог, встречными социальными услугами. Скажем, когда ее дочери Варя и Марина приехали в Одессу покувыркаться, наша семья их приняла по высшему разряду. Девушки были просто в восторге. Но Мила ожидала иных дивидендов. На этой почве и возник конфликт. Тем более что она никогда не предлагала мне прямым текстом завести отношения. Раз так, я могу сделать вид, что плохо понимаю. Ведь всегда выбирает женщина, а мое дело, как истинного и галантного джентльмена, ходить как бы в состоянии готовности. Но не предлагать первым. Я понимаю, что передергиваю, потому что женщина-то выбирает, но предложить первым должен мужчина. А я не предлагал, делая вид, что идиот.

Защиту мне назначили на декабрь 1991 года. А потом перенесли на два месяца из-за известных событий в стране. Денег у меня совершенно не было. Мало того, они стремительно обесценивались. Союз разваливался на глазах. Технически процедура защиты оказалась для меня довольно сложной. Надо было публиковать автореферат, на что требовалось рублей двести. В нашей семье их не было в принципе. Один оппонент, Заднепровский, находился в Питере. Второй – Ковалевская - в Москве. Третий – Халиков - в Казани. В идеале желательно присутствие на защите всех оппонентов. Сами по себе они не поедут. Халиков, например, мне прямо отказал. В таком случае разрешается, чтобы они прислали отзыв. Далее. В совет следует сдать три экземпляра диссертации. В те времена, как ты понимаешь, компьютерной техники не было. Тиражирование возможно лишь на машинке. Одна диссертация находилась в Москве, другая в Казани у Халикова. Третья у меня. Когда я вернулся из Турции, до защиты оставалось чуть больше месяца. А реферат должен быть уже разослан. Я позвонил в Питер и обо всем рассказал Массону. Он реагировал просто – перенес защиту на следующую сессию, на январь. А потом снова перенес, уже на начало марта. Помню, я начинал нервничать. Но государство распадалось, условия жизни такие. Денег не было ни у кого. Страна находилась словно в параличе. При том, что все союзные структуры сохранялись, продолжали функционировать. А новые еще не были толком созданы. Я не знал, что писать на титуле реферата. Союзный ВАК сидел на чемоданах. На реферате пишется ведомство. Союза не существовало уже дней десять, а диссертация подана на защиту. Как оформлять обложку реферата? До этого писали «Академия Наук СССР». Что писать теперь?

Российской Академии Наук еще не создали. В девяносто первом году ей и не полагалось быть. Но мы мгновенно сориентировались, и я оказался едва ли не из первых соискателей, кто написал на обложке автореферата шапку Российской Академии наук. Могло выйти так, что работу отвергнут по причине неправильного оформления бумаг. Защита проходила на мой страх и риск. Ганжа с Генингом-младшим издали мне автореферат за свои бабки. Халиков написал отзыв и послал его по почте. Я ему очень признателен, потом позвонил и поблагодарил. Он это сделал для своего кореша Генинга. Мы так никогда и не виделись. Сначала Халиков говорил мне по телефону: «У вас там неправильно в диссертации». Я растерялся: «Как же быть? У меня защита…». Он говорит: «Ну, тогда будет правильно». Какой славный человек! Пообещал в начале января быть в Москве и передать диссертацию через Эмку. Она должна была этот экземпляр привезти уже на защиту в Питер.

Марк Ткачук и Рома Рабинович жили тогда в Питере, проходили стажировку. Марк помогал мне рассылать реферат по адресам. Когда срок защиты окончательно утвердили на четвертое марта, мама достала из заначки шесть тысяч рублей, которые стремительно превращались в макулатуру. Все бросились мне на помощь. Приехал Сережа Мохненко, который отдал мне все свои взятки от сельскохозяйственных заочников в виде полутора десятков коньячных бутылок. Марочных и полных. Дергачев тоже не забыл наших старинных отношений и поступил более, чем благородно. Вася Гукин, который работал у него в подчинении, был командирован по его же (Васи) просьбе в Питер с тем, чтобы мне помогать. Во всем. Гукин прибыл из Кишинева груженый двумя здоровенными канистрами вина, какими-то кусками брынзы и сала. Здесь же, в Одессе, накупили на какие-то деньги кучу водки. В таких случаях очень важна свита. Потому что соискателю сильно не до того. Он очень волнуется. Должна быть команда, которая помогает, и она у меня была. Мало того, Дергачев не удержался, сел в самолет и прилетел в Питер сам. Он же их выкормыш. Бродил по совету и лоббировал мои интересы. Говорил, какой я замечательный ученый. Он же фигура, директор молдавского Института, они все у него копают – как же его не послушать.

Тут мне и пригодился турецкий костюм. Одет я был очень хорошо. Единственное что – снял цепочку с очков, чтоб не раздражать публику. Ковалевская приехала сама, не прося у меня денег. Эмка привезла диссертацию. Массон с Коробковой начали меня немедленно звать обедать. Время голодное. От Марка я переселился к Леве. Из Одессы приехал Алпоп, а также Сережа Гизер. Прилетела из Парижа Мила и подарила мне пепельницу с рисунком Эйфелевой башни. Я не знал, куда ее засунуть. Это была последняя попытка меня обольстить. Очень хорошо, что я не взял свою жену, она была бы там неуместна. Вася стал моей женой... Клейн тоже был у меня на защите, меня сразу же поздравил с успехом.

Гнусный Заднепровский все-таки дал мне отрицательный отзыв. Вернее, дал как бы неформально. В отзыве могут быть замечания. Но сколько – не оговорено. В самом конце отзыва должна присутствовать обязательная ритуальная фраза: либо работа достойна защиты и соответствует, либо не достойна и не соответствует. Иной формулировки быть не может. Он не удержался и написал, что все плохо. Но в конце, наступив на горло собственной песне, сказал, что, несмотря на высказанные замечания, работа достойна и автор – чудесный ученый.

Поскольку все отзывы мне были даны заранее, я два дня готовился к защите и не пил. Хотя было нелегко. В комнате у Левы жил его друг Тимур, грузинский князь ослепительной красоты, кореш Гамсахурдии. Тимур лежал рядом со мной и пил с Левой. А я готовился и страдал. Приехал Алпоп, достали еще одну раскладушку, его уложили рядом. Потом пришел Сева Грач и присоединился. Правда, он не ночевал, потому что уже не помещался, кроме того у него была ленинградская квартира. Потом Грач забрал Тимура, они нажрались и пошли к Грачу жить. Все они тоже были званы на защиту.

Вся компания готовила меня к выступлению. Лева мне ясно объяснил, что члены совета в моей теме ничего не смыслят, но полагают, что имеют некое общее представление. Поэтому главное – их не раздражать. Не употреблять иностранных или сложносочиненных слов. И, упаси Боже, не вздумать учить их жить – как нужно заниматься теорией и методикой археологии. Все должно быть необычайно просто, кратко, скромно и доступно. «Ведь они, как дети. Ты должен выступать так, будто перед тобой сидят члены археологического кружка районного Дома пионеров. Но очень почтительно, - напутствовал меня Левушка. - Нужно вывесить три-четыре исторические карты, не более и, в течение десяти-пятнадцати минут сделать доклад. В бумажку смотреть обязательно. Волноваться не слишком декоративно». Ну и, естественно, благодарить и кланяться.

Наступил день защиты. Алпоп шел за мной следом и нес все мои карты и другие диссертационные пожитки. Зал был полон. Все бабы в секретариате стали немедленно на меня работать. Только что состоялась защита Могарычева. Я им рассказал о его творческих достижениях на Чуфуте. Они говорят: «Что ж ты нам не сказал?». «А зачем ломать человеку судьбу?»... И Герцен и Могарычев были на моей защите и сильно нервничали из-за своих крымских проделок.

Как выяснилось, совет состоял из некоторого количества московских корешей Кызласова и Плетневой. Но они боялись Массона, потому что он мог их выставить из совета за непослушание. Видимо, было дано указание защищать без разговоров. Секретариат состоял из баб. А именно: Любовь Борисовна Кирчо, многолетний ученый секретарь Института, а также ученый секретарь совета Галка Синицына, маленькая, миниатюрная женщина, ужасно симпатичная. Они не взяли у меня денег за защиту, хотя тогда полагалось, и караимы были согласны платить... Мы спешили, пока не распустили союзный ВАК. Сложилась парадоксальная ситуация. Страна распалась, Союза не существует, а все структуры не переформированы. Даже на уровне своих названий.