Вы велели приехать через час, а пока стали подбирать литературу.

В течение этого времени я покопался в книжках, и мне вдруг все стало ясно. Это действительно было настоящим озарением. Здесь был античный город. Я его вдруг увидел. Не удержался и позвонил Сереже Охотникову. Хотел проверить достоверность данных Миши Агбунова об отступлении берега напротив современного Приморского бульвара. Он равнодушно заявил, что берег действительно ушел на полкилометра. Или более. Значит, в древности здесь мог быть достаточно крупный город, окраинная часть которого сохранилась до наших дней на узкой полоске Приморского бульвара. Там и копал Диамант, будучи уверенным, что нашел небольшое сельское поселение…

Я страшно обрадовался, увидев, что это так. И когда ты пришел, я тебе рассказал эту историю. Здесь был город, от которого остался ошметок, а со степной стороны прилегающий могильник. Почему я так решил? Это уже вовсе не озарение, а чисто методические рассуждения. Суть их в том, что античные черепки из нашего раскопа, которые нам как бы подкинули, очень хорошего качества. Все без исключения. Отличная, парадная и богатая посуда: светильник, обломки чернолаковых киликов… Слои поселения не дают такого соотношения материала. Вернее, помимо дорогой посуды идет массовка. Преобладают обломки амфор и керамика бытового назначения. Если среди них и попадется кусочек чернолаковой посуды, то один на несколько десятков черепков амфор.

А у нас все черепки оказались обломками роскошной керамики. Это могло означать лишь одно – мы своим раскопом напоролись не на слой поселения, а на богатый античный могильник, который стал разрушаться при строительстве Одессы. Только в могилы могли класть такую дорогую посуду. Этот могильник и сохранился под центральной частью города. А основная часть древнего античного поселения «уплыла в море».

Теперь стало ясно, что и где искать. И действительно, выяснилось, что могильник прослеживался при строительстве дома Боффо в Театральном переулке, а также в окрестностях Оперного театра еще в XIX веке. Первые одесские антиковеды - Бларамберг и Стемпковский без конца сообщали об античных находках в центре Одессы. Из могил извлекались шикарные краснофигурные пелики, светильники, расписные сосуды. Все эти находки сделаны рядом, в пределах сотни метров от нашего раскопа. Мы их стали наносить на карту города.

Олег немедленно проверил всю эту информацию по периодической прессе того времени. Мы мгновенно подали доклад на мартовскую конференцию памяти Карышковского. В самом тексте говорилось о культурном слое старой Одессы, как о модели личности Петра Осиповича. Об открытии античного города ни слова. Обо всем я рассказал почтенной публике непосредственно с трибуны. Позволил себе издевку над Полевым комитетом, сказав, что он может нам помешать копать, но не в состоянии запретить ходить в библиотеку. Я решил, что употреблю все свое лекционное мастерство, потому что они мне точно не дадут больше десяти минут на выступление. Я затянул его на полчаса. Рассказывал о царе Скиле, о второй Истрии, о том, как распределялись истрийские и ольвийские монеты по территории, о палеогеографических заключениях. Употребил все свое аудиторное искусство. Авторы находок в центре города не кто-нибудь, а Бларамберг и Стемпковский, основатели Одесского музея древностей, самые уважаемые люди, классики античного понтиковедения. Или понтийского антиковедения, как хотите, так и говорите... Доклад сделал в наглом, агрессивном и поучающем тоне. За день до этого в газете «Одесский университет» вышла заметка под названием «Античная Одесса». Ее сразу же начали распространять по рядам. Аудитория не шелохнулась, и я ощутил вкус победы на губах. «Недаром мучалась старушка в высоковольтных проводах», - как поется в известной детской песенке-ужастике.

На следующий день, на заседании Одесского археологического общества, членом правления коего я являлся, у Самойловой не выдержали нервы. Она кинулась на меня, как мегера, с криками, что наши раскопки не были согласованы с Институтом археологии, и все это – гнусные домыслы и безобразие. Но хорошо быть доктором и профессором, когда твой оппонент таковым не является. Помогает в диспутах. Тем более, если руководствуешься методикой Михаила Жванецкого: «Самое главное в споре – вовремя перейти на личность». Я сначала вежливо ей предложил ознакомиться хотя бы с основной литературой по вопросу, прежде, чем выступать – если нужно, могу помочь составить список. После чего сказал, что лучше бы она занялась своими прямыми обязанностями - охраной памятников в Одесской области и регистрацией того же культурного слоя старой Одессы. А плевать в раскопы своим коллегам, причем на священные ступеньки дворца графа Ланжерона, - это вообще ни в какие ворота не лезет... Она позеленела и поинтересовалась кто, мол, видел?.. Я отвечаю: «Дети видели. Стыдно, Татьяна Львовна, могли бы подыскать иные академические аргументы. Я на вашем месте пошел бы домой и удавился там в сортире от стыда и позора». Публика была эпатирована. Клейман испугался: «Лучше не трогайте его, Андрей Олегович сегодня нервный, у него язва». После этой истории меня, естественно, вывели из правления общества. По состоянию здоровья.

Женя Голубовский предложил собрать круглый стол. Правда, просил доказательства. Я сказал, гипотеза непротиворечива. Но настоящих доказательств у меня, конечно же, тогда не было. Их надо было искать на Приморском бульваре. Но я не видел никаких шансов. Было ясно, что городские власти не дадут нового разрешения. Тем более, без открытого листа, который мне тоже никто добровольно давать не собирается.

Но «попитка - не питка», если снова обратиться к авторитету Лаврентия Павловича… Год назад у меня тоже не было никаких шансов копать под Оперным театром. Но ведь получилось? Попутного ветра не бывает лишь у того, кто никуда не плывет. Кажется, это Монтень. И я решил ловить этот ветер в логове врага - обратиться непосредственно к руководству Института археологии. А именно к господину вице-президенту Академии Наук, самому Петру Петровичу Толочко.