Вы повторяли, что результат дальнейших раскопок будет лишь количественным, Но не качественным.

Да, все что мы накопали, издано в нашей книжке. Поэтому теперь следовало начинать сначала. Либо бросать копать Одессу и переходить на другой объект. Поскольку не было ни денег, ни всего остального, а Игорю Бруяко дают бабки на раскопки курганов под Измаилом, а заодно немного на Орловку, я решил присоединиться к его команде. Естественно, ему нужны были работники, которые смогут копать за двоих, а желательно и за четверых. Это нормальные вещи. Он стал оформлять своих друзей и приятелей, которых, при этом, еще пропустила бы бухгалтерия. Я пошел в ректорат и оформил прикомандирование в экспедицию на нас обоих одновременно, сроком чуть ли не на полгода. Это большие деньги – чуть ли не сотня баксов полевых в месяц, на человека. Так что мы с тобой дармоедами там не станем.

Орловка тогда раскручивалась еще и со стороны Высшей антропологической школы. Игорь Манзура привез из Кишинева свой отряд. Я к ним поехал летом в гости. При этом все время думал, чем мне заниматься дальше. А Орловка – это тебе не хухры-мухры, это ключевая переправа всех времен и народов на евразийском пространстве. И я решил написать соответствующую книжку. Я торчал у них на раскопе несколько дней. Вокруг находится шикарный могильник. Вся территория – сплошное курганное поле, которое примыкает к пойме Дуная. Ясно, что этот могильник – этнокультурное Эльдорадо. Или Клондайк. Там курганы всех культур. Я такое только один раз встречал – на Северном Кавказе, где прослеживалась подобная типология ситуации. Только там все кочевые племена упирались в Кавказ, а здесь в Дунай. Поэтому археологический замес выглядел необычайно привлекательно. Я понимал, что не освою эту тему до конца своих дней. Да и не чьих-либо. Мы шли на раскоп втроем, с Манзурой и Бруяко, и я восхитился этим могильником: «Вот бы его покопать». Аж облизнулся. На что они ответили, не договариваясь: «А кто тебе не дает?».

Когда я вернулся в Одессу, то подумал, почему бы мне не провести в Орловке остаток своих дней. Много я не накопаю, но кое-что сделать успею. Мне не требовалось авторства в публикациях материала, просто хотелось принимать участие в комфортной тусовке. Потому как утомился чувствовать себя «белой вороной» на фоне всей нашей отечественной археологии. С одной стороны, этот авантюризм хорош и красив, а с другой утомителен. Почему бы мне не поработать со своими друзьями, пока еще могу двигаться? Я прикинул: лет десять у меня еще есть в запасе. Можно очень много сделать. И осенью я стал готовиться к этим работам. То есть, решил, что сперва прочту про Орловку все, что успели написать мои коллеги. Этих книг, собственно, не так уж много. Орловку много лет копала многоуважаемая Римма Дмитриевна Бондарь, которая исследовала римское время и не сдавала отчеты годами. Даже десятилетиями. Число ее статей по этому поводу было ничтожно.

К этой тематике я чувствовал и свою причастность. Поскольку, в свое время придумал концепцию «кочевого степного котла» в Северо-Западном Причерноморье как «зоны контакта народов Евразии». В регионе выделяется три таких ключевых района – Подунавье, Нижнее Поднестровье и Поднепровье. Все они располагаются в местах основных переправ. Здесь на протяжении тысячелетий формировались особые археологические зоны, которые представлены букетами памятников разных эпох. Все материалы представлены и опубликованы. Получается чудесная и стройная концепция взаимодействия и распространения цивилизаций в Северо-Западном Причерноморье с III тыс. до н.э. по XVIII в. н.э. В Поднепровье Геликом превосходно раскопан комплекс «Мамай-Гора», где есть и средневековые могильники, скифские и неолитические. На Нижнем Днестре аналогичным является Чобручский археологический комплекс. А Орловка представлена в литературе куда беднее. Несколько поколений должно поковыряться там, прежде чем станет ясной археологическая картина памятника. Оконтуривая научную проблематику, я решил, что она ничуть не хуже, чем любая иная.

И я стал изучать единственную книгу, которая существует по Орловке (не считая статей) – монографию самого Игоря Викторовича Бруяко. Она вышла за два года до этого. Я был ее «слепым» рецензентом, что является обычным делом в нашей дружеской научной практике. Работа была аттестационной и шла под докторскую диссертацию... Я начал читать введение и обнаружил, что где-то уже это видел. Причем, у себя самого. Мне не составило большого труда подойти к полке и сравнить текст Бруяко со своими несколькими произведениями. Он там изложил идею моей докторской диссертации, которая состоит в том, что кочевники, напирая с Востока, здесь образовывали соответствующий «котел» с некоторыми клапанами у переправ. Частью они уходили в Бельскую степь, частично проникали за Дунай или в Крым. Этот «котел» был окружен оседло-земледельческим барьером, который мигрировал, или флуктуировал, в ту или иную сторону, в зависимости от напора кочевников. Концепция давно сформулирована. Впервые я ее опубликовал в Ашхабаде еще в 1988 году. Второй работой оказался автореферат моей незащищенной докторской диссертации. Потом эта концепция вышла в сборнике «Древнее Причерноморье» в 1994 году, в виде статьи «Юго-Запад Украины, как особый историко-культурный регион». Затем была репродуцирована вместе с Игорем Смирновым на украинском языке. Также она отработана в виде доктрины о «естественной историко-географической структуры» и опубликована в материалах конференции Приднестровского университета в Тирасполе. Это была уже наша совместная, куда более обстоятельная работа. В ней как бы синтезированы концепция Клейна о «генераторах народов» с теорией геодетерминизма Броделя. Короче, я считал, что эти публикации дают мне право авторства на концепцию.

И когда этот текст с использованием той же самой терминологии, без всякой ссылки, я увидел в книге Бруяко, мне стало неприятно, что это сделал мой приятель, которому я не желаю никакого зла. Более того, всячески содействую любым его начинаниям в тех случаях, когда ему это было нужно. Я не считал, что по этому поводу стоит ссориться. И, как человек непосредственный, позвонил Бруячке и сказал, что это нехорошо. Это было осенью. Игорь реагировал нервно: «Это не только ты придумал, все носятся с этими идеями. Они витали в воздухе». «Может, и витали. Но именно я, один, и обобщил, сформулировал концепцию и опубликовал ее. Пока они себе там витали. Неплохо бы ссылаться на разработки своих коллег, коль скоро ты их заимствуешь»....

В свое время, в преддверии моей несостоявшейся защиты, я рассказывал эту концепцию ему и Владику Петренко в фондах музея. И показывал на карте. Я всем ее рассказывал... И тут меня спрашивает Эмма Зиливинская: «Кто такой Бруяко?». Я говорю: «Есть у нас такой античник». Она сообщила, что он делал у них в Москве доклад о переправах на Днестре и Дунае в античное время, и ее смутило, что он рассказывает ту же самую концепцию, которую мы с ней обсуждали пару лет назад в Требуженах. Причем, рассказывает без всякой ссылки на кого бы то ни было. Эмка такая озабоченная ученая дама, которая не разделяет в своем сознании личную жизнь и научную. Здесь мы похожи. Тогда же она мне сказала: «Видишь, как твои одесские друзья тебя обкрадывают». Я тогда не обратил на это внимания. Но осадок остался.

Поэтому я, по прошествии лет, отнесся к его выходке в монографии несколько болезненно. Короче, он пообещал все ссылки внести в текст диссертации. Я повесил трубку и подзабыл эту историю. Мы вовсе не поссорились. Защиту Бруяко готовил чуть ли не год. Ему пудрили мозги в совете. Как и полагается. Время от времени Игорь просил меня переслать какую-то бумагу в совет, так как те бумаги, которые приходили к нему на музейную электронную почту, его любезная дирекция ему не передавала. Я соглашался помочь и поработать его секретарем. После этого разговора пользование моей электронной почтой прекратилось.

До экспедиции в Орловке было далеко, готовиться рано. На Бруяко я внимания не обращал – спер так спер, хрен с ним... Я уже устал от этого. Поначалу они все говорят: «Это все глупости и никуда не годится», не видят моих публикаций. Потом тихонько прут, не ссылаясь. Надо, наверное, привыкать к их повадкам и не обращать внимания. Потомки, как говорил Петр Осипович, разберутся…

И тут появляешься ты обратно. К тому же после истории с Бруяко у меня к Орловке интерес охладел. Когда моя новая книжка «Античная Одесса» вышла, я увидел, что одесская раскопочная деятельность приносит больше кувета. Все время ко мне обращаются какие-то журналисты, мне каждый раз в телекамеру надо объяснять, почему мы не продолжаем раскопки. Я сказал тебе, что собираюсь летом копать, несмотря ни на что, вероятно, из педагогических соображений. После чего, в один прекрасный день ты принес рукопись своей первой книжки рассказов. Положил мне на кровать и ушел. Вместо диссертации. Вечером я ее обнаружил и удивился. В моих глазах ты оказался оправдан. Выходит, ты не просто ходишь по земле и бабки зарабатываешь, а делом занят. Не важно, какого качества эта книжка, но она есть. Я тебе с самого начала сказал, что она мне нравится. Не все, конечно, но в целом, очень даже ничего. По крайней мере, я вижу, что человек занят делом и недаром небо коптит. Хорошо, сейчас пописал книжку, потом покопает.

В тот день вы показали мне картину Рембрандта «Возвращение блудного сына»…

Я обыграл эту картину. Мальчик – это ты. У тебя упал с ноги тапочек, значит дороги назад нет. А седобородый старец на картине - это я. Вот Несколько позади стоят и смотрят с недоверием и укоризной Ткачук и Мосионжник. Тогда же я тебе в красках описал твое жалкое и тусклое будущее, если ты останешься в «Маклере». Ты согласился и честно уволился, жил, как нормальный аспирант, на одну стипендию. И я начал тебя подгонять с диссертацией. Параллельно стал заводить разные флирты под твою защиту. В частности с Шуриком Дзиговским, который мне предложил вместе писать книжку о причерноморском «плавильном котле народов». И взять в соавторы Бруяко как научного единомышленника. Конечно же, мы научные единомышленники, если он передирает мои тексты. Значит, не возражает.

К раскопкам следовало подготовиться основательно. Необходима полная легализация всех отношений с Институтом и властями. Первое что надо сделать, попросить у них открытый лист. Если поступят официальные возражения, потребовать объяснений и попытаться решить все проблемы. Самое худшее, что нас ждет – это отказ.

В феврале я направился с этими мыслями к Наташе Штербуль. Купил большую красную розу. И говорю ей: «Наташа, дорогая, так-то, так-то». Приняла она меня чрезвычайно благожелательно, вызвала своего зама Сунцова. Сказала, что Андрей Олегович хочет поделиться своей славой. Сунцов предложил меня написать заявку и дал форму. Спросила насчет денег. Я сказал, что деньги не нужны, потому что я сам деньги. Мне нужна всего лишь любовь и ласка. И помощь. Насчет открытого листа Наташа сказала, что не она это решает, но сделает все, что от нее зависит.

В открытом листе мне никто ни разу до этого официально не отказал. На мои заявки всего лишь не отвечали. Но ссориться с ними не хотелось. Следовало наладить отношения. Я воспользовался конференцией «Боспорский феномен» в Питере. Там был весь античный отдел киевского Института археологии, во главе с начальником Полевого комитета, госпожой Гаврилюк. Тане Самойловой я предложил: «Таня, давай помиримся. Мы же с тобой знаем друг друга всю жизнь, кончай эти дела». Она говорит: «А мы с тобой и не ссорились». Я говорю: «Вот и хорошо. Что нам делить, в сущности. Мы уже немолодые люди. Я сам не знаю, буду ли копать». Короче, как бы замирились.

Поэтому после Штербуль я направился к Самойловой в отдел. Как честный человек, взял коробку конфет. Бабы любят, чтобы у них в ногах валялись? На здоровье, буду я у них валяться в ногах. Мне что, жалко. Наоборот, даже приятно. Я не переношу плохих отношений, дискомфортно себя чувствую.

Мы с Таней сразу же договорились о том, что копать надо. Правда, она тут же сказала, что не согласна со всем, что я пишу по этому поводу. Я ответил, что это не так важно. Главное – на бульваре гибнет памятник, и ему от наших склок становится только хуже. «Хорошо, – говорю, – давай его копать вместе». Она отвечает: «Нет, я не могу». «Почему? Тебе сотня, другая долларов повредит?». Не хочет, мнется. Я настаиваю, предлагаю Институту забрать памятник себе. Я бы охотно его отдал, ведь наша монография по раскопкам уже издана. И я помнил чудесную фразу Губаря: «Копать после нас, - то же самое, что носить наши грязные вонючие носки».

Самойлова мне сообщила, что в Полевом комитете нет моих отчетов о предыдущих раскопках. Я возразил, что все опубликовано: «Мне не давали листы. И ты отлично знаешь, почему. Не будем ссориться, давай начнем отношения с чистого листа». Она говорит: «Я-то готова, но не мне это решать, а Полевому комитету». «Не выдумывай. При чем тут комитет? Что ты им скажешь, то и будет». «Есть официальные претензии к твоим отчетам». «Официально ничего нет. Я даже смотрел на сайте Полевого комитета. Моего имени в списках должников нет». А она за свое: «Ты не антиковед». «Что значит: не антиковед? У меня сейчас больше трудов по антиковедению, чем у тебя вышло за всю жизнь». Короче, она предложила взять открытый лист на тебя, Андрюша, потому что мое светлое имя опорочено в глазах научной общественности. На что я возражаю: «Ему не разрешат». Она говорит, что разрешат. Новичкам только нужно взять две рекомендации. Я говорю: «Чудесно. Вот и пиши рекомендацию». Она всполошилась: «Не могу. Я с ним не работала. Рекомендацию может дать человек, у которого хорошая репутация в Полевом комитете и с которым он работал». Ты, как назло, работал в основном только в Молдавии, у Ткачука или у Гелика в Запорожье... Я сразу же соображаю: «Тощев подходит?» Она кивает. Вторым я сразу придумал Бруяко. Оба конвертируются в Полевом комитете, оба мои приятели. Один из них почти доктор наук. И мы с Таней договорились.

Я обратился к ним за рекомендациями. Написал письмо Гелику. Тощев мне не задал ни единого вопроса и прислал рекомендацию. Хоть у него и свои сложности с Полевым комитетом, но он не испугался. У всех свои сложности с Полевым комитетом.

Что до Бруяко, то я знал, что он не питает к тебе любовных и, даже, теплых чувств. Но полагал, что уровень просьбы не позволит ему отказаться. Ведь это я прошу, а не ты. И я не видел и, по-прежнему, не вижу, чем такая рекомендации опасна и порочит честь рекомендателя. Самое страшное, – тебе откажут в заявке. Уверяю, это не страшный позор для рекомендателя. В рекомендации всего лишь пишется, что автор тебя знает с хорошей стороны. Вот я и поперся к Бруяко в его подвал, чтобы попросить за тебя.

В творческую мастерскую.

Да, он себе такую оборудовал. Это модно, престижно и очень трогательно смотрится - ведь ошеломляющие мироздание научные открытия принято совершать именно в такой обстановке. А не тупо у ближних передирать.

В общем, я честно прогибаюсь: «Игорь, - говорю, - сделай это, пожалуйста, для меня. Как старый товарищ. Помоги мне, у меня нет другого выхода и возможности копать. Все согласны, Самойлова согласна. Я думаю, что ты никоим образом перед Институтом себя не подставляешь. Тем более, твой грех очевиден в том, что ты защищаешься мимо Киева, в Питере. Они, небось, злятся по этому поводу, а ничего поделать не могут. И, вообще, что ты имеешь к моему ребенку? Что он тебе сделал?».

А он отвечает, что тебе, Андрюша, все достается на халяву. В то время, как мы все пашем в нашей святой науке, как негритята. И я в том числе. Но мой грех в том, что я искусственно создал тебе необычайные стартовые возможности. А это несправедливо. И вообще, я пытаюсь тебя клонировать...

Я ответил, что своих учеников выращиваю, как хочу. Каждый делает в своем возрасте то, что он может. Пока я научил тебя всего лишь читать и писать. Бруяко возражает: «Все равно нехорошо, это разврат». Я отвечаю: «Ну, вот и договоримся, как Песталоцци с Яном Коменским. Мы прекратим разврат. Пусть становится самостоятельным исследователем». Тот не успокаивается: «Книжку вы вместе издали, сразу он готовую монографию получил». «Он честно заработал. Каждый трудился на своем участке». Бруяко говорит: «Он может получить лист только на разведки и на шурфовки по первому разу». Я говорю: «Рекомендуй на разведки и на шурфовки. Он с тобой работал? Работал. У тебя есть к нему претензии? Нет. Нормально он копает, не хуже вас всех. Гони рекомендацию. Ладно, у тебя к нему претензии, но ты делаешь одолжение мне. Даже если ты и прав, и он действительно такой ужасный - то это ведь за мой счет. А не за твой. И не за чей бы то ни было. Я же его приписывал к своим статьям, значит, делал это сознательно и добровольно. Как ты считаешь: я в своем уме?»…

Короче, в итоге Бруяко согласился помочь. Сказал, чтобы я сам составил текст рекомендации. Я это сделал и переслал ему на подпись. Попросил лишь распечатать и заверить. Прошло несколько дней. И он мне пишет по электронке: «Знаешь, мне случайно позвонила Самойлова. Речь зашла о рекомендации. Она мне сказала, что, скорее всего Красножону открытого листа не дадут. В преддверии Орловки я подставляюсь, что крайне нежелательно, потому что проект совместный с Кишиневом. В этой ситуации смысл в рекомендации Красножону отпадает. Ты извини, но я не вижу смысла ее давать». И также добавил, что тебе сильно хорошо живется. У него, мол, не было такой мамочки, чтобы слюнявчик повязывала.

Я огорчился и позвонил Самойловой. «Что за дела, – говорю, – мы же договорились. Ты же обещала. А ты не хочешь давать Красножону лист и пугаешь Бруяко. Как не стыдно?». Она говорит: «Ничего подобного. Бруяко мне сам позвонил. Попросил придумать повод отбиться от Добролюбского, потому что отказать тебе он не может»… Я не знаю, кто из них лжет. Скорее всего, оба.

Я понимаю, человек слаб. Но это некрасиво, можно было мне отказать в лицо... А без рекомендации дело не двинется. И я пошел в археологический музей в присутственный день. Понимал, что дело тухлое, что это заговор, но попытку сделать надо. Встретил Женю Редину, мою подругу, и попросил дать тебе рекомендацию. Она испугалась: «Я с ним не копала, не могу». Иду в атаку дальше: «Возьми на себя открытый лист, мы тебе будем помогать». «Я не могу разорваться между двумя памятниками». «Тебе не надо разрываться. Ты получишь готовый отчет, если там что-нибудь не то, ты исправишь. Это же тема твоей диссертации». Не соглашается, глаза прячет, смотрит на меня затравленно.

Подошел Владик Петренко. Я к нему: «Дай рекомендацию!». Он говорит: «Нет, ты что!» и убежал в ужасе... Самойлова всех запугала. Одна Людмила Юрьевна Полищук вышла из фондов и спросила, почему я здесь плачу. Я пожаловался, что они не дают рекомендацию. Она говорит: «Не плачь, дорогой. Ну, хочешь, я тебе дам рекомендацию». «Эти суки тебя отклонят под предлогом, что ты не античник, а триполевед».