Почему Штербуль не стала брать под патронат одесские раскопки.

Ей тогда это было не выгодно. А возможно, и опасно. Идея археологической экспертизы, из которой выросло ее управление, принадлежала Джону. Наш археологический центр стал на ней богатеть еще при экспертизе областных объектов. Я предлагал Наташе теперь сделать то же самое и в самой Одессе. Но она ссылалась на областной статус своего управления. Городские же власти не желали создавать такую структуру. Со мной иметь дело ей невыгодно, потому что я плохо управляем. У меня есть мерзкая манера выполнять свою работу добросовестно, раз уж за нее взялся. Они же там все безостановочно подписывали и подписывают любые согласования, в результате чего гибнут сотни памятников археологии. Эти согласования оказались великолепной кормушкой.

Задним числом понимаю, что у меня сработала интеллигентская реакция на реалии советской ментальности. Не могу сказать, почему они меня самого не развратили. Видимо, меня это оскорбляло, как нормального культурно-озабоченного человека. Ни к чему я не отношусь более серьезно, чем к былой культуре. Обидеть черепок или позволить снести курган за бутылку и сделать вид, что ничего не было, я не в состоянии. Поэтому Наташе с Самойловой куда удобнее сотрудничать - та ей подпишет любую бумагу о согласовании, которую захочет Наташино левое яйцо. Без всяких особых расходов.

Пока у власти был Гурвиц, все это выглядело не так тоталитарно. Но при новом мэре, Боделане, они сговорились. После очередных выборов мэра в 1998 году областные и городские власти превратились в одну компанию. Они прекрасно отмывали бабки на самых дорогих архитектурных и исторических объектах города. Хотя формально экспертизы должны были происходить перед началом любого строительства. Управление, базируясь на заключениях Самойловой, утверждало, что никаких памятников археологии здесь нет. Их наличие было невыгодным. Вмешательство профессионалов Наташе только могло помешать, потому что таковые начнут требовать проведения реальных охранных работ. Попробуй, согласуй Оперный театр с таким как я, когда мне известно, и она сама об этом знает, что он стоит в эпицентре большого античного могильника. Необходимо выделить бабки на предварительные археологические исследования. Не понимаю, почему этого вообще не происходит? Нечего там особенно и рыть.

Но зачем проводить раскопки, когда можно и не проводить?

Правильно, провернуть документы об экспертизе и взять бабки себе. Ясное дело, управление на этом хорошо зарабатывает, а самойловы получают копейки. Они как выглядят, столько и ст о ят. Эти деятели и сам Оперный театр превратили в черную дыру. Годами туда уходит огромное количество денег на реконструкцию и все время не хватает. Уже всех посадили, а все равно не хватает.

В девяносто седьмом и девяносто восьмом на участке склона у дворца Воронцова нам удалось сделать прирезки и раскопать сравнительно большой участок поселения. Были сделаны находки турецких слоев и остатки крепости Хаджибей. Этим мы задели амбиции давних недоброжелателей, которые все это время оставались несколько в стороне.

Ты намекаешь на Сапожникова? Отношения с Сапогом имеют давнюю традицию, которую я частично уже воспроизводил. В молодости мы дружили, отношения у нас были домашние и паритетные. Он довольно способный археолог, но каждый раз дергался по какой-то причине. Видимо, его сильно раздражало, что «мне все слишком легко дается». Он все время пытался доказать, что умнее, чем я. Видимо, ему было скучно жить. Сначала он мною восхищался, затем говорил, что ничего особенного, потом стал утверждать, что я бездарь и авантюрист. Первая серьезная ссора произошла после истории с сарматкой, которая закончилась мордобоем.

Существуют разные типы мужества. Например, у меня совершенно нет физического мужества. Я не умею драться физически. Я довольно субтилен. Когда был молод, мог удачно выкрутиться и ударить. Но главное, вовремя смыться. Я избегаю физических разборок, потому что знаю, что это не моя территория. Но зато у меня совершенно безоглядное социальное мужество. Я не боюсь никаких начальников. Большинство мужчин ведут себя наоборот. Они необычайно мужественны физически. Такое часто встречается. Готовы пойти и набить морду кому угодно и безбоязненно. Но когда они видят начальника, теряют сознание от ужаса. Во времена моей студенческой юности на историческом факультете работал доцент Виктор Николаевич Немченко. Во время войны служил в десантных войсках. И, между прочим, прошел крутую военную службу. Они там под Севастополем шли на пулеметы или что-то в этом роде. Эти ребята в принципе ничего не боялись. Немченко был в числе этих ребят. То, что он остался жив – чистая случайность. В бою он ничего не боялся или же действовал безоглядно... И этот же самый человек сжимался от ужаса, при виде декана Заиры Валентиновны. Это всех нас поражало. Чем тебе может быть опасна какая-то баба после штурма Севастополя? Он боялся, лебезил, никогда не мог принять решения. Загадка мужской природы...

После драки за сарматскую девушку мы с Сапогом, в конце концов, помирились и наладили какие-то приятельские отношения, которые меня абсолютно устраивали. Дружбы уже не было. Хотя у меня были все основания относиться к нему плохо, я относился к нему равнодушно-доброжелательно. На момент моего увольнения из Отдела он сидел на ставке у Станка. Когда я оказался по уши в дерьме и без лопаты, он был как бы полон сочувствием. Никто ко мне тогда плохо не относился. Конечно же, многие мои сотрудники получили свое удовольствие, - чтобы я знал себе место. Но, видимо, меня уже считали покойником. Из такого говна не выбираются. Поэтому относились ко мне хорошо и снисходительно. Мои почти декларативные попытки стать доктором наук были обречены, а посему не воспринимались всерьез. Завал на московской защите был принят закономерно. Все ясно, лебединая песня. Когда ровно через год я стал доктором, на них это произвело ошарашивающее впечатление. Они не верили своим глазам, о чем не стеснялись говорить вслух. Надеялись, что мне не дадут украинского подтверждения, поскольку Союз распался на момент защиты. Но им и здесь не свезло...

Сага о Сапоге составляет отдельную контрапунктивную социальную линию, которая пересеклась с моей жизнью повторно. По археологическому стажу мы почти равны. Он начал работать в поле даже раньше. Еще школьником бегал за Станком. Сапог прямой ученик Владимира Никифоровича. Станок его засунул на вечернее отделение, а потом кафедра перевела его на стационар. Мы с ним вместе начали работать на хозтеме. Сапог лучше меня ходил в разведки и к тому времени был умелым знатоком. Но вскоре, в силу некоторых особенностей своего характера, начал прыгать на своего почтенного учителя, причем, не могу сказать, что совсем уж зря. Сапог стал это делать отчасти еще и потому, что тот первый начал. У Станка манера проста и незатейлива – сначала взять себе ребенка на выучку, а потом, как только этот ребенок начинает подавать надежды, его же прихлопнуть. Эта манера у него не изменилась – он во всех видит лишь потенциальных конкурентов.

Как Хронос, пожирающий своих детей...

Станок даже не выпускал своих учеников на кандидатские защиты. Причем, стиль общения у него менялся достаточно резко – едва ты проявляешь научные таланты, сразу становишься плохим. До попытки стать кандидатом ты конгениален. Станок вел серийный отстрел всех своих прикормышей. После предзащитной аттестации у него неожиданно «открывались на них глаза», и бывшие ученики немедленно превращались в законченных подонков. Он так и не выпустил на защиту ни одного. Все его ученики защищались в обход.

Сапог, вообще-то, существо довольно хезливое, несмотря на свои немалые габариты. Но когда он пьян, то смелеет и наглеет. Так вот, он время от времени напивался и начинал похамливать Владимиру Никифоровичу. За это Владимир Никифорович не стал к нему проникаться дополнительной симпатией. Поскольку он сидел в нашем регионе на своей палеолитической парафии, то шансов защититься не было ни у кого. Кроме того, Станок держал в руках все ключевые рычаги. Он и член нескольких ученых советов и ведущий палеолитчик. Единственный человек, которого ему не удалось затопить – это Зализняк. И только потому, что тот работал в Киеве. Станко являлся учеником Бибикова, который уже умер и не представлял опасности. Борисковский в это время уже лежал в предсмертных судорогах в Ленинграде. А все остальные ходили у него на Украине в валетах, поскольку памятники – как бы его. Зачем ему пропускать молодых людей, особенно талантливых?

Но тут произошли необратимые события. А именно – перестройка и незалежнисть Украины. Они все как с катушки съехали. Убедившись, что ему не дадут защититься по палеолиту, Сапог решил сменить лошадь, которая его и вывезет к докторской защите. Зализняк ранее сам подсел на эту лошадь и подучил Сапога. Правда, сел, будучи уже доктором. Короче, в один прекрасный момент Сапога внезапно обуяло чувство национальной гордости. И украинского самосознания. У него «открылись глаза». Он страшно стал интересоваться всеми казаками, казацкой символикой, говорить по-украински и писать статьи во все журналы и газеты. Я ему даже давал какие-то консультации по ногайцам. То есть, отнесся к его новому увлечению вполне интеллигентно. Решил, что таким образом он и станет доктором. Мне же не жалко. В то же время, Сапог не мог пережить моей докторской защиты. Кидаться на меня не было никакого смысла, потому что я работал в своем Педине. Но смотреть на меня противно, он и старался смотреть пореже. Когда я начал копать клумбочку, он, видимо, чуть не удавился от зависти к моей вселенской славе. Сапог очень падок на все эти рекламные штучки – телевизор, радио, газеты. Но, при неплохой профессиональной осведомленности, ему явно не хватает обаяния и общей культуры, а также преподавательской техники. Например, он неважно дает телеинтервью.

Долгое время у нас не было с ним точек пересечения. Пока Сапог не начал заниматься казаками. В начале девяностых это было модно. И тут Чебурашка придумал тему, несчастный Чебурашка, которого всегда обкрадывают. Придумал заниматься могильными каменными казацкими крестами. Чебурашка, будучи коммуняшкой с младых ногтей, тоже резко подался в украинский национализм и патриотизм. Во время «оранжевой революции» он ездил ночевать на Майдан. Как только Украина обрела незалежність, Анатолий Степанович немедленно защебетал на рідній мові. Подзабросил свою античность и стал собирать казацкие кресты на юге Украины. Это довольно грамотно, с точки зрения археологии. До них наконец-то дошло, что этим тоже можно продуктивно заниматься...

Короче, Чебурашка с Сапогом достали какую-то машину от краеведческого музея и сделали разведку. Они обнаружили множество каменных крестов на сельских кладбищах конца XVIII – начала XIX веков. Стали создавать типологию. В группе также участвовал Юра Слюсарь, зам директора краеведческого музея и Славик Кушнир, будущий декан истфака. Сапога взяли тогда в компанию, поскольку он бодрый и энергичный. По итогам разведок они сделали совместную публикацию. Благодаря Кушниру она вышла в сборнике университета. Довольно большая статья, где-то у меня валяется.

После чего Сапог сделал из этой статьи себе книжку. Но только себе - соавторов он нагло скинул. У себя в Ильичевске нашел концы в торговом порту и выдавил из него бабки на издание. Тогда Сапогу жилось хорошо. Потом портовикам надоело и они перестали... Издательство потребовало две рецензии на книжку, желательно от докторов наук. К тому времени Сапог со всеми посрался, кроме меня и Зализняка. Он мне позвонил и спросил, могу ли я дать ему рецензию. Я сказал, что охотно и тут же обо всем забыл. Сижу себе дома, как всегда ни о чем не думаю. Тут звонит Чебурашка и рассказывает, как Сапог написал книжку, украв у него материалы. И тоже просит рецензию на свою книжку о крестах, которую он, впрочем, еще не написал. Я пообещал и ему, попросив договориться с Сапогом, потому что плохо понимаю суть конфликта.

Через некоторое время приходит Сапог с рецензией. Я ему говорю: «Ты знаешь, Игорек, я в курсе дела. Мне неловко. И ты мой приятель, и Толик мой приятель. Я считаю, что в этой ситуации прав он. Книга должна быть соавторской. Это нечестно. Мне такую рецензию подписывать неохота». Сапог начинает играть барыню обратно: «Я это и имел в виду. Мы с Толиком уже поговорили, он согласен на соавторство». Тогда мы сели за компьютер и немедленно переделали первую страницу рецензии, вернее шапку. Просто вписали туда имя Чебурашки. Сапог, правда, попросил поставить его фамилию первым. Я не возражал. Распечатали и пошли в отдел кадров ее заверять, она была на трех страницах... Книжка вышла через какое-то время, но только с одной фамилией Сапога. Имени рецензента не было. На титуле значилось, что таковым является кафедра истории Украины Педагогического университета, которой я тогда заведовал. У меня малость варежка отвисла. Заверил-то я рецензию на последней странице, а первую, которую мы переделали, он снял, вставив другую.

Все это происходило в те времена, когда мы с тобой начали копать склоны у Воронцовского дворца. Сапог явился на раскоп в тот день, когда мы зачистили бастион Хаджибейского замка. Вернее, мы вскрыли фундаменты в предыдущий день, а в день его визита до меня дошло, что мы нашли именно Хаджибей. Я бегал по раскопу с планами крепости Фрейгана и Лафитта-Клаве, и мы вместе начали сажать на них фундаменты. Вышел чистяк, тютелька в тютельку. Археологическое обнаружение Хаджибейского замка - это очень яркая и эффектная находка. Особенно с точки зрения истории Одессы и одесского патриотизма – ведь до этого почти два столетия никто не мог толком выяснить, где именно этот замок располагался. А тут мы его сажаем на местность с точностью до сантиметра. Ликуем и танцуем, как дети. Ловим кайф от блестящего открытия. Сапог вместе с нами, увидел, что все сходится. И его ревнивая и завистливая душа не выдержала - он стал возмущаться, что все это выдумка. Сказал, что я все сочиняю. Я ему снова показываю планы, снова обращаю его вельможный научный взор к фундаментам, к пяточному камню у входа в бастион. И тут он говорит: «Ну и что? Это все ерунда. Вот зато я открыл первые поселения казаков на Пересыпи». После чего, в сердцах, спер наконечник и ушел.