С этими соображениями вы поехали к Толочко?

Ощущение не было стойким, но я ничем не рисковал, если попробую его проверить. А вдруг? Я бы не стал специально к нему ездить, если бы у меня не случилось оказии. К тому времени мы задумали делать мою жену доцентом. А делать это возможно через учебник, который должен иметь гриф минвуза. Учебник у нас был, а грифа минвуза нет. Моя жена так устроена, что при слове «министерство» или «чиновник» падает в обморок. Гриф минвуза выдается по простой схеме – они его выдадут, если захотят, и не выдадут, если не захотят. В провинции убеждены, что гриф минвуза получить невозможно по определению. Официально он тогда стоил тринадцать гривен, которые надо было заплатить в кассу. Я решил взять это дело в свои мужественные руки и поехал в Киев. Предварительно позвонил Толочко. Договорился о встрече.

Приехал в Киев и пошел в это министерство. Чиновник не появился на работе, следовало зайти во второй половине дня. Этот Институт находился в районе Почтовой площади. Делать нечего, я отправился в Институт археологии, который тогда еще находился в Выдубецком монастыре. Толочко меня принял немедленно. Я ему протягиваю нашу газетную заметку об античной Одессе и говорю: «Как мне быть, Петр Петрович? Я вам очень признателен, потому что вы единственный человек, который десять лет тому назад возражал против моего увольнения с работы. По крайней мере, мне показалось, что вы без особого воодушевления принимали участие в этом процессе, вас к этому вынудили обстоятельства. Но ваши сотрудники все время борются с моей докторской степенью. Сколько лет прошло, а они все борются. Моя докторская мантия уже пылью покрылась». Он задумчиво говорит: «Да, давно это было… Но почему вы никак не хотите взять открытый лист». «Да я все время прошу выдать мне открытый лист. Просто умоляю. Но – ни в какую. Полевой комитет вышвыривает мои заявки, не хочет их замечать. Мои старые отчеты, признанные в свое время совершенно нормальными, перерецензируются и объявляются никуда не годными». «Не может быть!». «У меня такое ощущение, что за мной гоняются, как с дубинкой. Я еще в хорошей форме, еще пользу могу принести. Но стоит мне подойти к какому-нибудь памятнику и захотеть его копать, как возникают ваши сотрудники с дубинками и начинают меня отгонять». «У вас сложилось такое впечатление?». «Мне жаль, но у меня сложилось именно такое впечатление». «Кто же этим занимается?» «Все говорят, что это делается под научным руководством Сергея Дмитриевича Крыжицкого». «А что у вас с Крыжицким?». «У нас всегда были самые добрые отношения. Первый раз на раскопки я попал именно к Сергею Дмитриевичу, в Ольвию, во время моей студенческой практики. Впервые лопату в руки вручил мне именно он. Что же он теперь ко мне имеет?».

Толочко набирает номер и вызывает Крыжицкого. Тот заходит и Толочко ему говорит: «Я полагаю, вы знакомы. Вот ваш ученик». Тот говорит: «Он мне не ученик». Я говорю: «А кто мне в Ольвии лопату первым дал и копать научил?»… Короче, я им показываю эту заметку и прошу о помощи. Попросил разрешения сделать доклад на заседании античного отдела, если эта концепция вызывает возражения. Я могу и задержаться в Киеве ради такого дела. Крыжицкий кивает, спрашивает, когда собирать отдел. Я говорю: «Когда хотите. Давайте сегодня?». «Мы что – должны все бросить и вас слушать». «Я понимаю. Значит в ближайшие дни. Я не могу сидеть тут до бесконечности». Договорились, и Крыжицкий ушел. Я к Толочко: «Мы договорились? Никаких возражений у вас нет?». «Ну что вы! Какие могут быть возражения? Пишите заявку на открытый лист».

Я не очень верю своим ушам, но это произносит директор Института и улыбается мне, как лучший друг. Я существо битое и недоверчивое: «Понимаю, что это ваши сотрудники и у каждого из них свои соображения. Татьяна Львовна в Одессе очень агрессивно настроена. Давайте укрепим наше соглашение». Он говорит: «Каким образом?». «Сделайте меня членом полевого комитета». Он аж подскочил: «Это невозможно!». Я спрашиваю: «Почему? Вы считаете, что я недостаточно квалифицирован?». «Что вы! Самойлова будет возражать. Я не хочу напрягать конфликт». «Хорошо. Тогда давайте заключим договор о научном сотрудничестве». «Договор – пожалуйста. Составьте, пришлите, я подпишу».

На прощание ему говорю: «Вы знаете, Петр Петрович, я так счастлив, что мы легко договорились. Я не очень верил в успех и даже специально не хотел ездить по этому поводу в Киев. Я вообще здесь по другому вопросу». Сложился такой домашний разговор. Он спрашивает, что случилось. Я отвечаю, что моя жена собирается стать доцентом, а для этого необходим гриф Минвуза. «У вас нет там знакомых?» – спрашиваю. Он удивился: «Гриф Минвуза? На учебник? Всего лишь. Подождите немного». Он позвонил кому-то, спросил по-украински как дела, они там побалакали. Потом попросил выдать гриф на учебник профессору Добролюбскому, сказал, что я зайду через час. Я поблагодарил и распрощался. Забегая вперед могу сказать, что когда я пришел в это министерство, меня ждали с ковровыми дорожками. Гриф вынесли на блюдечке, чуть ли не расцеловали, никаких денег в кассу платить не заставили... Так академик Толочко помог мне сэкономить тринадцать гривень…

Выхожу из кабинета и встречаюсь в приемной с Крыжицким. Хвастаюсь, как мне Петр Петрович еще и гриф Минвуза сделал, договор согласился подписать и открытый лист выдать. Перспективы шикарные. Крыжицкий приглашает зайти к нему в кабинет. Чего бы не зайти, сколько мы до этого выпили вместе. Рассказываю, как хорошо мне работается в университете, какие милые люди. Он спрашивает: «Почему вы не берете открытый лист?» Я отвечаю: «Так вы же сами мне его не даете». «У вас плохие отчеты». «Раньше были хорошими, теперь стали плохими. Кто их перерецензировал?». Он говорит: «Это не мы». А потом не выдержал: «На самом деле, вы у нас это заслужили. Вы жаловались на Институт». «Не на Институт, а на конкретного человека. На Станко. Это наши личные с ним отношения». А Крыжицкий за свое: «Вы такой талантливый, Андрей. Мы так хотели, чтобы вы у нас работали. Но вы так плохо себя ведете». Я отвечаю: «Ну, вот теперь я буду хорошо себя вести. Не будем больше ссориться. Раньше я тоже очень хотел у вас работать. А теперь ни за что не хочу. Ни за какие коврижки. Спасибо большое. Передайте еще раз мои благодарности Петру Петровичу». И спрашиваю, когда прийти делать доклад. Крыжицкий попросил перезвонить на следующий день. Я перезвонил. Он начал морочить голову: «Я не могу собрать отдел. Тем более, я посмотрел заметку. Реальных материалов у вас нет. Это гипотеза. Покопайте, подкопите материалы и тогда мы вас выслушаем». Я вежливо ответил, что он, может быть, даже и прав. Поблагодарил и поехал домой.

Дома составил договор, который подписал наш ректор, поставил печать и отправил в Институт в четырех экземплярах, вместе с заявкой на открытый лист. Это был конец марта. Признаться, я даже удивился тому, как легко мне досталась победа.

А в то же самое время, пока это все происходило, ты бродил по склонам Приморского бульвара под впечатлением наших перипатетических бесед. К восемнадцатому апреля, к моему дню рождения, ты зацепился за участок в обрыве у Воронцовского дворца, где никогда никто не находил античной керамики. Просто полез на склон с лопатой, как невинный младенец. Ранее Стемпковский и Диамант территорию поселения ограничивали территорией между памятниками Дюку и Пушкину. Ты же неожиданно нашел черепки в совершенно противоположной стороне бульвара.

Договор о сотрудничестве, подписанный Толочко, я уже из Киева получил. И у меня были все основания для оптимизма. Открытый лист мне вот-вот должны прислать. И все будет в полном порядке. Я совершенно не собирался ничего нарушать или кого-либо обманывать. Ведь договор с Институтом состоялся на самом высоком уровне. Поэтому я даже смело выписал тебе охранную бумагу от Ассоциации археологов на шурфовку у дворца. Временно, на всякий случай, чтобы отбиваться от ментов. Намерения у меня были в данном случае, самые благочинные. И наши последующие действия вовсе не были голой авантюрной выходкой. Мы открываем новый памятник, раскапываем и оформляем его по всем требованиям.

На этом участке бульвара мы нашли археологический Клондайк. Здесь находились непотревоженные слои позднеархаического времени, набитые керамикой. Подобная сохранность архаических слоев – редкость для северо-причерноморского антиковедения. Комплексы оказались на столетие древнее, чем все ранее известные находки Диаманта и Стемпковского. Они датировались второй половиной VI века до н. э.

И всю эту керамику наши коллеги во главе с Самойловой искренне считали подложной...

Не думаю, чтобы так уж и искренне. Но именно она упорно распространяла слухи, что керамика привезена нами тайно с Березани или Ольвии, чтобы всех тут обдурить. По-моему, даже Наталья Михайловна Секерская признавалась в своих первоначальных сомнениях, пока мы не притащили ей прямо с раскопа самосский аск, еще не очищенный от земли.