Мы подписали его на парапете, у раскопа, на следующий день.

Параллельно составил письмо от университета, зная, что мне его никто не подпишет, кроме первого проректора. Таковым является профессор Захарченко. Его подпись вполне кондиционна и он сильно меня любит и, как человек исключительной интеллигентности, сочувствует нашему делу. В письме было написано, что «наш университет, согласно договору номер такой-то от такого-то числа об оказании методической помощи Вашими сотрудниками, проводит археологические исследования в районе Воронцовского дворца. Характер оказания помощи описан в прилагаемом акте. Мы рассматриваем такое поведение как мародерство. Этико-педагогические соображения побуждают нас поставить Вас об этом в известность». Сережа меня консультирует: «Не отправляй это прямо Толочко. Письма на личное имя адресата не действенны. Толочко его выбросит или подотрется. Захочет, пустит это дело в ход, а захочет, не пустит. В данном случае, ясно, что он это дело замнет». Я растерялся: «Что же делать?». Он спрашивает: «Ты знаешь, какой главный орган управления Института?». Я говорю: «Директор. Или президент Академии Наук». «Ни фига. Формально главный орган управления – это ученый совет. Потому что Институт это коллегиальное учреждение. Директор является всего лишь исполнителем воли ученого совета». И смеется. На конверте мы написали: «В ученый совет Института археологии». После чего конверт вскрывает секретарь ученого совета.

Что это означает?

Что весь Институт будет знать. Секретарь вскроет письмо, чтобы ознакомить с ним членов ученого совета. Он его передает директору, но после прочтения. То есть, через полчаса о содержании письма будут знать все сотрудники. И это известно каждому начальнику...

Тогда я поступил еще более казуистически. Решил нанести удар дуплетом и на письме написал: «Копия в Южный центр Академии Наук». Заверил вместе с актом в канцелярии универа. Но послал его не сразу. Могу тебе честно сказать, что я осознавал всю жесткость, если не жестокость этого поступка. Меня отговаривал Маевский. Письмо лежало дома несколько дней. У меня немного чесались руки, но я сдерживался. И тут мне звонит Губарь и говорит, что у меня вышла в журнале «Одесса» статья про де Рибаса: «Будь любезен, пойди, получи гонорар». Я спросил: «Большой?» Он говорит: «Тридцать восемь гривен». «Чудесно. Мне как раз не хватает тридцати восьми гривен». Мы договорились, что я к нему зайду. Я сел на велик и поехал через раскоп. Была суббота, мы не работали. И тут передо мной открывается следующая картина. Весь бастион крепости, который мы аккуратно вылизывали и зачищали, снесен в обрыв. Ни одного камушка не осталось. Меня кинуло в дрожь. После всех криков в прессе о том, что надо спасать Хаджибей. После моих слезных мольб директору заповедика «Старая Одесса» Мартыненко дать хотя бы мешок цемента. После скрупулезной работы целой группы студентов архитектурного факультета во главе с Ениной. Слава Богу, они зарисовали эти фундаменты со всех сторон, как профессионалы. Слава Господу, мы успели ее сфотографировать несколько раз...

Я сел на лайбу и поехал дальше. У Губаря спрашиваю: «Как ты считаешь, кто это мог сделать?». Он говорит: «Ясное дело». Тогда я решил, что Сапогу хана.

Он сам себе подписал смертный приговор. Чтобы сбросить фундамент в обрыв достаточно нескольких ударов ногой. Сделано все было с мастерством профессионала. Земляной останец стоял на месте. Если б это сделали дети, они бы скинули и его – слишком привлекательный выступ. Тогда я немедленно отправил письмо в Институт по почте. А с южным центром решил поступить более пикантно – послать с курьером. Иначе не будет должного эффекта – Пирожок возьмет его, и засунет себе, сам знаешь куда. И оскорбление не будет нанесено. Я попросил Юленьку занести письмо лично, и обязательно потребовать регистрации входящего номера. Юля, как правильная девушка, по дороге на пляж зашла в офис академика Андронати. Застала ученого секретаря, господина Пирожка на месте. Он ознакомился с документацией, немедленно начал страдать и ее уговаривать. Уверял, что столько проблем в мире, Чечня, Ирак, Сербия, украинская экономика в руинах, ужас какой-то. А тут мы добавляем свою. Спросил, кто это письмо отправил. Она говорит: «Не знаю. Меня послали из отдела кадров». «Кто вы такая?» «Я курьер. Дайте номер регистрации». «Я потом передам». «Нет, меня просили принести сегодня». «У нас нет книги входящей документации». «Как это у вас нет книги входящей документации?». Она его заставила внести письмо в книгу и написать на бумажке входящий номер...

Дальнейшие события развивались неведомым мне образом. Но скандал поднялся феерический. Чебурашка донес институтские сплетни. Оказывается, Самойлова была вызвана на ковер, началась сумасшедшая выволочка. Я не знаю, что получил Сапог, но здоровья ему точно не прибавилось. Сапог мне, правда, позвонил и спросил: «Зачем ты это сделал?» Я объяснил, зачем. Тогда он мне говорит: «Если ты не заберешь свои вонючие бумажки, то я обращусь к черноморским казакам, и они тебя кастрируют». Я ответил: «Много чести слушать твой бред. Я с покойниками не разговариваю». И положил трубку.

Тут мне звонит Пирожок. Волна докатилась. И говорит: «Андрей Олегович, вы к нам обращались...». Я декоративно удивился: «Я к вам обращался?». Он говорит: «Короче, по интересующему вас вопросу академик Андронати даст ответ. Вы должны быть завтра в такое-то время в центре. Соберутся все стороны, мы решим этот конфликт». Я говорю: «Какой конфликт?» «Ну, вы же к нам обращались». «Я к вам не обращался». «Ну, вот это письмо...». «Не я его писал. Оно подписано Захарченко». «Но акт вы составляли?» «Да, акт я составил». «Значит, вы к нам обращались». Я ужесточил тон: «К вам никто не обращался. Вы читали письмо? Там ясно написано “копия”. Мы лишь вас поставили в известность, что ваши сотрудники - воры. И это не мой конфликт, это ваш конфликт. Или не конфликт. Может быть, у вас так принято в Академии Наук, я не знаю. Как вы с этим сотрудником будете обращаться, – ваше личное ведомственное дело. Может, вы ему премию дадите, или награду, или грамоту, или повысите зарплату. Меня это совершенно не касается. Мы лишь поставили вас в известность. Что вас еще интересует?». Он обреченно говорит: «Извините», и закончил разговор.

На следующий день Захарченко рассказал, что ему звонил сам Андронати и возмущался: «Где вы нашли этого проходимца? Что он себе позволяет!». Я говорю: «Вот видите, Игорь Григорьевич, какие они завистливые. А вы говорили, что с ними можно договориться. Спасибо огромное за помощь».

После этого сезона я сел и честно написал предварительный отчет в Полевой комитет. И честно его туда отправил. А также честно послал на следующий год новую заявку на открытый лист.

Чертежи керамики, опись находок и вся полевая документация до сих пор хранится в тумбочке…

Да, вся керамика определена, составлены статистические таблицы, все упаковано и сдано на хранение в наш университетский музей. Особой результативностью отличались 1996 и 1997 годы. В те сезоны мы нашли турецкую крепость и античную землянку. Затем расширили раскоп, нашли ров. Еврейские надгробия тогда же обнаружили. Это был очень урожайный год. В Институте разговаривать было не с кем. Директор обещал немедленно выдать лист, а его сотрудники саботировали указание на местах. Эта ситуация облегчалась тем, что в 1997 году Гурвиц еще был у власти. Дума смотрела на раскопки сквозь пальцы. Время от времени я захаживал к Устенко и дарил ей очередную газетную статью с ее именем и целовал руки. И они не сопротивлялись. Почему? Потому что Областное управление охраны памятников на них не действовало. А действовало, соответственно, наоборот. Драка шла между областью и городом на полном серьезе и на всех уровнях.

И нам это шло на пользу.

Именно так.