Песнь семнадцатая, научно-педагогическая

О ПОЛЬЗЕ СПИРТНОГО…

О вреде спиртного написаны десятки

книг. О пользе его – ни единой брошюры.

Мне кажется, зря.

С.Довлатов. «Заповедник».

 

Распивочная на углу Толстого и Коблевской

 

Как я уже говорил, после докторской защиты я не знал, чем толком заняться. Запутался в поисках собственного «Я», как изрекала на печке глухонемая бабушка в повести Ерофеева «Москва - Петушки». События вокруг меня развивались как бы сами по себе. С Милой я уже поссорился. Зато ее брат Володя перехватил Бахчисарайский договор, в результате чего начальником работ оказался Андрюша Ганжа. Они с Володей Генингом продолжали зарабатывать какие-то бабки и немедленно куда-то их вкладывать. Каким-то образом Володя ухитрился заключить договор с Верховным советом Крыма и заказал на меня открытый лист под Чуфут. Идеей-фикус являлось строительство канатной дороги на плато. Ее хотели строить караимы, но как-то не очень уверенно. Открытый лист был выписан, но мне не прислан. А крымские археологические власти в лице господина Мыца, начальника крымского отдела Института археологии, его подельника доцента Герцена из Крымского университета и Кº, не хотели нас подпускать к раскопу, пока я этот лист им мне предъявлю... И я решил на них забить.

Однако, в один прекрасный день мне звонит Ганжа и предлагает немедленно собираться в Крым. Я интересуюсь: «Зачем, если они не оформляют лист?». Он говорит: «Ну и что? Зато я везу тебе пять тысяч карбованцев». Я отвечаю: «Ладно, поехали». Мы прибыли в Симферополь, пришли в Министерство культуры Крыма и начали катить на них бочку. Ганжа вообще решительный и наглый, умеет переть, как танк на немца. Мол, такому шикарному ученому как я, доктору наук, не подписывают лист. И вообще, идет разворовывание национального наследия... Те испугались, решили не портить отношения со столицей, поскольку мы явились, как киевская группа. А Крым – составная часть Украины. Мы должны охранять караимское наследие, а местные власти противодействуют, провоцируя национальную напряженность и беспорядки. Черт знает что. И, если им мало хипеша с крымскими татарами, то мы запросто еще и караимов им подсунем... Ганжа очень красиво вышивал, а я поддакивал – мол, геноцид бушует вовсю. Зам. министра наделал в штаны, немедленно распорядился начать раскопки, не тревожить караимов. А заодно и наслал на Мыца комиссию. Все, как полагается. Ганжа тут же оформил Милу, а заодно и меня, как начальника экспедиции.

Вернувшись в Одессу, я понял, что моя судьба на ближайшие месяцы некоторым образом обустроена. Джон смылся в свою Америку, и я остался один. Со своей степенью доктора наук. Формально и где-то даже психологически я добежал свою научно-аттестационную дистанцию до конца. Делать мне было решительно нечего. Какое-то будущее намечалось, не такое уж и бесперспективное... Я достал свой велосипед и поехал кататься по Французскому бульвару, чтобы все это обдумать. В задумчивости наехал на человека, который шел с канистрой вина. Им оказался мой нынешний многопочтенный декан, Владимир Михайлович Чумак, который являлся моим сокурсником. При большевиках он работал в ихнем обкоме каким-то начальником науки. Когда разогнали коммунистическую партию, Чумак с горя вернулся в свой пединститут и организовал себе кафедру истории Украины. Мы радостно опознали друг друга и сели на забор пить эту канистру. Он уже знал, что я стал доктором. А я знал, что им в педине доктор наук очень бы пригодился. Как и везде. Не было такого вуза в Одессе, который бы меня тогда не позвал – кроме Одесского университета, где тогда царил Станок. Мне предлагали, кафедру, профессуру, но я отказывался, потому что вузы не по профилю моей специальности. Не буду же я заниматься историей Украины? И тут мне Чумак говорит, что они уже под меня нагрузку планируют, и читать я буду украинское народознавство. Это – про песни, пляски, колядки и оселедцы. Преподавать неплохо бы в вышиванке. Мне только этого не хватало.

Честно говоря, в иные времена я к ним даже с горя просился на работу, но меня не брали, поскольку тогда я не был доктором. А теперь не видел в этом предложении особого смысла. Мне действительно не хотелось вести этот образ жизни. Я вырос в семье вузовских преподавателей, с детства наблюдал за своей матерью и отцом. Они любили и ценили свою работу, но, в сущности, всю жизнь тянули педагогическую лямку. Я не мог себе представить, как можно ходить на работу каждый день. Если я до сорока с лишним лет ухитрился практически никогда не ходить на работу, то уж точно не стану ходить и дальше. На что мне Володя говорит, как опытный чиновник: «Ты, небось, хочешь быть профессором?». Я говорю: «Профессором хочу. Какой же дурак не хочет». Он объясняет: «Это возможно только через вуз. Без работы в вузе ты никогда в жизни профессором не станешь». Я сразу пошел на попятную: «А ты можешь сделать так, чтобы я не ишачил, и чтобы нагрузка была небольшая. Четверть ставки, скажем». Он отвечает: «Хорошо, четверть ставки достаточно для нагрузки. Хоть и не совсем то, что нам надо». Я согласился, полагая заиметь вузовский педагогический стаж. Мало ли чего – пригодится. Через вуз можно было стать профессором, а потом от них смыться.