Почему он вас не предупредил об отъезде.

Вот этого я не могу понять. В этом и состояла причина кризиса наших отношений. Я искренне его спасал от увольнения, вел себя, как настоящий друг, в моем понимании. Подставлялся под удар, лишь бы его защитить. Ведь он действительно в археологическом центре наворовал кучу денег, его запросто можно было посадить. Я начал социальную атаку, чтобы все свалить на Штербуль. Когда запахло жареным, он не выдержал. Позвонила его жена Люсьена и сообщила, что у Джона сердечный приступ. Мы с Галкой немедленно сели в тачку и поехали к нему на Поскот. Я начал его целовать, лизать и все такое прочее: «Джон, успокойся, я тебя никогда не брошу. Я расшибусь в лепешку, я уволюсь, никогда в жизни этого не допущу, успокойся. Мы им устроим вырванные годы, я знаю, как драться. Ты не один»… Напоили его карвалолом, он успокоился. После чего произошли те события, о которых я уже рассказывал.

Кроме того, мы ведь не уничтожали памятник под Беляевкой, а лишь фальсифицировали его на бумаге. Я попросил Джона не трогать слой. Слой стоял две тысячи лет, и простоит еще столько же. Мы срыли в стороне участок, сделав вид, что забили раскоп. Достали некоторое количество черепков и зафиксировали их, как нам было надо...

Мое положение стало отчаянным, бабок нет и неизвестно, кормить семью решительно нечем, дети последний хуй без соли доедают. Время-то еще какое – девяностый год! Разруха и полный бардак набирали обороты. И тут мне помог наводкой Сапог. Тогда он ко мне неплохо относился, потому что я пребывал в полном говне, причем по уши и без лопаты. А он был в полном порядке. Сапог сообщил, что есть экспедиция, которая работает по договору с Министерством культуры... Видишь, я ухитрился сказать что-то хорошее и о Сапоге… Был такой деятель в Институте археологии по фамилии Русецкий. Я его знал в свое время. Теперь он заведовал лабораторией охраны памятников Министерства культуры. Оказалось, горит договор в Николаевской области. Русецкий отхапал тогда сразу несколько договоров. Это было время, когда Институт археологии уже начал терять монополию. Создавались археологические кооперативы, которые вели новостроечные работы по Украине. Началась драка вокруг этой кормушки. Страна рассыпалась и Институт тоже. Начальником крупнейшего кооператива был некий Воляник. Русецкий через свое Министерство съел этого Воляника, отобрал у него группу и сел на договорные работы. Это единственное, что его могло кормить. А работать некому. Вот он и подбирал разных археологических бомжей – жертв Института, в том числе и таких остепененных, как я и мои друзья. Предлагал им «горящие» договоры, которые и выполнить-то невозможно.

Поначалу Русецкий нашел в Николаеве бывшего археолога Васю Никитина. Но тот не смог договориться с заказчиком и найти технику. А договор горит, на дворе уже сентябрь. Суть проблемы состояла в том, чтобы срочно срыть один шестиметровый курган за восемьдесят тысяч рублей. Некому этим заниматься, бабки уплывают в неведомую даль… Звоню Русецкому. Он говорит: «Приезжай». Я говорю, что не один. Он заверил, что договор большой, на всех хватит. Полевой сезон давно прошел. На последние деньги сажусь на киевский поезд и еду к нему.

Меня встретили с распростертыми объятьями. Еще бы, последняя надежда спасти восемьдесят тысяч. Контора состояла из одной комнаты. Она торжественно называлась «Центральная лаборатория археологических исследований Министерства культуры Украины». Я тут же был назначен на должность заведующего отделом, начальником экспедиции. Мне было выдано пятьсот рублей наличными и поручено ехать раскапывать курган. Без открытого листа и документов. Русецкий меня спрашивает, где взять открытый лист. Я говорю, что мне Институт не даст лист в жизни. Но возможны варианты. У меня было в Киеве два друга: Андрей Ганжа, бывший аспирант Генинга-старшего, а также Володя Генинг, который являлся сыном Владимира Федоровича и другом Ганжи. Добычу открытого листа Володя взял на себя...

Володя работал в музее археологии. Вдвоем с Ганжой они создали собственную контору «Союз молодых ученых» при Академии Наук. Основной целью «Союза», как они мне пояснили, являлась предотвращение отъезда невостребованных у нас молодых ученых за границу. Они немедленно начали варить какие-то бабки, причем немалые. Вели самую разнообразную деятельность, в том числе и раскопочную. Тем более, оба были археологами по профессии. Ганжа в итоге стал богатым человеком. Генинг, впрочем, тоже. Шустрые ребята, очень симпатичные. Они начали продавать какие-то ложки, вилки, расписные сувениры. Потом стали производить целлофановые пакетики. Все под эгидой Академии Наук. У них был даже свой офис. Прямо в президиуме, на Владимирской.

С именем Ганжи связан редчайший случай завала на совете кандидатской диссертации своего собственного планового аспиранта. Он стал в итоге кандидатом наук, но, кажется, в Ярославле или Твери. Нет, в Казани. Ганжа пострадал из-за своего научного руководителя, который никак не мог прижиться в Институте археологии. Попал он туда в середине семидесятых, в результате смены руководства. Это дело рук Рыбакова. Он следил за порядком и решил в Киеве навести шорох. Снял предыдущую дирекцию, которая состояла из украинских полуакадемиков и поставил новых.

Генинга ненавидел весь Институт, кроме его собственного отдела. Ганжа был его аспирантом. Володя Генинг, сын Владимира Федоровича, был одноклассником Ганжи, их семьи дружили. Ганжа такой большой, шумный и очень веселый. Жутко способный распиздяй. Я с ним подружился в году восемьдесят пятом. Он за мной ходил и смотрел, как на гуру. В те годы Ганжа писал диссертацию под названием «Проблема определения археологической культуры». Это действительно была довольно гнусная талмудистика. Я ему даже сказал, что опасно защищать такие диссертации, потому что можно допрыгаться. Ганжа ответил, что у него есть Владимир Федорович, который все обеспечит. Ганжа написал эту диссертацию левой задней ногой. В Институте его честно предупреждали: «Кончай это дело, мы тебя завалим на совете». Он отвечал: «Ни хера, не завалите. Будете выпендриваться - мы вас с работы выгоним». Но власть Генинга была не абсолютной, и когда дело дошло до защиты, Ганжу с грохотом завалили. Я как раз присутствовал при этом деле.

Произошло все достаточно неожиданно. Там была такая ученая дама Березанская. Она была фанатичной позитивисткой и все время резко выступала против шарлатанской деятельности теоретиков археологии. И считала необходимым публиковать материалы, а не разглагольствовать. Причем, Березанская еще лучшая из всех этих институтских, которые действительно просто разленились. В Институте был ряд сотрудников, которые вообще не собирались защищать диссертации. Например, Кубышев. Он был многолетним начальником крупнейшей новостроечной экспедиции и бабки греб лопатой. Выполнял огромные договоры на триста, пятьсот тысяч рублей, в районе «Скифского золотого кольца», на Нижнем Днепре. Чудесно устроился - его жена при этом была главбухом всего Института. Барином ходил. Ему даже лень было самому что-нибудь писать. Даже тезисы по результатам раскопок. Время от времени публиковался в трудах молодых ученых, в соавторстве, хотя ему было далеко за сорок. Человеком он был неплохим, но я говорю о стиле…

На защите Ганжу немедленно начали заваливать. Тот отбрехивался по мере сил. Генинг, как научный руководитель, по процедуре не имел права вмешиваться. Научный руководитель должен дать лишь отзыв. Мало того, он не обязан присутствовать. Отзыв зачитывает ученый секретарь. Но если он хочет, то может присутствовать. И даже сам рассказать, что написано в собственном отзыве. Но не более - во время дискуссии он не имеет права вмешиваться. Это нарушение процедуры. Иначе неясно, кто защищает диссертацию?.. Ганжа начал теряться на трибуне. Тогда Генинг не выдержал и встал: «Диссертант волнуется, я сам все объясню». И начал отбиваться, вступать в полемику, но ничем помочь не смог и ушел злой. А Ганжу завалили.

Я тогда жил в Киеве у Миши Рабиновича и пересказал ему эту историю. Умный Рабинович заметил: «Это же нарушение. Выступление научного руководителя – основание для жалобы в ВАК по формальной причине. Защита прошла с грубым нарушением процедуры и может быть отменена». Я тут же позвонил Генингу: «Вы должны написать жалобу на самого себя». Он говорит: «Конгениально!». Они написали жалобу, что защита прошла с нарушениями. Результаты отменили и назначили перезащиту. ВАК принимает жалобы только по формальной причине. Научное несогласие с темой или выводами диссертанта никого не интересует. Генинг сменил ведущее учреждение и оппонентов. Судьба и честь Ганжи были спасены. Владимир Федорович позвонил своему другу Халикову в Казань, который там главный татарский академик. Ганжа поехал в Казань и стал кандидатом наук через полчаса. После чего бросил это занятие и подался в бизнес. Вместе с Володей они основали частное предприятие, начали зарабатывать деньги. Потом, естественно, поссорились из-за денег и каких-то бизнес-концепций...