Неужели эти люди спились оттого, что жизнь у них не сложилась. От того, что перспективы не имели. . .

Не думаю. У каждой социальной группы были свои причины пьянствовать и разлагаться. Эти ребята спились от нестойкой системы ценностей. Все открывшиеся перед ними перспективы оказались бессмысленными. Они хотели на самом деле свободы, если вообще понимали что это такое. Свободой в советском государстве обладал лишь высокий начальник. Путь в начальственное кресло лежал только, и исключительно через членство в партии. А Чебурашку тошнило от партсобраний и общения со всей этой мешпухой. И от той карьеры, которую можно там совершить. Сережа Мохненко спился и умер от раздвоенности личности, от безнадеги. Он все-таки сделал в среде этой шушеры ту карьеру, от которой его заведомо тошнило.

Я точно знал, что в партию вступить не могу, да и не хочу. У меня не было необходимости. Тут был комплекс причин. В армии мне предложили вступить в партию, и я сделал вялую попытку. Настолько вялую, что ничего не вышло.

Но ваш дед был активным революционером, соратником Плеханова. Отец членом партии...

Отец вступил в партию во время войны. Он не был нормальным партийцем. Сделал это из карьерных соображений – если бы он не был членом партии, то не смог бы заведовать кафедрой. А дед жил в иную эпоху. В его времена это не так уж и жестко было регламентировано. Не существовало лимита на вступление, были приняты партийные чистки. Кроме того, дед не состоял в партии большевиков. В результате, оказался беспартийным. В двадцатые-тридцатые годы членство не имело особого значения. Может быть, это его и спасло от чисток. Его не расстреляли как старого большевика, потому что он имел дело с Плехановым, а не с Лениным. Тем более что политической деятельностью не занимался. Когда произошла революция, он сидел в Одессе, занимался историей средних веков и преимущественно думал об экономической политике, кажется, Кольбера. Или Мазарини. При этом симпатизировал новой власти и охотно включился в структуру образования, будучи беспартийным. Кадров не хватало. Никто его не трогал за беспартийность.

Можно задать вопрос, может быть, не совсем корректный? Два поколения ваших предков позволили себе довольно рискованный шаг по тем временам. Я имею в виду женитьбу вашего деда, а затем и отца на еврейках. Это был смелый поступок в советское время, когда за еврейское родство могли сильно испортить жизнь.

Когда мой дед женился на еврейке, единственное, чем он рисковал – это добрым расположением своей семьи. За этот поступок он попал в немилость. В его мемуарах об этом не написано. Я узнал это задним числом. Юля начала составлять генеалогическое древо и переписываться со всевозможными нашими родственниками. В Самаре нашлась Ирина Владимировна Добролюбская, которая пришлась внучкой кому-то из дедовых братьев. Она сказала, что в свое время мой прадед, будучи православным священником, отрекся от двух своих сыновей. Один занимался революционной деятельностью – возился с какими-то марксистскими кружками в Самаре и дружил с Лениным. Второй – мой дед, который тоже занялся всей этой деятельностью, за что был изгнан из сначала из Казанского, а потом и из Самарского и Петербургского университетов. Он эмигрировал в Цюрих и там женился на еврейке-одесситке. Эта женитьба была последней каплей, переполнившей чашу терпения его отца. Потом дед переехал в Одессу, и они с отцом прекратили всяческое общение. А женился он на ней в тринадцатом году, когда советской власти еще не было. Дед выбирал человека, а не национальность. Поэтому наша семья совершенно космополитична.

Что касается моих родителей, то их брак тоже состоялся по любви. Они были сокурсниками, поженились в тридцать седьмом году. Тогда еще не было атмосферы антисемитизма. Ходил даже термин «иудо-большевик». Половина состава партии была еврейской. Те же Каменев, Зиновьев, Троцкий, Ленин и многие другие. Вообще, вся эта революция приписывается всемирному еврейскому заговору. У Ленина мать носила фамилию Бланк. Это не очень рекламировалось, но и не особо ретушировалось. Тем более что он сам носил русскую фамилию. Такова ментальность культуры – в этих случаях никто не обращает внимания на национальность, раз фамилия русская. Я это по себе знаю. Меня никто не угнетал за то, что я наполовину, и даже более, еврей.

Войну моя мать пережила с семьей в Средней Азии. Там вообще мало кто знал о евреях. У мамы была яркая средиземноморская внешность. Еврейского языка она не знала. Светская, образованная молодая женщина. Мама мне рассказывала историю, как ее клеил какой-то человек в поезде. Звали ее Мария Гавриловна Добролюбская. Мужик маму клеил, гладил по колену – это было еще в молодости, – и вел какие-то антисемитские разговоры. Смакуя при этом ее славянское имя и отчество. Мама смеялась: «Надо было ему паспорт показать – вылетел бы из этого купе пулей». В Средней Азии она сказала одному научному сотруднику, что является еврейкой, и он ей не поверил. Там евреев очень мало. Она спросила: «Почему вы не верите?». Сотрудник серьезно ответил: «Я полагал, что евреи с рогами или хвостами».

Начало антисемитской кампании было положено Сталиным в самом конце сороковых годов, во времена «дела врачей». Это как раз был период моего рождения. И именно тогда мою мать, которая работала на скромной должности в Институте судебной экспертизы, выгнали с работы. Она была необычайно способным и талантливым человеком. При этом немного легкомысленной. Она как моя младшая дочь Лиза. Очень рано окончила школу, рано поступила в университет. Ее оставили в аспирантуре, хотя мама гордо утверждала, что всегда была троечницей. Аспирантуры она даже не сильно хотела. Закончила химфак. Занималась агар-агаром, это водоросли такие. У мамы был начальник, который ее терпеть не мог за то, что она все время пила спитый чай. Но ей так нравилось. Короче, она проваландалась год в этой аспирантуре, когда он сказал, что если она не напишет диссертацию, то он ее выставит на улицу. Тогда она пошла домой, села, написала диссертацию и защитилась. Тогда это было проще сделать, потому что ученые советы присваивали степень сразу, без всякого ВАКа. ВАК только регистрировал.

После моего рождения мою мать выгнали с работы как еврейку. Начальство боялось ее держать в штате. Тем более, «дело врачей» было связано и с химическими опытами. Они ее даже не выгнали, просто предложили уйти. Евреев никто не брал на работу, потому что все боялись. Все кончилось только со смертью Сталина.