По-вашему, этот климат отражается на литературе и искусстве Петербурга?

Сильно подозреваю, что очень даже отражается. Мне кажется, что ментальность Достоевского исключительно питерская. Достоевский не мог бы написать все это, живя в Одессе. Это совершенно исключено. А Пушкин написал «Онегина», живя в Одессе. Или, по крайней мере, нахватавшись средиземноморского духа. Он же античный поэт в своей ментальности. Пушкин был влюблен в Байрона и подражал ему по духу. И вовсе не потому, что он менее гениальный поэт, чем Байрон, может, даже и более. Пушкин где-то зацепил и почувствовал это дело. Тем более он был южным человеком по крови.

Я ведь сейчас все время имею дело с молодыми людьми, как преподаватель, и невольно сопоставляю, как они живут по сравнению с нашим поколением. Я наблюдаю за своими студентами, дружу с ними, интересуюсь, как они развлекаются. На мой взгляд, эти ребята куда скучнее проводят время, чем мы в свое время. Конечно же, хуже большевиков действительно ничего не бывает. Разве что Гитлер. Но почему-то мы были совершенно счастливы в тех условиях. Мы жили необычайно бедно, денег не было никогда. Пили портвейн на сданные бутылки. Причем, непонятно на какие деньги мы покупали этот портвейн снова. Развлекались и бедствовали на фоне бытовой нищеты и духовного изобилия и разнообразия. Знаешь, в чем была еще одна прелесть советской власти? В том, что нас окружало море самиздатовской литературы, которую нельзя было достать, и запрещено читать. Сейчас, при массовом переиздании любой литературы, ощущается какая-то девальвация печатного слова. Мне, заядлому книжнику, почему-то не хочется взять с полки в магазине томик, скажем, Кузмина. Почему? Да потому что там таких томиков еще десяток стоит, под разными обложками.

Книга перестала возбуждать?

Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю. Может быть не совсем внятно, но я рассказываю об своих ощущениях... Много самиздатовской литературы было в доме у Лурье, или у Машки, или у Нади. Да у всего круга этих ребят. И когда ты сидишь под одеялом и читаешь Солженицына, трясясь от страха и радости, что трясешься от страха, – текст воспринимается иначе. Ваше поколение совершенно лишено этого удовольствия. Ведь главное для советского человека – преодолеть препятствие, обмануть начальника. Этой литературы было море, она ходила по рукам. При этом все прекрасно знали, что ГБ может изловить, и тогда дадут срок.… Сейчас же можно купить все, что угодно, в магазине. Совершенно неинтересно. Ассортимент превосходных авторов вызывает ощущение разочарования, мне не так уж и хочется это читать. Зачем читать, если не запрещается?

Я прекрасно понимаю людей, которых советская власть доводила до необходимости ей служить. На то были свои причины. Некоторым просто негде и не на что было жить. Как, например, моему другу Сереже Мохненко. Ведь каждому хотелось устроить свою жизнь, выбиться в люди. Они знали, что за преданное и угодливое служение могут получить от нее, скажем, квартиру. Собственно, это была максимальная доза чечевичной похлебки, которую предлагали большевики. Обычно они обходились более мелкими подачками в обмен за преданность и лизоблюдство.

А таким, как мы с Левой, всегда было где жить. И с родителями все в порядке. Отсутствие должностного статуса компенсировалось значимостью отца и матери. Мы жили идеями «пьяного романтизма» и всячески культивировали этот образ жизни. Занимались наукой и своими делами. Ведь наука – это бешеный кайф. Ни на чем такого не словишь. И ни на ком. Мы могли себе позволить не зарабатывать поначалу денег, поскольку за нами был тыл. Вместо этого учились, книжки читали, жизнь прожигали. От ГБ прятались. И ощущали себя свободными людьми. Служить начальству никакого желания, естественно, не было. Мы презирали тех, кто делал это, тех, кто сам был начальником. В знак протеста радостно напивались, назло всей их системе. И это был протест не только против государственного строя и партийного режима, а, прежде всего, против всей их системы ценностей... Кроме того, мы так много пили еще и потому, что у нас не было никакой перспективы. Мы не могли сделать карьеру, не могли согласиться на должности. Я точно знал, что карьеры я не сделаю никакой, кроме научной. В лучшем случае мне удастся стать доктором наук. Хотя и это явилось чудом. Скажем, никому из моих коллег по клану в то время это не удавалось. Зато вся историко-партийная мешпуха становилась докторами наук, потому что лизала задницу начальству. Наш круг вел себя совершенно противоположным образом. Мы были обречены системой. Не вступали в партию, брезгливо от нее отстранялись. Это я с возрастом стал мягче, и начал с ними разговаривать. А раньше, как гласит народный фольклор, я бы с ними «срать не сел на одном гектаре». Ни за какие коврижки.

Среди ваших питерских знакомых были люди, которые с позиций карьеризма подходили к диссидентским увлечениям? Были такие, которые намеренно использовали этот круг из удовлетворения собственного тщеславия или в попытке «приобщиться к великому»?

Понимаешь ли, они не делали карьеру в этой среде. А может, кто и делал, тут мне трудно сказать. Всех этих людей не держали на работах. Диссидентский круг состоял, в основном, из гуманитарной интеллигенции. Они писали там себе стихи. Женя Вензель или... ну, куча петербургских ребят, с которыми Лева меня перезнакомил, их было очень много. Их творчество не публиковалось. Кем они только ни работали. Помню, что считалось выгоднее всего устроиться газовым кочегаром. Это чистая работа. Устраиваешься себе в котельную, получаешь свои сто двадцать рублей и работаешь сутки через трое. Это, конечно, гроши, но на выпивку и пирожок хватало. Зато – запись в трудовой книжке.

Каким образом из сотен этих блестящих и талантливых людей приобрели настоящую известность лишь единицы? Скажем, тот же Довлатов, Бродский...

Видимо, карьера Бродского возникла по стечению уникальных обстоятельств. Ему страшно повезло. Недаром Ахматова сказала, что «власти делают рыжему карьеру». Я почти уверен, что Бродский специально нарывался. В этом его бесстрашие и тонкий интуитивный расчет. У остальных, видимо, не хватило смелости так дать по морде советской власти. Или искренности чувств. Ведь в Питере таких, как Бродский, в те годы бродило сотни человек. И все писали свои гениальные стихи, все без исключения хотели публиковаться и прославиться. Неожиданный успех Бродского вызвал среди его друзей бешеную зависть. Со стороны того же Наймана, например, или Бобышева. Чтобы убедится в этом, достаточно почитать их воспоминания. Завидовали они настолько, что не сумели скрыть раздражение в своих текстах. Или не посчитали нужным. Еще бы – их приятель на шару отхватил Нобелевскую премию, а им не дали ничего. Я не убежден, что Бродский был талантливее Рейна или, скажем, Наймана, с которыми я был знаком. Бродский даже не производил такого впечатления, судя по мемуарной литературе. Конечно же, мне сложно судить, потому что я с ним лично не общался. Наймана я видел один раз и с ним выпил. Не думаю, чтобы он это запомнил. Судя по общению, не могу сказать, что эти ребята менее талантливы. Но взяли и выслали – Бродского. Ахматова была права…

Никто на карьеру великого писателя, в сущности, из них не рассчитывал. Они жили очень скудно, потому что зарабатывать деньги своим искусством было в принципе невозможно. Из всей этой массы до нас дошло всего несколько имен. Потому что они работали, несмотря ни на что. Остальные рассасывались, не выдерживали. Очень много людей погибло. Это же невыносимый образ жизни, постоянные стрессы. Жить негде, не на что, еще и не с кем. Личная жизнь не складывается. Алкоголь. Пили безбожно. Они себя уничтожали. Их пьянство было разновидностью самоубийства.

Нам с Левкой свезло, потому что мы были социально защищены. Вернее, не только социально, но и материально. Я вовсе не считаю себя диссидентом. Я никогда этим не занимался. Я занимался археологией и отстаивал право на свое увлечение. Настолько, что в любом состоянии ходил в библиотеку... И смело шел на конфликт с начальством. Потому что мы с Левой выросли в обеспеченных семьях. Или та же Машка Чеканова...

Вы с Левой не являлись чужими в глазах этих людей? Все-таки, обеспеченные семьи, социально прикрыты...

Почему? У нас же денег не было. И нам тоже негде было работать. Мы зарабатывали деньги своими руками и мозгами. И тоже искренне ненавидели советскую власть. Это не позор – просто кому-то чуть больше повезло с рождением, а кому-то – чуть меньше.