Чем закончилась история с милой.

Она закончилась драматично. Я боялся с ней связываться из соображений сбережения личной свободы и независимости. Мне было совершенно ясно, что она этой измены мне не простит. Хотя никаких отношений я с ней не заводил. Тем более пепельницу с Эйфелевой башней я там же передарил Любе, потому что она поклонница всего французского. Но будучи в Москве, я ей даже перезвонил. Мы повидались. Она не выдержала и устроила мне сцену ревности. Пилила за идиотское легкомыслие, дурацкую инфантильность ни по возрасту, ни по положению, говорила, что я много пью, и эти бабы… И вообще, зачем я защищал диссертацию, если не знаю, что с этим делать... Отчитывала меня так, словно была моей женой, чего наши отношения вовсе не предполагали. Потом привела к себе домой. Начала меня кормить. Мы сидели с ее дочерьми, смотрели телевизор, и я уснул. Даже помню, что крутили фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». По-моему, Миле все это надоело, и она поняла, что со мной каши не сваришь. Единственное, что ей от меня требовалось – отчет по Чуфуту. При этом у нее кончились бабки, и я не мог ни на что рассчитывать. Якобы деньги на отчет она дала раньше. Я сказал, что позвоню на днях, и ушел. Потом меня транспортировали в Одессу. Оттуда позвонил Миле. По-видимому, она смягчилась и говорит: «Заходи сегодня вечером». Я отвечаю: «Я из Одессы вообще-то звоню». И пообещал, что отчет будет через месяц. Договорились увидеться по этому поводу в Киеве...

Дома я протрезвел довольно быстро. Предался мнительным размышлениям. Начало мерещиться, что мадам Плетнева меня не забыла и какую-то гадость я все-таки получу в ВАКе. При этом Мила мне отказала в деньгах и снова наступила нищета. И тут звонит Аня Мисюк из Литературного музея. Они там создали какой-то клуб культуры. Спросила, как мои дела. Я рассказал. Она обрадовалась, что я уже доктор, и попросила прочесть лекцию про тюркских кочевников в Доме ученых. Я решил, что меня это дисциплинирует. Встал и надел свой турецкий костюм. Клуб этот назывался ЛИК (Литература. Искусство. Культура), вел заседания ее муж Марк. Я был представлен, как доктор наук. Собственно, ради этого я и пошел. Прочел все как надо. Честно отпахал часа три. Вышло очень хорошо. Они меня даже конспектировали. От Великого переселения народов, до Золотой Орды и Крымского ханства. Никто ничего про это не знал. Закончил. Тут ко мне подходит Марк Найдорф и протягивает конверт. Я совершенно этого не ожидал. А в нем сто карбовацев тогдашней валютой. Это был великолепный гонорар по тем временам. И я понял, что ст о ю денег.

Тем не менее, я не мог знать, пришлет ли ВАК подтверждение. Валя позвонила и сказала, что сдала диссертацию, но они там морщились, что сдан не первый экземпляр. Но взяли. Думать на эту тему не было сил. Я толком не знал, что делать дальше. Следовало либо устраиваться на работу, либо сваливать за бугор. Все сваливали, и я стал об этом думать. Эмиграция была массовой. Учитывая полную безнадегу и безденежье, эти планы имели под собой реальное основание. Я даже просил на всякий случай сделать вызов в Израиль. Ситуация в стране неопределенная, еврейское население ждет погромов, украинское – войны с русскими. Произойти могло все, что угодно. Рядом шла приднестровская война. Мне до сих пор кажется чудом, что у нас ничего не произошло... Зарплаты перестали выплачивать. Работы нет и неизвестно…. А та, что есть – не оплачивается. В Доме пионеров ставок не было, все туда кинулись...

Тут я вспомнил о Тунчере, который меня звал в Турцию на работу в долговременной экспедиции и я решил раскручивать этот вариант. Я не планировал туда сваливать навсегда. Пока молод и безденежье, можно просто подработать. В этом виделся свой кайф. Я свеженький доктор наук. Мне сорок два года и я не чувствую своего возраста. У меня хороший научный задел, превосходная репутация. На кой хер мне эта страна? Меня звали, как специалиста на хорошую зарплату. Я же привык жить по договорам, вот и сейчас заключу долгосрочный договор. Поэтому я написал Тунчеру письмо и он мне ответил. Правда, не очень внятно. Переписка шла по-английски, письма идут, примерно, четыре года. Они попросили, чтобы я организовал им такой же конгресс в Одессе и тогда все с удовольствием приедут. А как и чем я его организую? Короче, дело заглохло... При этом надо было писать отчет. Я написал его с муками и повез Миле на последние деньги. Она мне пообещала заплатить, когда я привезу отчет. У меня не было даже денег, чтобы его переплести. Это помог сделать Шурик Фридман, который тогда организовал свою издательскую контору. Мало того, он мне дал двести карбованцев просто так. На них я и поехал в Киев. Мы встретились на квартире Генинга. Там меня уже не так тепло приняли. Мила за отчет мне не заплатила. Генинг сделал замечание, что я много пью. И вообще, мне должно быть стыдно, я уже доктор наук, а хожу черт знает в каком виде, похож на обнищавшего бомжа-сироту. Мог бы купить себе приличную одежду. Я искренне ответил, что у меня совершенно нет денег. Он не менее искренне расхохотался. И сказал, что они хотят делать новый договор, я должен пойти в какое-то министерство и поменять свои задрипанные джинсы на респектабельные брюки. Чего, в сущности, делать ужасно не хотелось.