А самойлова член полевого комитета.

То член, то не член. Или его местный подчлен в Одессе. Не знаю. Вот я и говорю ей: «Выходит, вы передернули документы. Положительные рецензии были изъяты?». «Я ничего об этом не знаю». Я снова пообещал устроить скандал. Она говорит: «Устраивай. На здоровье». И я ушел...

В общем, договориться с ними не было никакой возможности. Их можно было только обмануть. Настаивать на Измаиле не было никакого смысла - бабок нет ни у меня, ни у них. И как все это объяснять своему начальству не знал. Катался на велике вдоль моря и думал, как выкрутиться из этого положения. В это время нас как раз сделали университетом. Все происходило параллельно. Формально новый статус требовал создания университетской программы. По ней полагалось читать студентам археологию и проводить археологическую практику. И поскольку, я единственный археолог и преподаватель археологии, то и должен организовать эту практику.

Это был мой шанс и моя бесплатная рабочая сила. Раскопки в центре Одессы были очень удобны, потому что не нужно кормить студентов. И им есть где жить. Таким образом, я решаю практически все основные денежные вопросы. А сама идея этих раскопок, которые мы провели осенью того же года с Олегом Губарем и Кº, требует отдельного внимания. Поэтому давай немного передохнем. Выключи эту штуковину на минуту...

Песнь двадцатая, оперная

АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПУШКИНИСТИКА

 

«В сущности, я не прочь провести лето,

копаясь в каких-нибудь в мусорных кучах»

Олег Губарь

Кафе «Ветерок», Польская угол Бунина

 

В это самое время, в стихийных поисках денег на раскопки, я забрел в местное отделение Соросовского фонда – он у нас называется фондом «Відродження». Прямо с улицы. Через газету они распространяли информацию о грантах на научные исследования, в том числе и археологические. Можно было попросить грант в каком-нибудь американском или европейском университете, если его заинтересует проект. Я решил попробовать взять грант на Измаил. Надежды на успех особой не было. Зато директор отделения «Освіта» Лариса Дмитриевна Шевченко прониклась моими чаяниями. Она мне дала анкеты, помогла заполнить и отослать. Прошло время: ни ответа, ни привета. Это обычное дело – если ты не договорился с грантодателем заранее, то тебе его никогда не дадут.

Фонд находился на втором этаже главного корпуса Одесского университета. Сейчас это уже давно не производит такого впечатления, но в те годы офис фонда выглядел как оазис западного образа жизни и науки на фоне всеобщего постсоветского мусорника. Даже как мираж этого оазиса. Скажем, у нас на кафедре тогда была лишь раздолбанная пишущая машинка «Украина», у которой заедала каретка, а давно забитую ленту от нее лаборантка прятала в сейфе и выдавала лишь по своему особому расположению. А в фонде - открываешь самую обычную обшарпанную дверь и обалдеваешь - внутри компьютерный рай. Стоит техника, работает интернет, полки ломятся от иностранной литературы, офисная мебель нового образца, на стеллажах рекламные проспекты ведущих мировых университетов. И все всё предлагают и всё замечательно. Контора предоставляла посреднические и организационные услуги, вопросов они не решали. Функционеры этого фонда все время куда-то ездили и знакомились с потенциальными бабкодателями...

Там же я познакомился с куратором проектов Алексеем Павловичем Семчуком, который одновременно был доцентом университета. Его слабо интересовала университетская должность, куда больше занимала работа по освоению средств господина Сороса. Этот Семчук ко мне присмотрелся и увидел, что может выйти толк. Я им рассказал о своей деятельности, они одобрительно закивали и помогли отправить еще около десятка проектов. Ни один не прошел.

Зарабатывали эти відродженні ребята следующим образом. В условиях феерического бардака под названием «становление украинской государственности» проводили международные научные конференции. Организация такой конференции очень дорого стоит. Фонд выделял на это деньги. Оформлялись суточные, командировочные, проживание, проезд и так далее. Ты собираешь всех участников, они выступают, живут, едят, и катаются на экскурсии... На самом деле, большинство таких конференций проводились лишь на бумаге. При этом никто никуда не приезжает. Организатор мог себе положить в карман в результате как минимум десяток тысяч долларов. Как получится. Следовало лишь подсуетиться с липовой финансовой отчетностью... Прознав об этом, фонд каждый раз сливал воду на местах и набирал новых сотрудников. При этом никого не сажали, а просто увольняли. Потом они вообще свернули региональные организации, поскольку все воровали бабки старика Сороса, а о «відродженні» украинской культуры помышляли куда менее, на досуге.

Одна из затей Семчука заключалась в следующем. Он мне вдруг поведал, что у него есть какой-то знакомый сумасшедший ирландец, миллионер и пушкинист. Он хочет устроить в Одессе серию музеев с тем, чтобы каждый плевок Пушкина был музеефицирован. Ирландец давал на этот проект миллион долларов, просто так, для разминки. Но следовало начать предварительную работу. Семчук мне и говорит: «Андрей, вы авторитетный человек, давайте создадим комиссию. Нужны квалифицированные люди». Я сказал, что ничего не понимаю в Пушкине, но помочь готов. Единственное что я умею – это копать. И, как человек с разными интеллектуальными связями в этом городе, немедленно позвонил Губарю – главному пушкинисту. Он отвечает: «Херня это все». Я говорю: «Херня, не херня, Олежек дорогой, а миллион долларов». «Не верю я в это». «Хорошо, а тебе кто-нибудь предлагает другое?» «Нет». «Вот давай сделаем комиссию». Мы позвонили Ане Мисюк, которая заведует пушкинским отделом в литературном музее и заведующей пушкинским музеем. Все собрались. Сели мы в эту комиссию. Семчук рассказывает. Я рассказываю. Все эти дамы относятся ко всему происходящему с необычайным равнодушием. Проект никто писать не захотел. Деньги зарабатывать тоже. Всем ясно, что это туфта. Я удивлен: почему бы и не попробовать? Ведь под лежачий камень портвейн не течет. А вдруг получится...

Во время беседы Оля Папроцкая, зав пушкинским музеем, начинает показывать какой-то щербатый стакан. Вернее его осколок. Из него, якобы, пил Пушкин. Или не пил. Но по каким-то туманным сведениям выходит, что прикасался. И теперь этот стакан стоит десять тысяч долларов. И сетует, что им в музей нужны подлинные вещи. Тут мы с Губарем говорим почти одновременно, что можем таких стаканов целую кучу накопать. На самом деле, можно сделать раскопки в пушкинских местах. Губарь знал мои дела, поэтому и говорит: «В сущности, я не прочь провести лето, покопавшись в каких-нибудь мусорных кучах пушкинского времени». Я говорю: «О! И где же нам покопать?» «Лучше всего копать перед Оперным театром, там Пушкин проводил более всего времени. Но нам этого никто не позволит».