Очень сложен в этом мужском обществе, с многочисленными часовыми, вопрос об уборной. Кто-то помогает девочкам открыть шалаш из еловых ветвей, приспособленный для этой цели.

Все командиры буквально умоляют нас ночевать. Им явно хочется потанцевать вечером. Наши девочки тоже молят нас о том, чтобы остаться. Майор более сдержан, чем другие. Зато вновь появившийся Розенберг просит не уезжать с удвоенной энергией. Мне не хочется. День был так хорош, так насыщен впечатлениями, что страшно не поставить точки вовремя. В.В.Бабенко тоже против. Тогда нас решают кормить перед дорогой. Вестовой разносит тарелки с неимоверно толстыми ломтями хлеба и лежащими на них ломтями колбасы.

Подают машину. Командиры едут провожать нас, я в темноте не могу уже разобрать, кто именно из тех, кто принимал нас. Не доезжая до станции Песочной, майор и часть командиров слезают.

Розенберг все продолжает молить. Он стал другой - это, несомненно, действие водки. Он не пьян, нет, а в таком виде, как бывали мы все после обедов с вином.

Нас привозят в политотдел. Там просьбы и уговоры продолжаются. По телефону ведутся разговоры о сенниках. Девочки смотрят на нас с Верой Васильевной умоляющим глазами, но мы не сдаемся. Наконец, все идут провожать нас на станцию. Чудная ночь, легкий мороз. На станции полная темнота, темно и в вагонах. Мы с нашими девочками садимся все вместе, прощаемся с командирами и уезжаем.

Девочки быстро утешаются, и мы весело болтаем, перебирая впечатления дня. Эту поездку не забыть никогда.

Приехав в город, узнаем, что целый день был очень тяжелый обстрел. Два снаряда попали в Исаакиевский собор. В школе выскочили все стекла.

XII.1943 г.

Вчера опять был тяжелый обстрел. Мы весь день держали детей в коридорах. Устаем очень. Вечером шла домой в темноту, по всему городу раздавался стук молотков, характерный звук - это вернувшиеся с работы ленинградцы заделывали окна. На Демидовом переулке в этот раз стекло под ногами не хрустело, и я как-то не думала о своей квартире. Отворила дверь, и меня возгласом встретила соседка по квартире, Игнатьева: "А у меня все стекла разбиты, и свет у нас не горит". Она с лампой в руках прошла в мою комнату. Там тепло, шторы спущены, и к занавесам плотно приставлена фанера. При свете электрического фонарика я убедилась, что разбито только одно наружное стекло и все осколки легли между рамами.

А сегодня снова яростный обстрел, и мы в школьных коридорах. Но теперь скамейки поставлены друг против друга, и учителя проводят уроки. Я смотрю на эту картину с чувством гордости.

В сводке Информбюро говорится о варварском обстреле Ленинграда. Жертв очень много. Как там наши знакомцы на передовой?

XII.1943 г.

Быть может, для будущего интересна запись сегодняшнего дня: утром иду в школу с намерением в 10 ч ускользнуть на часок в Публичную библиотеку за посылкой от Т.Б.Лозинской. Только дети разошлись по классам, по радио объявлен артобстрел, но стрельбы почти не слышно. После первого урока объявлено о прекращении обстрела. Выхожу из школы, стоит N 24. Влезаю. Кондукторы узнают о конце обстрела по подаче тока, но его нет, и трамвай продолжает стоять. Ухают выстрелы, и под их громкий звук иду по Невскому. Получаю посылку, захожу в трикотажную мастерскую сдать в надвязку чулки, ибо скоро буду без них, и возвращаюсь трамваем в школу. Поспеваю к своему уроку в VIII класс. Но опять объявлен обстрел. Снаряды рвутся так близко, что я вздрагиваю. Звонок. Обсуждаем вопрос, выводить ли учащихся. Решаем не выводить, так как вновь стало тихо.

В половине шестого прихожу домой. Хочется лечь на часок до лекции в Доме учителя. Опять ухают выстрелы, выключаю радио с мыслью о том, что перед выходом включу и проверю раньше, чем двинуться в путь, не объявлен ли обстрел. Однако все же забываю это сделать. Иду с самодельным электрическим фонарем. Темень страшная. Но очень хочется прослушать лекцию майора Марона, прекрасного лектора, о международном положении.

По дороге вновь выстрелы, и разрывы совсем близко. Быть ли тебе убитым - дело случая. Горизонт полыхает зеленоватым, фосфорическим светом. Такое впечатление, что я иду навстречу выстрелам. Неприятно. Я не люблю быть на улице во время обстрела, а в темноте особенно.

Зал Дома учителя переполнен. Но из нашей школы, кроме меня, только двое. Сажусь во втором ряду. Во время лекции окна звенят от выстрелов. Вдруг подряд три таких сильных разрыва, что присутствующих охватывает волнение. Слышатся голоса, и лектор Марон успокаивает: "Без паники, товарищи. Враг посердится и перестанет". Со мной Т.Н.Дориомедова, делопроизводитель одной из школ. Она отвечает: "Чего там, привыкли". Большинство в зале, действительно, никак не реагирует. Я продолжаю записывать лекцию.