Иду для Кати в аптеку. В подъезде лежит умершая женщина. Все следуют мимо.

ЦИНГА

Очень огорчена: у меня начало цинги. На правой ноге выше щиколотки появился блестящий браслет, будто от ожога, и на левой ноге на том же месте, но чуть слабее. Зуда нет, в коленях тяжесть. В школу пришел профессор Стрелецкий поговорить о внуке. Я его спросила, что у меня на ногах, но язвы не показывала. Он сказал: "Первая повестка на цингу". Учительница из нашей школы К.С.Сахарова предложила показаться ее мужу. Тот констатировал цингу. Нужны витамины, но их нет. Очень печально.

IV.1942 г.

В школе меня дожидается записка: "Звонила Семиз, они уезжают завтра". Сажусь к телефону, трубку на том конце провода берет Наталья Дмитриевна. Да, едут на родину, в город Мышкин. Все фразы о совместном отъезде, когда совсем уже деваться будет некуда, забыты. Обо мне теперь и речи нет. Больно. Прошу прислать мою кровать складную, которую они брали. В ответ: "Мы не можем, мы устали. У нас нет сил". - "Но она мне нужна, у меня цинга открылась". - "У вас цинга, а у нас дистрофия". - "Понятно, а Настя могла бы привезти?" - "Она не вьючное животное. Я вам дам 1000 рублей, и вы купите себе новую кровать". Меня взорвало: "У вас психология эвакуируемых, вам и дела нет до нас, остающихся". - "Ну, хорошо, я околею у ваших ног, но кровать вам доставлю, но только в 12 часов ночи". Вешаю трубку и через 10 минут успокаиваюсь. Звоню снова и говорю: "Не хотела бы так с вами расставаться, я сейчас достану в школе салазки и приду за кроватью, а вы мне, может быть, немного поможете". - "Считаю это излишним. Разговор исчерпан. Для меня дело чести вернуть вам кровать".

Зачем мы так друг с другом?

Вечером Милена привозит кровать при помощи какой-то женщины. Делает вид, что ничего не знает о нашем с Н.Д. разговоре. Я ей подыгрываю. Прощаемся ласково. Чувствует, что им ехать не следует, ведь мать у нее хирург и здесь крайне нужна.

СИМПТОМЫ НРАВСТВЕННОЙ ДИСТРОФИИ

Щетинская ходит и ноет, что муж ее хотел бы уехать из Ленинграда, обеспечив себя работой в эвакуируемом учреждении. Ему в итоге предлагают стать завхозом в детдоме. Но он не может, нет сил. Я задаю вопрос: "А как же он поедет в таком состоянии, он ведь рискует погибнуть в дороге?" - "Ну и что же, здесь он тоже рискует, а у нас с сестрой нет сил за ним ухаживать. Так мы, по крайней мере, сохраним себя".

Е.В.Эрнштедт ужасно себя чувствовала, постарались ее устроить в стационар через дирекцию Эрмитажа. Она была невероятно грязна, завшивела до такой степени, что вши ползали по лицу. И тогда она наняла двух служащих ИИМКа, и те помогли ей добраться до дирекции. Там ее не только не приняли, но и кричали, что если она сейчас же не уйдет, то прикажут ее вытолкать взашей. Она поплелась в ИИМК, где ей прежде обещали дать помещение, и, очевидно, спутала подъезды. Попала в пустой, и там упала без сил. Ее труп был найден спустя два дня.

Жильцы Лозинских умерли. Остался сам Лозинский с дочкой Ингой, девочкой 7-8 лет. Он решил эвакуироваться и с утра поплелся на вокзал, а нанятый им человек должен был в 5 ч придти за Ингой и вещами. Тот не пришел. Отец узнал об этом, так как кто-то звонил по его поручению с вокзала, и знакомые, чей телефон он дал, сообщили об этом. Тем не менее, он уехал, бросив Ингу на произвол судьбы. Девочку удалось пока что общими усилиями пристроить в детсад.

Почему порой так отвратительно люди поступают?

IV.1942 г.

Эвакуация временно прекращена. Весна, распута. Кто успел, тот уехал.

В ночь на 12-е у нас в квартире умерла Ася. Врача так и не добились. А на дворе - солнце.

ШИК-БАРАХЛО

В комиссионном магазине происходит нечто, не вяжущееся с установками советского быта. Являются голодные люди и приносят, что могут, - нитку янтаря, туфли, платок. Завмаг с ними разговаривает нагло. Люди не только не парируют, но в их репликах ноты искательства, мольбы. Вдруг он объявляет, что устал работать за оценщика и больше оценивать ни сегодня, ни завтра не будет. А будет в субботу с 10 ч до 15 ч. Женщина, принесшая кораллы, чуть не плачет. Умоляет сделать исключение: она работает на заводе и свободна в воскресенье. Нет, уж тем более в воскресенье завмаг заниматься этим не станет. Сделает исключение... разве что гражданочке, принесшей брюки. Та сияет, а он начинает осматривать брюки и фыркает презрительно: "Ну и штанишки, шик-барахло". И с величественным видом возвращает их женщине. В это время появляется военный, он купил какой-то музыкальный инструмент, ему сейчас ехать на фронт и нужно подобрать футляр. Для поощрения, по-видимому, предлагает: "Не хотите ли кушать?" - "Хочу, конечно". - "Дайте ножик, я вам отрежу хлеба". - "Нет, хлеба я не хочу". Военный с изумлением и - через секунду - с гневом: "А вы, милейший, думали, у меня бутерброды... с икрой? Крыса ты тыловая, я под трибунал пойду, но тебя, морда, сейчас выведу и хлопну прямо на улице..." Завмаг съеживается, а женщина с кораллами, глядя на меня и мимо, говорит громко и с издевкой: "Подумайте только, есть человеки, которые не хочут хлеба".

Бедная, наивная Люба с укором о "кусочке хлеба", который мы здесь не нашли якобы для Богданова. Укорять нас легко. Может быть, прочтя дневник, поймет больше. Я все чаще думаю о своих записях в нем, поймала себя на этом. Он будто бы даже стал, как родное существо, так хочется, чтобы он "дожил" до мирного времени, даже если исчезну я.

Все рынки с некоторых пор закрыты. Толкучки у булочных. Милиционеры разгоняют. Арестовывают отдельных лиц. Так попала в тюрьму Феня, старая домработница Выгодских, прожившая у них 23 года. Ушла и не вернулась. А затем они получили известие, что она умерла в тюрьме. О тюрьме ходят страшные слухи, приводить здесь которые выше моих сил.

К Выгодским пришла получить совет насчет цинги. Картина ужасная: в бывшей приемной, собственно говоря, передней без окон, стоят две роскошные кровати, сделанные из красного дерева. Он лежит без сознания. Она - очень слаба. Она спрашивает меня: "Как вы переносите бомбежки?" - "Ничего, только чувство тоски, что никогда не увижу тех, кого люблю". - "Бог мой, вы еще любите кого-то, а нам уже все безразличны". Пока мы сидим и разговариваем, по комнате бегают мыши.

Как странно умирают от дистрофии: одни тяжело и мучительно, другие, будто бы, легко. Мне рассказала ученица Степанова: утром она ходит за хлебом, младший брат обычно соскакивал с постели и просил скорее хлеба. В одно утро он не встал и как-то странно хрипел. Подумали, храпит. Потом посмотрели, лицо его было залито румянцем, а в глазах дрожали слезы. Через несколько минут он умер.

IV.1942 г.