Завтра Л. А. С детьми улетит. Она глубоко права. Надо все делать только для живых. Мне так хотелось сделать что-нибудь для нее, оставила ей кусочек белого хлеба из своего донорского пайка.

ГРОБЫ, ПОХОРОНЫ

Когда мы теперь ходим по улице, мы встречаем десятки таких похорон: везут в гробах на салазках, везут и завернутыми в одеяло, наподобие мумии. Я видела покойника, везомого в дешевеньком гардеробе, видела другого - просто в одежде и с закрытым газетой лицом; видела и более жуткую сцену: старуха по Невскому без всякой доски или салазок волокла за веревку труп. На углу ул. Восстания женщина-милиционер остановила старуху, сказав, что так тащить мертвеца нельзя, надо под него подвязать хотя бы фанерную доску. Собралась огромная толпа, и мнение раскололось - одни на стороне милиционера, другие - вступились за старуху, обезумевшую; у нее нет слез, просто качается и трясется лицо. Недавно по пр. Майорова женщина на салазках везла очень аккуратный гроб. Он был обит голубой материей и поверх нее белой кисеей. Следом шла другая женщина и несла завернутые в бумагу цветы. При виде этого зрелища все прохожие останавливались, с изумлением смотрели на это. Покойники же, влачимые в одеялах или в подобии гробов, не привлекают внимание.

I.1942 г.

Еще одна смерть в школе - умер А.М.Москалев. Он был давно очень слаб. Засыпал на дежурстве в коридоре. Я его часто освобождала от дежурств в коридоре и столовой. Старик очень бодрился, ему очень хотелось жить. Все ждал улучшения продовольственного положения и говорил: "Я креплюсь, деньков на десять меня хватит". Его хватило на семнадцать. Последнее время его освободили от работы, и он лежал дома. Кто следующий? А.А.Починков говорит, что он. Е.А.Богомаз едва ходит. Молодая учительница А.В.Воробьева совсем обессилела, а муж ее гибнет от туберкулеза.

Подняла шум. Местком должен зашевелиться и хлопотать о помещении слабейших преподавателей в стационары. Там людей держат на усиленном питании от 4-х до 14-ти дней. Сейчас в "Асторию" попал на 10 дней В.П.Бернадский. Очень рада за него.

Умирают и дети. У нас умер ученик VIII класса Николаев. Другой ученик, из Х класса, Чашин, пришел ко мне на дежурство. Меня он совсем не знает. Его, видимо, пригнал ужас одиночества. Обстановка дежурства такова: вся школа погружена в темноту, канцелярия перенесена в медкабинет. Телефон там едва слышен, и мучительно добираться до него в темноте. Окна забиты. На столе горит коптилочка, которая гаснет ежеминутно. Больше света от топящейся печки. Входит мальчик, волоча ноги: "Я очень, очень озяб. Можно погреться?" При отблеске огня вижу ужасные синие тени на лице, тени, которых я так боюсь. Предлагаю ему стул, снять обувь и греть ноги. Он интересуется признаками смерти от истощения, мечтает о стационаре... Делаю все усилия, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Он остается до вечера: "Дома целый день никого, такая тоска". А.Н.Москалев - отчасти жертва неразумной отцовской любви: все свои мясные талоны отдавал сыну, и без того имеющему 1-ю категорию. Последнее время теперь уже сын стал отдавать ему все, но было уже поздно.

Говорила с детьми о заботе, которую мы должны проявлять друг к другу. Чувствовалось, что многие и без меня все понимают, но некоторые - безнадежно глухи к этому. Но не они виноваты, а семья, школа и вся наша прежняя установка в воспитании.

Числа 19-20 декабря минувшего года, когда были разрешены молнии, в ответ на телеграмму В.А.Петропавловской я послала молнию на общий счет: "Бубин скончался, остальные и Кира здоровы. Работаем". Бакралов и Москалев вносили тогда свою лепту за телеграмму. А теперь уже не послать - целый синодик.

ВОСПРИЯТИЕ СМЕРТИ

Эволюцию отношения к смерти можно проследить и по нашей школе: октябрь, умер Бубин. Это не смерть от истощения. Он был мобилизован как гидротехник. При полетах усилилось кровяное давление, и его отослали лечиться в Военно-медицинскую академию. Но почему-то лечиться не захотел, чем очень тревожил семью. Вхожу в VII класс, и ученик мне сообщает: "Урока я не учил, потому что был у Бубиных, а у них вышла маленькая неприятность - скончался папаша". В перемену бегу к администрации. К Бубиным посылают преподавателя физики Б.Н.Пажского выяснить, чем школа может помочь семье. Семья просит гроб и транспорт. Столяр школы делает хороший гроб. Учителя избирают комиссию по похоронам, в которую попадаю и я. На венок собрано около 300 руб., отдаем их семье и на часть денег покупаем хризантем. Родня религиозна, и его отпевают у Николы Морского. Еду на трамвае из школы, с расчетом успеть к моменту выноса из церкви. Мой N 29 идет к Мариинскому театру, так как при разрушении фугасной бомбой дома на углу Плехановской и Столярного пер. трамвайный путь поврежден.

Слезаю у театра, и в этот момент воют сирены. Воздушная тревога. Морозит, протягивает ветер, иду по площади и Театральной улице. Вход в собор сбоку. Масса голубей, их еще не съели, так как их зорко оберегают сторожа. Вхожу в церковь. Битком набито. Слышится: "Сегодня Клавдия и еще какой-то святой". Но, кроме того, масса покойников. С трудом нахожу Бубина. На похоронах человек 15. От нашей школы Москалев, завуч, директор и я, а из 1-й Шестаков и Дориомедова. Подают военный грузовик. Садимся у гроба. От школы еду только я. Очень холодно. В душе осуждаю товарищей, не посчитавших нужным отдать последний долг такому человеку, который для всех нас многое значил как личность. Окраины города поражают: повсюду настроены баррикады из дерева, земли и набитых чем-то мешков. Автомобилю часто приходится менять направление. Приезжаем на Волково кладбище. Стоят в очереди гробов 8-10, на каждом написано имя, отчество, фамилия. Могила Бубина готова, и хоронят быстро. Вся обстановка не располагает к промедлению: военные ходят по кладбищу в тулупах и походной форме, где-то, не очень далеко, стрекочут пулеметы и ухают пушки. Война на самых подступах к городу.

А 2/1 42 г. смерть настигла Силакова. Гроб делает тот же школьный столяр, но за хлеб. Ему дают карточку мертвеца. Я дежурила в столовой 5/1 42 г. и пошла узнать, когда готов будет суп. Открыла дверь в общежитие технических служащих и обомлела: кровать и рядом - гроб. Потом сообразила, это кровать столяра. Завуч В.В.Бабенко говорит, что Силакова похоронят в траншее, но мы якобы должны устроить приличные похороны: столяр сделает гроб, мы променяем пальто умершего на хлеб, который дадим могильщикам, а на кладбище свезем на салазках. Выслушав завуча, не могу не протестовать. Нецелесообразно тратить силы живых на мертвецов. И решаю для себя, что ни на какое кладбище не пойду.

Истекли еще две недели, и умирает Москалев. Никто не собирался на похороны, никто даже не интересуется, будут ли его хоронить родные и чем им школа может помочь. И я слышу, как завуч говорит: "Подумайте, мы ведь и участия никакого принять не можем, он жил так далеко, на Петроградской стороне".

Силаков лежит в обществе того трупа, в доставке которого в школу мне пришлось принять участие. Было это так. Я пришла в школу к 8 ч 30 мин, чтобы при свете приготовить уроки. Сижу в канцелярии, там администрация и еще несколько педагогов. Входит гражданин и говорит, что на улице, сходя с трамвая, упала женщина, и ей надо оказать помощь. З.К.Бонуаре и я взяли учащихся и носилки и отправились к Саду Трудящихся. Пока женщину укладывали на носилки, я подняла с земли ее мешок. Когда мы ее доставили в медкабинет, оказалось, что это труп, уже окоченевший. При ней нашли паспорт на имя Павловской с пропиской на Мойке, 12 и пропуск на табачную фабрику. И никаких продовольственных карточек. Это обычная история. Наша техническая служащая вызвалась пойти на квартиру: выяснилось, что жила она в хорошей комнате, куда пустила жилицу. В похоронах никто не заинтересован, и у нас она пролежала больше недели.

I.1942 г.

О.М.Персианова сорвала на улице объявление: "Обменяю 4 1/2 метра фланели и примус на кошку. Принести кошку по адресу ул. Правды, 5, кв. 10".

КОШКИ

Впервые о желании съесть кошку я услышала в октябре. Учительница немецкого языка детей Лозинских и Андрес попросила Т.Б.Лозинскую сказать мне, что она с удовольствием съела бы моего кота. Я вознегодовала, а Т.Б. оказалась более прогрессивно настроенной: "Не все ли равно, если вы в конце концов вынужденно решите истребить кошку". О кошке заговорила и Оля Тырса, а я, смеясь, сказала, что не пущу ее в свою квартиру, боясь, что она украдет моего кота.

Затем кричавший все время от голода наш кот Мяу Тимофеевич был усыплен в лечебнице. Организовать это дело я поручила О.Л.Тоддес, сама не смогла бы, конечно. С тех пор о кошках часто повелись разговоры. Сперва шуточные - с того момента, когда я отвезла Лозинским кусочек ветчины с завода О.М., а Т.Б. его, мелко нарезав, поджарила. Мы стали отмечать именины ее супруга, М.Л., этими кусочками + шпинат-пюре. И М.Л. задал вопрос Т.Б.: "Таня, что это я ем? Что-то прекрасное, органическое..." А я, шутя: "Это задняя лапка моего кота". М.Л. нашелся: "Ну, вот видите, я всегда любил котят".

А однажды пришла Аня Тырса: "Знаете, я вам скажу секрет, только вам, и не говорите никому. Я ела кошку, до чего это вкусно". Оказывается, какой-то естественник из университета и часовщик наладили это дело. Они убивают кошку, снимают шкурку и очень тщательно и чисто приготавливают мясо. За это они берут себе полкошки. Е.А.Тырса вымочила мясо в воде с уксусом, и получилось вкусное мясо, слегка напоминающее кролика. То же мне говорила и Катя Малкина, которой дали попробовать кусочек.