О. М. Полагает, что там, вдали, переживания острее. Как знать. Мне кажется ужаснее гибель у тебя на глазах близкого при полной твоей беспомощности.

Вчера у меня была в гостях Н.В.Кондратьева. Вид ужасный: грязная, немытая, в углах глаз затвердевший гной. Прямо старуха. У нее муж слабеет и больна дочь Лиза. Просила дать в долг крупы. Откуда у меня крупа? От очередной выдачи есть чашка пшена, это все, что мы имеем на нас двоих. Как я могу это отдать? До 13 февраля у нас никаких перспектив, а там вся надежда только на мой паек. И у нее фантастический проект возврата: в крайности она будто бы проберется куда-то в такое хлебное место, где ее знают и обязательно выручат.

От М.Н.Ефремовой узнала, что ей Кондратьевы должны уже 160 руб. и сегодня просили еще. К.С.Сахарова говорит, они вымаливали у нее корочку, когда она при них ела свой паек. Это примеры падения, винить нельзя. Голод люди по-разному переносят.

Убивают со вчерашнего дня очереди за хлебом. Нам хлеб на 2 дня взяла Ася. Они стояли с Полей в 2 ч ночи до 10 с половиной утра. Наша завуч стояла с 8 ч утра до 10 ч вечера.

ЛЕГКИЙ ДЕНЬ

Некоторые дни удаются, они легкие и светлые. Встали в 7 1/2 ч, при коптилке ели холодец из столярного клея и хлеб с маслом (донорским). Пили кофе. О.М. ушла в десятом часу на завод, а я к 11 ч - в школу. Дала два урока. Сразу из школы - с двумя бидонами к проруби за водой. В ней плавает консервная банка и черные хлопья от закопченных кастрюль, но меня это только смешит. Мороз стал слабее, а вода все равно замерзает быстро. Прихожу домой и иду к замечательному семейству Семиз за пилой. У Дома ученых набираю воды и возвращаюсь домой с пилой и дополнительным бидоном. Растапливаю времянку и грею суп из куриных консервов (из банки 350 гр. мы сварили около 7 тарелок) и на остатках супа варю пшенную кашу. Пшена еще полчашки. Мы его не моем питательности ради. Порция каши мне кажется колоссальной, заправляю ее донорским маслом. Хотелось бы часть каши оставить на завтра, но не могу удержаться и съедаю ее. Пью кружку горячего чая, и пар будто мягкой лапкой хватает меня за нос. Сижу в одиночестве, но мне не грустно, и без всяких мыслей ложусь спать в 6 ч вечера. В 3 ч ночи встаю будить приютившуюся у нас беженку Полю идти в очередь за хлебом.

I.1942 г.

Спешу в школу, встретила Л.П.Фролову. Обратила внимание, что, несмотря на прежнюю и приятную заботу в одежде, у нее грязное лицо. В школе А.А.Починков производит на меня удручающее впечатление гибнущего человека - дремлет в кабинете завуча у печки. Постаралась его немного оживить разговором.

Сегодня у некоторых моих знакомых стало работать радио. Узнала от этих счастливцев о взятии Лозовой и продвижении наших войск на юге. Из школы ушла без супа. Его нет второй день. Очереди за хлебом ужасные, и это отчасти из-за них в классах столь ничтожное количество ребят.

Дома застаю О.М. Ей удалось получить хлеб на один день, а на завтра возьмет техническая служащая с завода. Значит, предстоит поход к ней на Лиговку.

Суп у нас есть. Доедаем последние, селигерские еще, грибки. Заправили мукой. Трогаем "аварийный" запас: из банки консервов зеленого горошка беру его пять столовых ложек, размешиваю в чашке воды полторы столовых ложки муки и вливаю в горох. Вкусно, но безумно мало.

У О.М. сильно отекли глаза. Но надо на Лиговку. На Кузнечном рынке за 10 руб. покупаю тонкую свечу. На деньги ничего больше купить здесь нельзя, все на обмен (еда).

Технической служащей дома нет. Назначаем свидание друг другу в аптеке Менделеева. О.М. решила заглянуть к родным, в наше время лишний раз пешком не находишься. А я направляюсь к Менделееву. В этой аптеке, к моему удивлению, заказов на лекарства не принимают. С приходящими неимоверно грубы, как будто так легче переносить наши общие тяготы. Делают мне замечание, что у меня лицо грязное-прегрязное от сажи и что за собой надо следить. Я промолчала на это и вспомнила Фролову, с которой столкнулась утром по дороге в школу.

Приходит О.М., без хлеба, так как ее сотрудница все еще не объявилась. Идем домой усталые, зная, что завтра опять надо бежать за этим хлебом. У О.М. испортилось настроение, и я ее поэтому ругаю, честно говоря, из "педагогических соображений". Дома пьем по полторы рюмки портвейна, сохранившегося от новогодней выдачи, и едим по соевой конфетке. Еще один день кончен.

ПЕРВЫЙ АРТОБСТРЕЛ

Первый обстрел Ленинграда тяжелой артиллерией был 18/10 41 г. Утром я ехала на трамвае N 3 от знакомых, вышла на углу Садовой и Невского и пошла по Невскому, по стороне Пассажа. Вдруг залпы стали потрясать воздух. Милиция не знает, остановить ли движение троллейбусов и трамваев или нет. Меня обгоняет пожилой военный: "Не волнуйтесь, товарищ, это наши корабли". Он идет спокойно, иду и я. Но залпы все громче, и вдруг над Адмиралтейством растет столб густого черного дыма. Ясно, что это не корабли, и не наши... Обрывается провод троллейбуса, стали они, а затем и трамваи. Публика мечется: кто бежит в подъезды, кто в бомбоубежище, а кто в том же направлении, как и шел. Забегаю к своей портнихе в дом Петропавловской церкви на углу Желябова. Ее квартира во втором этаже, окнами в проход к церкви. Там много народа, и все охвачены паникой. Садимся в комнате и наблюдаем в окно Невский. Снаряды тяжело ухают. Сидела у нее около часа. Пошли трамваи, и я вышла на Невский. Оказалось, все окна этого дома, выходящие на Желябова, разбиты, как и окна домов по четной стороне Невского. Под ногами россыпи битого стекла. Сворачиваю на Мойку. До Дзержинской все в порядке, а фабрика им. Володарского вся разбита - вдребезги стекла окон, провалилась стеклянная крыша, разворочены железные ставни, разбиты часы. В таком же виде дома на противоположной стороне Мойки. Наш дом цел. На улице толпа, стоят и смотрят, не веря своим глазам, что такое может быть. Сворачиваю на Демидов переулок. У ворот дворник, и дальше перед флигелем битое стекло. Дворник взъерошен и что-то пытается объяснить, откуда что прилетело, ежкин кот. Вхожу во двор - груды мусора и кирпича. Снаряд угодил в лестничную клетку подъезда, выходящего на Демидов. Пробил огромную брешь в стене, разбил стеклянную крышу и окна флигеля, высадил все окна нашего дома, выходящие во двор. В кухню Гинзбургов влетели осколки снарядов, и один из них разрезал самовар на две части. Очень пострадали дворницкие, сорвало с петель входную дверь подъезда, а вышибленная дверь подвала флигеля зацепила мальчика и сломала ему руку. Раненые были, различной тяжести, но, по счастью, у нас обошлось без убитых. Подымаюсь по лестнице, у нас силой воздуха выдавило дверь и выворотило французский замок, служивший нам "со времен Очаковских". В кухне вся посуда на полу, все полки моего шкафчика выскочили, и весь пол в стеклянной крошке.

Что делать? Решаю прежде всего поесть и бегу в столовую Дома архитекторов, куда у меня пропуск из госпиталя, в котором периодически дежурю по ночам возле тяжелораненых. Когда возвращаюсь, попадаю под обстрел, и бегу в бомбоубежище, где провожу некоторое время, пока не утихло. Дома начинаю суматошно прибираться, мне помогает Анна Матвеевна. Опять обстрел. Мы снова устремляемся в бомбоубежище, так как радио впервые взывает: "Внимание, внимание... Ввиду обстрела района предлагается всем гражданам не скопляться в очередях и укрываться в щелях, подвалах и бомбоубежищах". По окончании обстрела подымаюсь в квартиру и застаю в коридоре перепуганную О.М. Она зашла ко мне и впала в страшный перепуг. Вид дома ее расстроил, а пустая квартира окончательно испугала, и, увидев меня с замотанной головой, она закричала: "Вы живы, вы ранены?" И только тут, при виде дружеского лица и слыша волнение, я поняла, сколько сразу пережила в этот день. И я радостно подчинилась решению О.М. немедленно ехать к ней ночевать на ул. Марата. К тому же рана моя оказалась незначительной, всего лишь задело по касательной осколком кирпича. Семизам оставила записку, и мы ушли. На нашем переулке встретили Любу Файн, которая сказала, что на площади Воровского много убитых. О.М. уложила меня в свою кровать, потому что у меня начала кружиться голова, и сделала мне ужин из припасенной ею для кота трески, которую она приобрела в заводской столовой.

I.1942 г.

Спускаемся с О.М. по парадной лестнице, я в школу, а она просто захотела выйти на улицу подышать воздухом. Встречаем Анну Матвеевну. Спрашивает: "Вы за продуктами?" Недоумеваем: "За какими продуктами?" - "А как же: объявлена выдача: по 200 гр. мяса на рабочую карточку, 300 гр. крупы и 300 гр. сахара. Я все взяла утром без всякой очереди. Ой, а вам-то ничего не сказала, я думала, вы знаете". Так мы ей и поверили.

Понятно, выдач никто не ждал в последние дни месяца, и все сидели по домам. Но мы все утро были у А.М. на глазах, и она могла нам сказать. Нет, она этого не сделает, она наслаждается, когда ей одной что-либо удается, а остальным по-прежнему плохо. Это своеобразная разновидность в типах наших дней.

"ИНТЕРЕС"

"Заболевание" Анны Матвеевны началось по мере роста трудностей. Сперва перестала убирать комнаты, но 50 руб. получала за уборку прекрасным образом. Затем заявила: "Стирать я теперь не буду". Почему? Вопрос остается без ответа. "Да и вряд ли вы кого теперь для стирки найдете, времена не те". Я нашла, и это ее огорчило. После чего у меня из ящика исчезли все белые сухари. Затем один человек согласился мне распилить и расколоть дрова, а она ему будто вскользь: "Какой теперь интерес за деньги?" Пришлось искать другого пильщика. Но дальше стало еще лучше.

Я просила ее прикрепить карточку к тому магазину, где будут прикреплены ее карточки, с тем чтобы могли поочередно брать друг другу продукты. С учетом необходимости выстаивания очередей это рационально. Она любезно согласилась. Взяла мне банку бобов с мясом и 300 гр. вермишели и говорит: "Знаете, вашу вермишель отвесили в один вес с моей, поэтому делить неудобно; так я ее возьму себе, а вам в следующую декаду отдам". Я не могла на это согласиться, так как запасов у меня нет, вермишель мне нужна, а выдача в будущем всегда гадательна. Тогда она заявила, что моему безмену не верит. Предлагаю идти к Гинцбургам, у них есть весы. Но А.М. не может идти, она уже устала. Приходится тащить ее решительно. Там развешиваем вермишель, и я на всякий случай спрашиваю, все ли в порядке? А.М. заявляет: "Нет, нашу вешали в газете, а вашу без". Даю горсть вермишели: "Это удовлетворяет?" Ответ: "Да, все по справедливости". После этого прошу взять карточку на масло. А.М. не соглашается: "Еще не объявлены нормы". А когда они были объявлены, выстояла себе очередь, а мне заявила: "А я думала, вы брали сметаной". И в конце концов сказала, как отрезала: "Нет, вы знаете, я вам продуктов брать не буду, мы обязательно запутаемся как-нибудь".

Затем началась история с времянкой. Мне печка крайне необходима, и я прошу мужа Анны Матвеевны сделать ее, хотя бы из моего корыта. А.М.: "За деньги не интересно, у нас заказы за продукты". Делаю времянку в другом месте. Дверца без дырочек. Прошу сделать дырочки и лист для закладки печной дверцы. Не делает. Дырочки сделала Ольга Михайловна Персианова у себя на заводе, а без листа и поныне обходимся, хоть это и против правил.

Но А.М. зовет меня к себе в комнату и показывает хорошенькую времянку: "Не надо ли вашим знакомым? 50 рублей и кило крупы". Но у моих знакомых нет крупы. Ася ей предлагает полкило риса. А.М. находит, что мало. Признаюсь, к нашему удовольствию, "богатого" покупателя она так и не нашла.

Итак, я пострадала только сухарями, а у Ольги Михайловны исчезли из комнаты все сколько-нибудь хорошие вещи. Но спрашивать что-либо бессмысленно, еще и незаслуженную обиду изобразит. Поэтому под предлогом, что ключи от моей комнаты нужны О.М., отбираю их.