Артобстрел, юродивый и лев толстой

Сижу дома, начинается обстрел города. Каждые десять минут по радио раздается: "Внимание, внимание. Артиллерийский обстрел города продолжается". Трамваи не ходят, когда сильные обстрелы. Это характерно для нашей обстановки. Пешее хождение, особенно по главным магистралям, тоже запрещается. Милиционеры загоняют в бомбоубежища, штрафуют. Мосты через Неву совсем недоступны. В последнее время столько жертв, что и не очень хочется куда-то идти. Приходит Малкина Катя с сообщением, что стреляют шрапнелью. Это уже много легче. Выхожу из дома и держусь нечетной стороны Демидова переулка. Очевидно, вражеская батарея, обстреливающая Ленинград, так расположена, что до сих пор все попадания были в дома с четными номерами или в фасады домов противоположной стороны улицы, обращенные во дворы. Но впереди Сенная площадь - отлично пристрелянное место. Приближаюсь к ней и вижу, что трамваи ходят. Это очень хороший признак, и я сажусь в N 3. Но не тут-то было. В это время раздается сирена - воздушная тревога. Начинается обычная картина: одни бегут, не смотря ни на что, к своему месту работы, другие, напротив, идут спокойно, третьи укрываются в подворотне, решая здесь переждать. Мы же, пассажиры трамвая, нехотя, после ряда требований вагоновожатого, вылезаем из трамвая и идем в подворотню большого дома. Оттуда ретивая активистка, с противогазом через плечо, гонит нас вглубь двора, и в результате мы проводим воздушную тревогу под открытым небом, сидя на бревнах. Мне жаль, что нет книги или газеты. Многие из кармана достают вязание. Частые тревоги и обстрелы приучили не терять времени. Через открытую форточку ближайшего окна слышится столь ненавистное нам тиканье метронома по радио: значит, передачи все прекращены - тревога.

Всеобщее внимание привлекает длинноволосый человек в рубище, увитый проводами и колючей проволокой, на нем болтаются пара-тройка навесных замков. Кто это? Юродивый? Откуда он здесь? Разве не перевелись еще в прошлом, а то и позапрошлом веке блаженные? "Это кара ниспослана", - без натуги, но очень громко, будто совсем рядом, басом говорит он, явный обладатель уникальных голосовых данных. Где-то, не так далеко, грохает взрыв, рикошетами по крышам и стенам долетают осколки кирпичей, падает сверху и снова уносится облаком черный дым, а юродивый, пошатнувшись от прошедшей над ним воздушной волны, идет дальше, в клубах пыли, как ни в чем не бывало. Люди провожают его изумленными взглядами.

Минут через пять раздается радостный звук отбоя. Тревога была "тихая", зенитки не палили. Бежим к трамваю. Вожатый, прогуливаясь, осматривает путь, откидывает что-то в сторону. Кондукторша сидит себе и спокойно вяжет. Поблизости нет громкоговорителя, и она отбоя не слыхала. Сходу убеждаем ее, и наш вагон двигается. Я всегда жду с нетерпением переезда через мост - когда он окажется позади, появится надежда добраться до вокзала. После Невского тревожное известие: вагон идет по маршруту N 12. В чем дело? Случайность это или что-то произошло на Кировском проспекте? Ответа получить нельзя. Ни вожатый, ни кондуктор не знают, в чем дело.

На углу проспекта Максима Горького нас выгружают. На Кировском картина ясна: оборванные провода, битое стекло, штукатурка. Такая картина по пути к площади Льва Толстого, там, где белая стена бывшего садоводства Эйлерс. Это многострадальная стена, она вся пробита и исцарапана осколками, сейчас в ней большая брешь. Дальше опять спутанные провода. Разбиты стекла у дома Промкооперации. Еще дальше лежат запутанные в проводах огромные ветви деревьев. Ясно, что усиленный обстрел был вдоль всего проспекта. Такая катастрофа на главной магистрали наполнила всегда малолюдные улицы двойными потоками: одни движутся к Новой Деревне, а другие - с огородов в город. Рассматриваю людей, которые идут с огородными ношами, у некоторых большие пуки чудесных овощей.

И я иду до вокзала Новой Деревни, мне нужно в поликлинику. В таких случаях, когда путь твой по Ленинграду долог, никогда не приходит мысль, а может быть, я не дойду. Это не храбрость, а привычка. Лев Толстой неправ, когда говорит: "Прежде Ростов, идя в дело, боялся, теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью" (Война и мир". Ч. III. Гл. XIV). Мы именно ПРИВЫКЛИ. Мы ложимся спать под звуки сирены, под вой зениток, под рокот обстрелов, и мы засыпаем без усилия, от физической усталости, при привычке засыпать в эти часы, и будит нас только сила звука. Разумом мы знаем, что опасность нам угрожает, но чувство молчит. Я слышала рассказ Зои Резеповой о ее тетке, буквально разорванной на части снарядом при обстреле Балтзавода. Шел обстрел, ее удерживали в помещении, но она озорно, со словами: "Меня никакая пуля не берет" - выбежала и сразу попала под снаряд.