Когда долгий обстрел, это утомляет. А когда радио верещит, что он кончен, или об этом говорит наступившая тишина, Ты радуешься, что остался цел, не погиб, разрываемый на куски, не в этот раз.

Меня раздражает Катя Малкина со своей позировкой: "Разве был обстрел? Я их не замечаю". Это ложь. И какое право ты имеешь не замечать того, что уносит человеческие жизни? Или: "Как хорошо, что вы за городом, вам здесь было бы невыносимо от обстрелов, вы их так боитесь". Я молчу.

Есть, конечно, категория очень несчастных ленинградцев. Звук сигнала тревоги, первый выстрел их повергают в невероятное нервное состояние. Их никак нельзя назвать трусами - это нервная система не выдерживает. И это не зависит ни от возраста, ни от культуры. Ара Шестакова, ученица VIII класса, успокаивает мать, а Ира Аглиш, ее одноклассница, ночью залезает в постель к матери: "Обстрел?" - "Обстрел". - "Тебе страшно?" - "Нет". - "Дай руку". И девочка засыпает, прижавшись к матери.

Ленинградцы и сейчас спрашивают друг друга: чего вы больше боитесь - бомбежек или обстрелов? Я могу по совести сказать - обстрелов.

VIII.1943 г.

"Сытый голодного не разумеет" - это эпиграф к деятельности наших столовых. С 9 августа весь наш лагерь переведен на санаторное питание. Мы все лето были очень голодны - кормили очень плохо, невкусно, мало. Сейчас мы сыты. Меню: утром овощи с мясной котлетой и каша, кофе с сахаром; обед - суп с зеленью, колбаса с овощным гарниром и компот, вечером кусочек холодного омлета, запеканка из серой лапши с соусом из разбавленного сладкого молока, огурец и кружка такого же молока. Иногда котлеты делают из мясных консервов. Мы наслаждаемся. День стоит 12 руб.

Сегодня получила письмо А.Ю., укрывшегося в столице, но "душой оставшегося здесь, в родном городе". Он написал о свежей рыбе и мясе в Доме ученых в Москве, об обеде, "как в старое время", и его стоимости в 18 руб. Завидно ли мне? Нисколько. То же впечатление, как при недавнем чтении о том, какой обед устроил Багратиону И.А.Ростов. Не мечтала же я до войны владеть яхтой? Обед, писанный А.Ю., та же яхта. Я мечтаю о более доступном: чтобы мне удалось за накопленные 800 гр. хлеба достать литр коровьего молока. Вообще, я не ощущаю такого острого интереса к пище, как большинство. Меня раздражают всеми ведомые разговоры о качестве рациона, выражения "граммы - это жизнь". Но возмущает и другое: когда люди не едят или не доедают вполне качественную пищу. Я не могу есть только темного шрота, меня от него тошнит, и без радости глотаю дрожжевой суп. К счастью, их на только что установленном для нас санаторном пайке нет. Но за граммы для детей борюсь. Борьба трудная и, я бы сказала, неравная. Мне даже инспектор треста столовых Ампилозова сказала, что опытного вора и ей трудно поймать. Организовали рабочий контроль: 1 учитель и 1 ученик выходят в 5 ч на закладку пищи. По графику проверяют, сколько круп надо заложить, сколько воды влить. От котлов не отходят.

В дежурство Нины Андреевны Митрофановой пекутся так называемые пирожки. Тесто без дрожжей, твердое. Нина Андреевна видит, что остался после лепки пирожков еще кусок теста. Кухарка уверяет, что оно никуда не годное, и прячет его в ларь, стоящий в помещении за кухней. Нина Андреевна вызывает руководящую. Та ее поддерживает, и раздраженная кухарка несет тесто в холодный цех. Н.А.Митрофанова бежит за ней. От теста осталась половина. Кухарка божится, что это обман зрения. Однако Нина Андреевна находит недостающий кусок теста запрятанным в бочке. Из украденного теста было выпечено 69 пирожков.

Меня зовут в кухню. Все завтраки отпущены, а в котле масса густой хорошей манной каши. Взвешиваем этот остаток: 2 1/2 кило. Пишем акт. Служащие столовой пробуют нас убедить: "На весь лагерь мало". Но мы находим выход: все наши ребята, выполняющие по 2 нормы, получают на ужин еще по 250 гр. этой каши.

VIII.1943 г.

В 6 ч утра проснулась под гул канонады. Гудит земля. Дом трясется. Я ощущаю качку, лежа в кровати. Совершенно точно: это наши - либо Кронштадт, либо корабли.

Еду в Ленинград. Сегодня нет обстрела и в городе изумительно тихо. Пройдет трамвай, проедет машина, и опять тишина. Тишина идет нашему городу-красавцу, она подчеркивает его величие. Иногда она покоряет и пленяет, но часто тревожит, точно за ней притаилась какая-то опасность.

Всюду пробивается зелень среди булыжников мостовой, в щелях между каменными плитами панелей. Я это вижу вторично в нашем городе, но тогда, в первый раз, в 1919 г., паслись козы. Сейчас нет ни птиц, ни животных. Редкая собака или кошка обращают на себя внимание.