Отмечаю большую и активную работу вожатых В.Петерсон, А.Волковой, Т.Капица.

Предлагаю всем бригадам, вожатым и членам совета лагеря сегодня в 19 ч явиться на общий совет лагеря с конкретными предложениями по изжитию имеющихся в лагере недостатков, критикой и самокритикой, чтобы на основе ее поднять работу на большую высоту и не только удержать Красное знамя района, но и завоевать общегородское Красное знамя, доказав тем на деле, что мы выполняем приказ нашего вождя товарища Сталина и мобилизуем все силы на помощь фронту для быстрейшего разгрома врага.

Начальник лагеря К.Ползикова-Рубец".

Представителям ВЛКСМ в лагере все очень понравилось, лишь отметили шум в столовой.

VII.1943 г.

Ночью страшно сильно ухают тяжелые орудия. Дом дрожит. Впечатление, что это наши "катюши", а то и "иван-долбаны", но где-то далеко, быть может, у фортов Кронштадта.

Райпищеторг отказался от ребят под предлогом отсутствия помещения. Вывод на будущее: не закреплять ребят за мелкими хозяйствами.

КОГДА ВЗРОСЛЫЕ УЧАТ ЛГАТЬ

Издали, с большой земли, все ленинградцы кажутся героями, тем более те, что носят медали "За оборону Ленинграда". Вблизи это не совсем так, смотря что вкладывать в понятие героического. Клавдия Васильевна Васильева, 27 лет, групповод, устроившая 2 июля панику своей болтовней о вероятности обстрела немцами дач, в которых мы расположились. Ее отряд - девочки IV класса и очень славная, но безвольная пионервожатая Таня Капица. Наступает день их отъезда в город. Погода дождливая, резкий холодный ветер. По расписанию, поезд уходит в 14 ч 10 мин. В 11 ч Клавдия Васильевна уже делает попытку накормить своих ребят обедом. В 13 ч ей это удается, и затем она с отрядом уходит на станцию Ольгино. Я очень беспокоюсь - об их уходе я не знала, дети явно промерзнут на станции, рискуют попасть под обстрел.

На другой день мне кто-то говорит, что больная девочка из другого отряда хотела, чтобы Клавдия Васильевна взяла ее с собою в город, но та ей сказала, чтобы она ехала самостоятельно, так как они "пойдут пешком или поедут на машине". Это явное отклонение от правил распорядка жизни лагеря, на это надо было получить мое разрешение, а я бы его не дала из-за погоды, из-за возраста ребят, из-за того, что боюсь рисковать жизнями ребят, которым угрожают обстрелы. Разумеется, ехать на незнакомой машине с неизвестным шофером тоже риск. Иду мимо дома, где живет отряд К.В. На крылечке дневальная. Спрашиваю: "Вы очень замерзли в ожидании поезда?" Отвечает: "Нет, мы почти не были на станции, мы шли пешком". Иду к К.В.: "Скажите, вы в город пошли пешком?" Она возмущена: "Ксения Владимировна, спросите у ребят, они все скажут, что мы ехали поездом". Тут же сидит вожатая Таня Капица, абсолютно зажатая девочка. К.В. так искренне возмущена, я так взволнована, что, не обдумав могущих быть последствий, влетаю в комнату девочек: "Ребята, дневальная мне сказала, что вы в город шли пешком. Это правда?" К.В. настаивает: "Ну, говорите, ребята". Гробовое молчание, многие сконфужены, в глаза не смотрят. "Значит, дневальная соврала?" Молчание. Обращаюсь к девочке, имеющей самый смущенный вид, и она произносит подавленно: "Шли пешком". К.В. с тяжелым вздохом уходит из комнаты, и тут все заговорили: "Да, шли пешком". Говорю им, что в этом нет преступления, но плохо желание скрыть, обмануть.

Что делать? Объявлять выговор нет смысла. К.В. имела выговоры и здесь, и в школе. Дуется, плачет, возмущается и никогда не признает своей вины. Но так оставлять нельзя. Созываю педсовет и предлагаю учителям высказать свое мнение. Все единодушно пытаются ее убедить, что учить лгать нельзя. Она сидит и молчит, странно кивает, а в глазах как будто уверенность, намек, что и коллеги нередко учат тому же, в иных ситуациях, только либо не отдают себе в том отчета, либо предпочитают не распространяться. Все происходящее сейчас для нее - спектакль. Мысленно рассуждаю: если бы допустить, что она в чем-то права, то разве ее поведение оправдано этим? В заключение предлагаю ей обдумать свой поступок и завтра поговорить со мной, так как я должна написать докладную записку директору школы. Тем временем комитет комсомола выносит Тане Капица выговор, и ее переводят вожатой в другой отряд.

К.В. на другой день пытается мне доказать, что ее "возмутило поведение детей", которые сами просили ее мне об этом не говорить, а затем выдали ее. Какой же вывод она сделала? "Значит, у меня, насколько я понимаю, ошибка чисто педагогическая. И, может быть, мне лучше переменить специальность?"

Вере Васильевне Бабенко послана докладная записка, но она по обыкновению поступает, как чиновник: из лагеря К.В.Васильева отозвана, но негласно. И направлена... вожатой в пионерлагерь санаторного типа.

VII.1943 г.

Все эти дни дети очень нервничают. До нас доходят слухи о тяжелых обстрелах города. Газет нет. Железнодорожное сообщение только до Новой Деревни, иногда до Ланской. Вечером ребята выходят на дорогу, останавливают командира и от него узнают, что железнодорожное сообщение остановлено.

Не пускать детей в отпуск в город невозможно. Они беспокоятся за своих, да нужно сходить в баню, постирать белье. Из города они всегда возвращаются бодрыми, работоспособными. Когда я говорю, что, возможно, поездки придется отменить, я чувствую, как мрачное настроение охватывает всех ребят. Решаю пускать, минуя Финляндский вокзал, так как главным образом обстреливается Выборгская сторона, с тем чтобы добираться через Новую Деревню и на трамвае N 3.

Наш бывший бухгалтер Екатерина Дмитриевна Арсеньева попала под обстрел на Финляндском вокзале. Милиция замечательно работала, стараясь убедить публику строиться цепочками, достигая этим правильного выхода в двери и отсутствия на перроне "густых людских куч". Но когда громыхнул первый выстрел и попадание было рядом с вокзалом, публика ринулась в панике к выходам. Половина каждой двери закрыта, так как это облегчает проверку документов при выходе и входе, но тут это привело к невероятной давке. Учительнице Энгель вывихнули руку, были и другие несчастные случаи. Сама Е.Д.Арсеньева прижалась к стенке у касс и пропускала мимо себя несущуюся толпу. Снаряды ухали и разрывались на вокзальной территории и даже совсем близко со зданием. У только что поданного поезда вдребезги разбились все окна. Екатерина Дмитриевна увидела панику и над своей головой - совсем низко в страшном испуге метались ласточки, сталкивались друг с другом и при этом издавали жалобные крики.

Когда вся толпа исчезла с вокзала, к Е.Д. подошел милиционер и потребовал, чтобы она шла в бомбоубежище. Бомбоубежище очень большое, прекрасно оборудованное. Е.Д. осталась у входа, здесь же стояли несколько человек военных. Снаряды продолжали рваться вблизи, и военные предложили Е.Д. все же пройти дальше: "Летят осколки, и вы рискуете остаться без ног". Поезд вместо 9 ч 10 мин. пошел в 1 ч ночи.

VII.1943 г.

Вечером с А.Л.Артюхиной ходили в Ольгино за молоком. На обратном пути я увидела вдали над дорогой необычайный предмет. Посовещавшись, мы сперва приняли его за крону дерева, было похоже на крону пинии. Однако мы же знаем, что деревьев вдоль дороги нет. По еле уловимому движению этой "кроны" поняли, что это аэростат. Но движется он странно: то взлетает на высоту дерева, то опускается на дорогу. Подходим ближе. На грузовой машине отряд девушек-бойцов тянет на короткой привязи серебристый, слабо надутый аэростат. Он весь в морщинах, а с боку у него точно гигантские плавники. Девушки, видимо, боятся, что он запутается в телеграфных проводах, а он тянет к небу. В тот момент, когда мы с ним поравнялись, этот гигант, напоминающий живого уродливого аксолотля, в очередной раз был подтянут к земле и начал садиться на дорогу. Нам показалось, что вот-вот, сейчас он нас придавит плавниками, и мы, не очень-то боящиеся снарядов, в ужасе побежали прочь. В продолжение этого ночь выдалась необычайно зрелищная.

ЕЛКИ-ЛЮСТРЫ

Ложусь спать около 23 ч 30 мин. Из окна моего чердака, обращенного в сторону Ленинграда, я обычно в этот час вижу совсем близко от нас разрывающиеся красивой звездой белого или красного цвета ракеты, скользящие по небу бледные лучи прожекторов, порою скрещивающиеся друг с другом. Вижу и наши сторожевые аэропланы с двумя светящимися глазками. Но в этот раз в стороне Ленинграда происходит что-то удивительное: на небе появляются один, потом другой огни красного цвета. Это не ракеты - те гаснут скоро, а эти стоят в воздухе. Правда, потом мы убедились, что они не неподвижны, а медленно опускаются. Их появляется все больше и больше. Некоторые располагаются очень высоко над горизонтом, но все - будто в определенном порядке, и создается такое впечатление, что на горизонте стоят три гигантских, при том разных размеров, елки. Сами-то елки невидимы, но угадываются по пышным огням: шире внизу и уже вверху. А чей-то девичий голосок пропищал: "Точно люстры". И то верно. Сразу мне вспомнились люстры Тронного зала Петергофского Большого дворца, с аметистового цвета подвесками.

Зрелище это продолжалось около часа. Страшного в этой картине ничего не было, наоборот, выглядело очень красиво. Страх и тревога привносились лишь нашим сознанием: что же это на самом деле? Военрук В.Ф.Плепис уверял, что это спускаемые на парашютах осветительные огни. Значит, немцы?

Ложусь спать, но через два часа просыпаюсь от гудения самолетов. Гудят они очень высоко в небе, и по звуку слышно, что их много. Чьи они? Мы привыкли к тому, что наши самолеты летают над нами совсем низко. Немцы? Лежу, и вдруг противоположная окну стена освещается ярким светом. Вскакиваю. Весь горизонт объят ярким пламенем: то становится густо красным, то желтеет. Пламя ни на секунду не гаснет, всполохами бушуя сильнее. Ясно, что так получается из-за вспышек артиллерийских орудий или крупных зениток. И на фоне этого пламени опять "елки-люстры". Огней на них теперь меньше, но сами они теперь крупнее и больше похожи стали на шары. По временам трассирующие пули вырываются из этого огненного поля и бороздят темное ночное небо. Лучи прожекторов скрещиваются с ними и разбегаются в разные стороны. И вдруг слышится омерзительный свист сбрасываемой бомбы, затем второй. Но грохота разрывов нет.

Очень страшно и до жути красиво. Что это? Неужели горит Ленинград? Неужели немцы спустили десант? Посмотрела на часы - 1 ч 30 мин. Примерно через час все погасло.

Как мы на все это реагируем? В первую минуту я подумала: не вывезти ли детей? Разбудила бригадиров и военрука. Сообща решили, что нет надобности. Многие сами проснулись. Некоторые взрослые стали одеваться и выходить во двор. Там стало ясно, что непосредственно нам никакая опасность не угрожает. В этом лишь не хотела увериться Наташа, молодая и культурная работница подсобного хозяйства "Судомех": "Боюсь за наши здания, а вдруг пожар?" Во дворе, кроме нас, находились несколько рабочих и моряков Балтфлота. Они были убеждены в огромной опасности для Ленинграда. Возможно, наступает кульминационный момент.

Позже мы узнали, что в городе была жуткая ночь. Он был так освещен, что можно было читать. Освещали его немцы. (К.А.Алексеевой позвонили из исполкома: "Немедленно одеться и быть готовой срочно эвакуироваться на большую землю".)

VII.1943 г.

В полях масса боевых патронов. Днем и ночью вокруг нас проходят учения, строчат пулеметы, хлопают винтовочные выстрелы. На болоте устроены траншеи, блиндажи, окопы. Конечно, нашим мальчикам все это очень интересно, и у нас возникают "боевые эпизоды".

Три мальчика по-пластунски подлезли к складу боевых припасов, благо нормы на ползание сданы на отлично. Часовой выстрелил и поднял тревогу. Выскочившие бойцы подняли отчаянную стрельбу. К счастью, М.И.Коркина все это прекратила.

Другой случай: найденный боевой патрон кинули в костер "посмотреть, что будет". Раздавшийся взрыв откинул деревяшки, пуля ударила в окно, разбила стекло, прошла над головой сидевшей в комнате женщины и застряла в потолке.

Герои первого "подвига" не обнаружены, и мы даже подозреваем, что это ольгинские ребята, во втором случае - ученики V класса Светлов и Чирьев. Совет лагеря лишил их отпуска в город в течение месяца. Мамаша первого нашла, что этого наказания недостаточно, и требовала высылки сына в город, "чтобы отодрать его ремнем".

Еще в июне инспектор Шепило читал ребятам лекцию об опасностях фронтовой полосы - нельзя трогать плавучие мины, подбирать в лесу разные предметы и т.д. (Случаи: на Лисьем Носу местные школьники подорвались на мине; в одном из лагерей мальчик поднял карандаш, последовал взрыв, от которого он потерял оба глаза.) Наш ученик III класса Гурьев (сын актрисы Софьи Петровны Преображенской, мечтал о свободном и уютном лете в обществе слабохарактерного отца, а С.П. его прислала к нам в лагерь под надзор его старшей сестры Нади) решил впечатлить маму и в основу летописи своей жизни положил рассказ Шепило: "Знаешь, мама, мы шли к реке, видим, лежит снаряд, подымаем, а он взрывается... А однажды я купаюсь, и вдруг рядом плывет точно голова водолаза, но с двумя рожками. Я-то знаю, что это мина. Ну, я скорее из воды".

Наши дети помогли погранохране задержать двух шпионов. Для этой цели ребят сняли с полей. Они носились взад и вперед, пешком и на машинах. В итоге поймали двоих подозрительных, которые и оказались настоящими, а никакими не киношными, врагами. Вариантов этого подвига было столько, что я потеряла нить истины в этом богатом фольклоре. Знаю достоверно одно, что ребят благодарили и записали номер школы и что ребята желали обязательно знать злодеяния этих шпионов и были очень огорчены, когда в этом им отказали.

Положение педагогов в наших условиях более чем ответственное. Начальницу одного из пионерлагерей посадили на несколько дней, после того как в ее отсутствие утонул мальчик, и сменили весь педперсонал. В тот момент рассматривалось мое предложение упростить управление лагерем - оставить только начальника, заместителя, старшего пионервожатого и отрядных вожатых. Секретарь райкома ВЛКСМ Федоров возразил: "Только не во время войны. С ученика нельзя ничего спросить, а педагог за все отвечает".

VIII.1943 г.

Мы слышим непрерывный гул выстрелов и разрывы. Идет обстрел станции, Конной Лахты. Десяток попаданий, и дачи горят, как спички. Горит торф у железной дороги от Лахты до Ольгина, поезда не ходят. День жаркий, сильный ветер. На горизонте все черно от дыма. Я сижу в своей комнате (громкое название, на самом деле это на чердаке отгороженная досками клетушка, в ней моя и М.Н.Чуркиной кровати, стол, стул и маленький шкафчик). Здесь у нас и Красный уголок заодно - на стене портрет И.В.Сталина, под ним соцобязательства учеников и педагогов. Когда сюда приходят ученики, то вносится скамейка, и тогда к кроватям уже подойти нельзя. Тонкие стены позволяют мне, лежа в постели, разговаривать с детьми. В жаркий день здесь невыносимо душно, в холодный - в щели и дырки дует ветер. Выходящее на юг большое, сравнительно с размерами комнаты, окно не раскрывается, можно открыть только форточку. Из окна виден кусок деревенской улицы, огороды и дом ребят, работающих в хозяйстве фабрики Володарского.

На нашем чердаке живут еще и девочки-комсомолки, и рядом с ними, за перегородкой, мальчики; напротив моей клетушки такая же занята А.Л.Артюхиной с сыном и еще одним учеником. Лестница на чердак такова, что живущие внизу краснофлотцы прозвали ее трапом. Над нашими клетушками антресоли, там на полу постелили пятерым девочкам. Им стоит чуточку пошевелиться, чтобы на нас сыпались мох, песок, опилки. Но живем мы здесь дружным сообществом, и очень весело бывает по вечерам.

Через окно я вдруг слышу крики о пожаре. По улице бегут наши краснофлотцы и директор нашего хозяйства М.А.Валуев. Я вижу толпу девочек с фабрики Володарского. Не у них ли пожар? Выбегаю к ним - нет, не у них. Загорелась крыша над столовой рабочих. Дети стоят цепочкой и передают ведра с водой. Пожар быстро гасят. Один из снарядов попал в дачу архитектора Шишко. Я видела обуглившиеся развалины этой большой барской дачи на окраине Ольгина, близ вокзала. Видела и жену архитектора Шишко в милиции. Она там рассказывала своей знакомой о гибели мужа. Оба они глубокие старики, жили с невесткой и внучкой. Первый снаряд попал в их дачу. Когда она вбежала в комнату, то горела вся мебель и ее муж был объят пламенем. Она выбежала в сад звать на помощь. В это время второй снаряд попал в сад и повалил сосны. Внучка убежала. Невестка была на службе. Прибежали военные, но весь дом уже погибал в огне. До архитектора так и не добрались. Когда она рассказывала, тяжело было слушать. Главное у нее мешалось с мелочами: "Ведь я с ним сорок лет прожила. Человека, человека-то жаль. И вот все грядки потоптали. Неужели Совет овощей не даст? Господи, что я об овощах, ведь человека-то нет. И ничего-то у меня теперь нет, в чем была, в том и осталась".

VIII.1943 г.

Второй день у нас Госсанинспекция. Поражает подход к общежитию и людям. Слишком тесно, недостаточно чисто (я же считаю, что у нас чисто, особенно принимая во внимание, что у нас все делают сами дети и нет ни одной уборщицы). Штрафуют лучших директоров подсобных хозяйств, которые больше всего заботятся о детях: Главного телеграфа - за то, что нет отдельной чистой уборной для детей, Ленпочтамта - за плохое состояние уборной. Я прошу за них, и тогда мне говорят: "Ну, оштрафуем вас. Выбирайте, кого штрафовать". Заявляю: "Я не обязана ни помогать, ни советовать вам. Я лишь констатирую недопустимые факты".

ПОХОД К МОРЮ

Зоя, Чара Эльбергер и я решаем сегодня идти в Горскую, чтобы познакомиться с работой лагеря 237-й школы. У нас пропуск только до Ольгина, и потому с утра идем в милицию Лахты получить пропуска, а оттуда прямо двигаемся к станции Ольгино, переходим рельсы и выходим на Ленинградское шоссе. У шлагбаума застава и проверка документов. Благополучно следуем дальше. Дорога неинтересная: по бокам типичный лес ленинградских окрестностей ("по мшистым топким берегам"), утомляет ходьба по крупным булыжникам шоссе, а по обочинам дороги - глубокий песок. Всюду следы войны: то блиндажи, то заграждения из колючей проволоки, иногда просто груды пустых банок из-под консервов. И так мы шагаем 14 км, отсчитывая по верстовым столбам. Приходим в Лисий Нос. Здесь уже не болото, а сыпучие пески и чудные сосны. Дачи, некогда белые, выкрашены в черный цвет и выглядят исключительно мрачно. Много разбитых обстрелами стекол. Всюду военные, очень много моряков. На станции стоит бронепоезд. Наконец, местность становится более открытой и уже хорошо виден Кронштадт с его фортами. Ищу глазами Петергоф, Ораниенбаум. Я не могу их не узнать. Но над морем стоит мгла. Проходим к Горской, на дороге новая проверка документов. Тропинка от шоссе, мимо кладбища, круто подымается в гору. В землю, наподобие придорожной тумбы, но только большего размера, вбит огромный снаряд. Нам рассказали, что он здесь еще с прошлогоднего обстрела - не разорвался и был разряжен.

Лагерь на нас особенного впечатления не произвел: дома запущенные, мрачные. В комнатах, после нашей тесноты, нам кажется необычайно просторно. Но грязновато, много пищи. Безобразно идет мертвый час. Не чувствуется ни ребячьего, ни педагогического коллектива.

Что у них изумительно - это местность. Дом высоко-высоко над морем. Вокруг стоят чудные, но, к сожалению, высохшие дубы. Величественна панорама Кронштадта. Ну, а виден ли Петергоф? Начальник лагеря Н.И.Высоковская не знает. Я бы много дала, чтобы посидеть здесь час в ясный день. Трудно себе представить эти наши места в руках фашистов.

VIII.1943 г.

У нас на Конной Лахте совсем тихо. Вернувшиеся из города рассказывают об ужасающем обстреле Ленинграда. Начался он после 12 ч и кончился к 6 ч. Два попадания в трамвайные остановки - на углу Проспекта 25 Октября и Садовой. По панелям в этом месте столько кирпича, битого стекла, штукатурки и крови, что пожарные брандспойтами смывали все это. Попадания всюду, в старинном здании караульного помещения на Сенной зияет огромная дыра. Особенно досталось улице Некрасова. В Дзержинском районе убиты зав. райздравотделом и его помощник при выходе с места работы на улицу.