Затем юра артюхин говорил о нашей комсомольской организации на сегодня, а я - об ее истории. Слушали очень хорошо, и я записала свое выступление. Но, конечно, запись много шире того, что я говорила.

ЗАПИСЬ ВЫСТУПЛЕНИЯ

Зима 1941-1942 годов. В школе нет пионерской организации. Нет, потому что нет и младших классов. Нет и комсомольской организации. О ней забыли и мы, педагоги, и РОНО, и райком. И вот, когда наступила весна, когда мы все ожили, стали мы выяснять, сколько у нас комсомольцев. Оказалось, одна Вера Иванова. Вот с этой единственной комсомолкой мы и выехали в лагерь, а оттуда она исчезла под предлогом, или, вернее, по причине действительно задуманной, но не состоявшейся по каким-то обстоятельствам эвакуации. В школу эта ученица VIII класса больше не вернулась.

В лагере Мирра Исаевна Барская и я начали агитацию за вступление в комсомол. Анна Людвиговна Артюхина проводила в этом направлении большую работу среди мальчиков. Иначе вышестоящие устроят нам форменный разгром. Первым у Мирры Исаевны взял анкету Юра Артюхин. И это все... Мы начинаем не на шутку беспокоиться, невольно приходит в голову такая мысль: быть может, тяжелая обстановка у нас на фронтах, сдача Севастополя, тяжелые бои под Сталинградом так действуют на наших ребят, что их страшит комсомольский билет, они боятся вступать в организацию при данной обстановке.

И вот я решаюсь еще раз об этом поговорить с девочками. Как сейчас помню этот разговор. В нашем большом сарае почти темно. Мы собираемся ложиться спать. Я сижу на нарах, где лежат девочки, и говорю. Лиц их я не вижу и потому не знаю, доходят ли до них мои слова. Я говорю, что мне кажется, что их пугает именно данный момент, а вместе с тем именно в такой тяжелый час для нашей Родины лучшая молодежь и должна идти в комсомол. Привожу доводы. Девочки молчат, и лишь при моем обвинении их в трусости раздался голос из темноты: "Ну, что вы..." Я замолкаю, молчат и девочки. Желаю им спокойной ночи. Мне абсолютно неясно, какой будет иметь результат этот разговор. Утром стою у сарая, когда они уходят на работу. Все обычно, никаких разговоров. То же и за чаем. К обеду иду их звать в поле и стою на дороге. Девочки подымаются и движутся гуськом по меже. Первой ступает Чара Эльбергер, самая молчаливая из наших девочек. Поравнявшись со мной, она подымает глаза, улыбается и говорит: "Ксения Владимировна, мы все решили вступить в комсомол". И они вступали все, такие разные и хорошие по-своему: и тихая, очень сдержанная и замкнутая Чара Эльбергер; и избалованная и очень талантливая, душевно тонкая Ара Шестакова; и очень невыдержанная, но честная, яркая Алла Гурбанова; и Аня Миронова, которую никогда нельзя понять - резкая неожиданно, способная нагрубить, но умная, и чем-то для меня очень привлекательная девушка; и Валя Петерсон, которую я тогда еще мало знала и которую трудно было узнать по ее скромности; и многие другие. Я случайно услышала их разговор. "А у Ксении Владимировны, я знаю, сын не был комсомольцем". - "Ну и что? Он выучился на офицера, а тут началась война. Его отправили на фронт". - "Не надо об этом, девочки. Ведь он погиб". Я не стала встревать в разговор, это невыносимая для меня тема.

День приема был памятным для наших девчат, не забуду его и я. Вступили тогда несколько человек. Это были по-настоящему лучшие люди нашего лагеря. В дальнейшем организация росла численно и неплохо работала зимой. Явка на все воскресники была у нас очень высокая. Юра Артюхин оказался очень дельным, способным секретарем. Но Мирра Исаевна Барская относилась к организации, как относится ко всему - вполне равнодушно. Меня очень беспокоила погоня за цифрами. Стали принимать не только не лучших наших ребят, но просто сомнительных, как, например, Надю Помялову, Петрова. Не спрашивали характеристики ни у меня, завуча школы, ни у воспитателей. Я пробовала говорить с Юрой, Миррой Исаевной, но безрезультатно. Очевидно, это в райкоме гнались за цифрами. Такой подход распространен повсеместно. Не знаю, зачем это нужно.

Наступило лето, и мы опять приехали в лагерь. Мирра Исаевна на веранде дачи проводит прием в комсомольцы, теперь идут буквально дети, ни в чем не разбирающиеся. Или такие фигуры, как Надя Преображенская, дочь актрисы Софьи Петровны. Газет она никогда не читает, ее объяснение: "И никто у нас в семье их не читает. Политикой вы меня никогда не заставите интересоваться". Девочка она неплохая, но живет абсолютно вне времени, замыкаясь в интересы семьи и хозяйства и в сплетни артистического мира. Старшая пионервожатая Зоя Резепова и я протестуем, но, ссылаясь на рекомендацию крупного члена партии Волковой, ее принимают. Красноречивый пример.

Юра летом ослабил свою работу, трудясь по 8 ч на огородах, уставая. И кроме того, перспектива его перевода в мужскую школу ослабила рвение. И вот этот наш очередной набор далеко не на высоте самого первого. Юра Васильев, став комсомольцем, этим летом хуже работает, чем прошлым. Петров, которого за ряд грубостей вызывали в райком ВЛКСМ, недавно нахамил Анне Людвиговне Артюховой, всегда так чутко относившейся к детям. Комсомольский билет в военное время обязывает ко многому, а наши комсомольцы не всегда это осознают.

VIII.1943 г.

В городе проводится конференция учителей. До нее успела повидаться с секретарем Горкома ВЛКСМ М.И.Кирилловым. Он сообщил: "А ведь ваш лагерь занял первое место по городу. Да, первое... Но знамя мы вам не дадим, если до пятого сентября не проведете как следует военных занятий. Это обсуждению не подлежит..."

По дороге встретилась с Юрой Артюхиным, и он рассказал мне со слов отца, что после очередного артобстрела Ленинграда наши сбросили на фашистов листовки с предупреждением, что если они не прекратят обстрел города, то мы примем самые решительные меры. Они их не прекратили, и мы ответили 1500 самолетовылетами. Байка, в которой есть что-то от правды? Очевидно, одну из таких ночей мы и наблюдали 24 августа. Но факт, что с тех пор обстрелов нет.

На конференции все учителя взволновались и возмутились выступлением председателя Ленсовета тов. Папкова. Он пафосно говорил о том, что педагог должен быть во всем примером для учеников - и в одежде тоже. Обратившись к тов. Раскину, директору Института усовершенствования учителей, изрек: "Вот вам бы - следовало одеться лучше". По залу прошел гул возмущения: чтобы лучше одеться, надо иметь ордера, а их почти не дают. Я тоже без приглядной обуви - у меня есть модельные туфли и нет каждодневных. Одна из молоденьких учительниц нашла уместным поддержать тов. Папкова и иллюстрировала свою мысль тем, что женщина в рваной обуви... во время тревоги движется хуже, а с этим мириться нельзя. Зал снова стал шуметь, но крики теперь больше были в адрес зав. ГорОНО Петра Дорофеевича Никитина. Ему пришлось встать и сухо объявить, что ордера будут, их как раз вскоре собирались раздать, не надо беспокоиться. Но тут же вопрос: "А будут ли они отоварены? Мы для лагеря получили ордера на пятьдесят пар обуви и на хлопчатобумажное мужское и женское платье для ста двадцати шести человек. Почти все ордера были возвращены в школу за отсутствием вещей". П.Д.Никитин собрал платком пот на лбу и, хмурясь, заверил: "Будут ордера, и все отоварим, товарищи".

Меж тем, мои мысли - о просьбе А.Ю. (получила от него письмо из Москвы), по окончании конференции спешу домой. Некий московский ученый Толстов, прибывший в командировку, вскоре вылетает обратно, и через него надо передать книгу "Золотая Орда" и аттестат на орден, врученный А.Ю. за работу в Иране. Передам, а заодно и свою статью о ленинградских учащихся для журнала "Советская педагогика". Неужели напечатают?

СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

Толстов ждет в Этнографическом музее, как будто не мог прийти ко мне. Впрочем, мало ли что, а мне ведь не сложно, даже напротив. Именно сейчас надеваю модельные туфли, хорошие чулки и тщательно вычищенный светлый костюм. Как же я по всему этому соскучилась. Прикалываю медаль и надеваю свою большую белую шляпу. Выгляжу достаточно элегантно. Мы, петербуржские женщины, не любим показываться на глаза "чужим" в недостаточно красивом виде. Толстов меня лицезрел всего раз в жизни, а потому не заметит, как я постарела. Терпеть не могу констатации этого факта.