Культура XX века между двумя мировыми войнами

Общая характеристика времени

Как уже было отмечено, Первая мировая война сыграла в истории куль­туры такую роль, какую войны никогда еще не играли, в силу того, ч го она была. мировой, и потому, что завершившая ее революция в России привела к расколу мира на две социальные системы — демократическую и тота­литаристскую, а они испытывали существенно разные потребности а куль­туре и создавали в корне различные условия для ее функционирования и развития.

В демократических государствах сохранялись—более того, развивались до возможных пределов — те условия и те потребности, которые складына-лись, начиная с эпохи Возрождения, перед войной привели к господству различных модификаций модернистского типа культуры в противоборстве с верными классике формами мышления и творчества. В государствах, со­хранивших и даже укрепивших основы демократического бытия, это идео­логическое, социально-психологическое и эстетическое раздвоение в 20-30-х годах не только не исчезло, но обострилось благодаря экономическому и политическому кризису, а в тех странах, где демократия отступила под натиском диктатур, культура оказалась лишенной основного завоевания ре-нессансного и постренессансного этапов ее истории — свободы личности, а значит возможности разбития и выявления творческого потенциала чело­века. Ибо при всех различиях тоталитарных режимов большее истеки о и фашистского толка, советского «реального социализма» и немецкого «на­ционал-социализма», ленинско-сталинского «классового подхода» и гитле­ровского «расового подхода», террора, направленного против евреев и ком­мунистов, и «красного террора» чекистов, эти социальные системы роднило основополагающе-исходное именно для культуры возвращение к традици­онализму, подчас более жесткому, чем а Средние века, доходившему до ис­терически фанатичного неприятии культуры персон а ли стекой.

Только поверхностный взгляд может объяснять такое неприятие лич­ными качествами В. И. Ленина или И. В. Сталина, Н. С. Хрущева или Мао

Цзедуна, А. Гитлера или Б. Муссолини; суть проблемы состояла в том, что и Советский Союз, и копировавшие его социальную структуру страны «со­циалистического лагеря», и, казалось бы противоположного, «национал-социалистического», принадлежали к тому типу общественного строя, ко­торый К. Маркс и Ф. Энгельс называли «феодальным социализмом». Он потому был феодальным но своей культурной сути, что политическая власть во всех его национальных модификациях приняла форму диктатуры, а не демократии. Российские коммунисты реализовали тезис К. Маркса, буд­то при переходе от капитализма к коммунизму государство «не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой проле­тариат а», следовавший из терпевших поражение революций XIX века, а делавшийся отсюда вывод, что сама эта диктатура есть «высшая форма демократии», был всего лишь мнимо-диалектическим софизмом — это доказала неопровержимо практика, ибо диктатура предполагает, так ска­зать, по определению, власть одного человека, и власть неограниченную, и естественно, что она всегда в истории человечества неотвратимо пре­вращалась в тиранию. Порожденную тиранией форму политической «куль­туры» точно назвали «культом личности», ибо это было возрождение древ­них форм религиозного культа — системы обрядов, основанных на мифологизации личности «вождя».

Однопартийная система, обеспечивающая любую форму диктатуры, при­водит к самодержавию лидера партии, который становится главой государ­ства, наделяясь фактически правами царя или императора (он не присваи­вал себе эти титулы только потому, что в этом не было практической необходимости, но если бы захотел короноваться, как Наполеон Бонапарт, сделал бы это при всенародном одобрении; показательный пример — пере­дача власти по наследству, сыну диктатора в коммунистической Советской Корее. Достаточно выразительным было уже то, что все эти некоронован­ные монархи именовались одним и тем же званием, пришедшим из перво­бытности—в России «вождь», в Германии — «фюрер», в Италии — «дуче», в Испании —■ «каудильо», в Китае, Корее, Вьетнаме словами того же смыс­ла; так с детской наивностью и культурной безграмотностью, но с точным расчетом на массовое сознание, в политнко-правовую систему, претендо­вавшую на высшую степень демократии, какой и должен быть социализм, были перенесены представления наиболее бесправкой для народа перво­бытной формы общественного бытия. А сочетавшаяся с ней рефеодализа-ция политической системы закономерно влекла за собой признание силы основным способом управления — отсюда и милитаризация общества для достижения «высшей цели» — мирового господства пролетариата, призванного построить коммунизм во всем мире, или господства «арийской расы», претендующей на биологическое право поработить все другие народы; и та же сила оружия служила основным средством завоевания власти в собствен­ном отечестве — революция и гражданская война, а не демократические методы политической культуры, признаются законными способами завое­вания власти, а затем и охраны ее средствами массового террора.

Практика ре феодализации требовала возрождения того типа мышле­ния, который лежал в основе культуры феодального общества — тради­ционалистской парадигмы, обеспеченной мифологически и реализующейся в системе обрядов, ритуальных действий, этикета, жестко подчиняющих каждого индивида, начиная с раннего детства, идеологическим нормам, выработанными новообразованной кастой жрецов — партийных идеоло­гов-профессионалов. Так общественное сознание приобретало религиоз­ный по его сущности характер, проявлявшийся все в том же поклонении идолам и иконам, только теперь место апостолов, пророков, святых заня­ли «земные боги» — политические «вожди». А. В. Луначарский и А. А. Бог­данов еще до Октябрьской революции предлагали, в интересах органи­ческого усвоения народом коммунистического учения, провозгласить его новой религией. И хотя концепция богостроительства была отвергнута те­оретически, она была реализована практически: на В. И. Ленина моли­лись как на «Богз-Отца», хотя и похоронили его по языческому обряду, а И. В. Сталина обожествили, по структуре христианской мифологии, как «Бога-Сына»; логичным оказался и лозунг советских воинов «За Родину, за Сталина», перефразировавший былой религиозно-монархический «За Веру, Царя и Отечество». Столь же логичен отстаиваемый коммунистами и в наши дни обряд захоронения Ленина в мавзолее, превращенном в сво­еобразный храм, в котором паломники могут встречаться с кажущимся бессмертным «Великим Вождем».

То, что аналогичное по структуре неорелигиозное сознание принес с собой и фашизм, было закономерным проявлением общего для обеих иде­ологий возрождения того типа культуры, который сложился в глубокой древ­ности, еще не знавшей принципиального различения «богова» и «цезаре-ва». Неудивительно, что приветствие «Хайль Гитлер!» заменило немцам традиционное пожелание здоровья и благополучия тому, с кем ты здоро­ваешься, и что сочинения «вождей» и в СССР, и в фашистской Германии, и в Китае воспринимались как священные тексты. Отнюдь не случайное совпадение ситуаций: в 1922 году из Советской России был выслан весь цвет русской философии — носителей мировоззрения, действительно про­тивоположного марксистскому и представлявшего несомненную опасность

самоутверждению «воинствующего материализма», как называл В. И. Ле­нин идеологическую позицию насаждавшейся в тоталитарном обществе культуры, а десять лет спустя началось бегство из фашизировавшейся Гер­мании крупных философов и ученых, мировоззрение которых, при всей его пестроте, противоречило вульгаризированному ницшеанству фашиз­ма (что спасло их от судьбы, например, М. Шлика, убитого студентом-нацистом на ступенях Венского университета, или Э. Левинаса, провед­шею пять лет в нацистском концлагере). Другая, столь же закономерная, параллель — разнос А. Гитлером в 1936 году экспрессионизма в живопи­си после специально для этого устроенной выставки и аналогичная акция Н. С. Хрущева четверть века спустя. В сборнике статей «Осмыслить культ Сталина» есть интересное исследование М, Капустина «К феноменоло­гии власти», показывающее идентичность психологических структур И. В. Сталина и А. Гитлера; однако за психологией стояла здесь, конеч­но, общность идеологии тоталитарной власти — об этом откровенно говорил гитлеровский министр И. Риббентроп, объясняя заключенный «вождями» пакт о дружбе.

Если учесть и то, что ГУЛАГ в СССР, концентрационные лагери в Гер­мании, принудительный труд для перевоспитания интеллигенции во вре­мя так называемй «культурной революции» а маоцзедуновском Китае фак­тически вернули в XX век рабство— рабский труд и рабское бесправие, то противоположность культур тоталитарных и демкоратических госу­дарств станет предельно ясной.

Понятие «две культуры» было применено В. И. Лениным накануне Пер­вой мировой войны, когда он писал о раскалывающем каждую нацио­нальную культуру в современном обществе классов о-идеологическом со­держании, но с тем же основанием этот образ может быть применен для обозначения противостояния культуры персоналистского типа, в которой свобода мышления порождает широкий спектр политических, этических, эстетических, конфессиональных ценностей и идеалов, и культур квази­социалистического типа, в которых свобода мышления и творчества по­давлялась единым, насильственно внедрявшимся социальным идеалом и единой иерархией ценностей, которые принимали поэтому форму мифо­логизированного светски-религиозного сознания.

Второй отличительной чертой культуры человечества в период между двумя мировыми войнами стало изменение взаимоотношений культур Запада и Востока. Приведу сразу достаточно характерное свидетельство. В 1919 году Р. Роллан писал Р. Тагору: «Я полностью разделяю Ваши мыс­ли... Сейчас, как никогда, мысль Европы нуждается в мысли Азии, точно так же, как последняя обогащается от контакта с Европой. Восток и За­пад —два полушария человеческого мозга, и если деятельность одного из них нарушается, то весь организм деградирует». (Удивительно, как интуи­ция великого писателя предвосхитила открытие функциональной асиммет­рии человеческою мозга и ее приложение к объяснению различий культур Запада и Востока!) То, что написано это в 1919 году, не случайно — реша­ющую роль в изменении взаимоотношений двух регионов Земного шара сыграла революция в России; влияние ее идей, а затем и деятельность Ко­минтерна активизировали национально-освободительное движение во всех регионах Востока. В дальнейшем, после создания в 1922 году Союза Со­ветских Социалистических Республик, существенную роль в этом процессе стал играть пример организации культурного диалога между Россией и республиками Средней Азии и Кавказа —■ главное достижение советской власти, политика которой была подлинно интернационалистской (до тех пор, пока в ходе Отечественной войны И. В. Сталин не перенял расистс­кий опыт А. Гитлера и не положил его в основу собственной политики в последние десять лет своей жизни). Принятая в 1923 году Конституция СССР зафиксировала политический «суверенитет союзных республик», за исключением, разумеется, тех аспектов, которые относились к компе­тенции Союза, что имело прямое отношение к сфере культуры. Но при этом во всей последующей национальной политике СССР учитывалась необходимость содействия России, как страны, более развитой в культур­ном отношении, всем другим вошедшим в его состав народам; оно и осу­ществлялось в организации образования, в развитии наук и искусств, не говоря уже о материальной культуре. Понятно, какое влияние оказывал этот опыт на сознание народов Азии и Африки, находившихся в колони­альном или полуколониальном рабстве и вдохновлявшихся советским ин­тернационализмом в своей борьбе за свободу.

Что же касается обратного воздействия — культур Востока на культу­ры западных стран, то оно уже выходило за пределы имевших место и в XIX веке и в начале XX, единичных фактов изучения в Европе истории Востока и использования ори виталистических мотивов в искусстве, по­дымаясь все чаше на уровень глубокого освоения духовных завоеваний Востока. И в этом отношении послереволюционная Россия подавала Ев­ропе и США поучительные примеры.

Третья особенность общей картины развития мировой культуры в рас­сматриваемые нами десятилетия состоит в том, что к развертьшавшемуся диалогу Запада и Востока добавилось, как уже отмечалось в прошлой лек­ции, еще одно духовное и эстетическое взаимодействие—диалог Севера и Юга. Принципиальное различие между этими двумя оппозициями состоит в том, что Восток представляет тип традиционной культуры, сложившийся на основе земледельческой и скотоводческой практики и организационно закрепленный феодализмом, а Юг — более древний тип культуры, родив­шийся в первобытности и с незначительными изменениями сохранивший свои доцивилизационные содержание и структуру вплоть до XX века. Про­блема отношения европейской цивилизации к культуре Черной Африки пер­воначально порождалась массовым завозом из Африки рабов и назревала уже в XVIII-X1X веках, преимущественно в Новом свете; но это была про­блема экономическая, а не культурная, и разрешилась она в середине XIX века войной Северных и Южных штатов, положившей конец рабству в Америке, почти одновременно с отменой крепостного права в России. Если колониза­торы внедряли в Африке основы европейской культуры, то и черные рабы несли в Америку свою культуру, хотя очевидно, что условия этого взаимо­действия были далеко не равными; только тогда, когда негритянское населе­ние США стало юридически равноправным и в стране развернулась борьба за обретение им фактического социального равенства, его роль в формиро­вании национальной культуры Америки могла придти в соответствие с ме­рой его участия в экономической жизни страны, и влияние африканского культурного потенциала становилось все более широким и свободным; все же в 20-30-е годы оно сказалось преимущественно только на двух уровнях культуры — музыкально-хореографическом и спортивном. В художествен­ной культуре Северной Америки это проявилось прежде всего в рождении джаза н связанной с ним культуре бытового танца, существенно отличав­шейся от европейской, и в ее фольклорном, и в аристократическом вариан­тах, а также в оплодотворении оперной и симфонической музыки и сцени­ческой хореографии пришедшими из негритянского фольклора интонациями, ритмами, тембрами, пластическими мотивами — напомню хотя бы творче­ство Дж. Гершвина, его завоевавшие всемирную известность «Рапсодию в блюзовых тонах» и оперу «Порги и Бесс», «Вестсайдскую историю» Л. Берн-стайна, искусство эстрады, энергично вошедшее в американскую художе­ственную культуру, а затем и активно развивавшееся в ней киноискусство. Что касается физической культуры США, то роль негритянского элемента в ней можно считать решающей, о чем убедительно говорят международные Олимпиады и мировые чемпионаты.

Еще более продуктивным оказалось участие негритянской «составля­ющей» в развитии культуры стран Латинской Америки; здесь складывался уникальный синтез уже не двух, а трех в принципе равноправных культур­ных энергий — европейской (испанской или португальской), индейской(в разнообразии этнических традиций аборигенов) и негритянской, и осу'-ществлялся их диалог на всех уровнях культуры, от повседневно-бытового и празднично-карнавального до художественной литературы и философс­кой мысли — напомню хотя бы имена Ж. Амаду, X. Л. Борхеса, Л. Ботте-ро, А. Карпентьера, Н. Гильека, Г. Гарсиа Маркеса, П. Неруды, Д. Ривей-ры, своеобразие творчества которых было порождено этим «диалогом культуры» и придало им мировую известность.

Таким образом, в XX веке встретились все три сформировавшиеся в истории человечества типа культуры — первобытно-синкретический, традиционный и персоналистский. При этом культура, становится дей­ствительно мировой, в том точном смысле данного слова, который гово­рит не о простом сосуществовании разных типов культуры в разных час­тях нашей планеты, а об их взаимодействии, возможном постольку, поскольку в каждом из трех регионов созревало понимание своей регио-нальности, то есть частичности по отношению к целому — культуре че­ловечества, и, соответственно, необходимости диалога с другими ее со­ставляющими. Конечно, таково лишь начало данного процесса — мы видим, что еще в XXI столетии он осложняется межнациональными, меж­государственными, межконфессиональными войнами; однако сейчас уже очевидно и несомненно, что подобные конфликты являются пережитками многовекового прошлого и что роль наступившего века состоит в после­довательном их преодолении.