Кто имеет ум, тот пусть поразмыслит об этом.

46. Если бек будет притеснять какое-либо селение, то остальные селения должны вступиться за него и остановить бека.

47. Все должны говорить, единогласно, кто же будет про­тиворечить обществу, того дом разрушить, а самого из­гонять.

Кто будет беречь рот свой, того и голова будет спа­сена.

48. Бек не должен предпринимать похода, предварительно не посоветовавшись о том с благоразумными. В противном же случае, брать с него штраф триста рублей в пользу общества.

49. Если поход будет предпринят беком после обсужде­ния о нем с благоразумными, то с того, кто не выедет в такой поход, брать сто кари хабцалдику.

Бек, раб, чанка, уздень должны руководствоваться этими постановлениями.

50. Если какое-либо селение, принадлежащее к Кайтахскому обществу, отделится, то с него брать триста рублей.

Кто будет беречь рот свой, того и голова будет спа­сена.

Смотри, бек говори правду – муж правды прославляется, и власть его остается навеки. Земля не съедает тело того, кого бог благословит прославить ее.

Смотрите, кайтахцы, принимайте правду: правдивое государство прославляется и никогда ни в чем не рас­каивается.

Гидатлинские адаты

Следующим памятником права, уже не феодального, а сельских обществ является свод Гидатлинского общества.

Сборники, составленные и действовавшие в определенный период в качестве официальных источников права,

имеют весьма важное научное значение. Таким судебником является опубликованный в 1957 г. сборник Гидатлинских адатов. В период возникновения данного памятника права, как указывается в его тексте, в Гидатлинский союз входило 6 селений. Очевидно, что при перечислении джамаатов не указаны мелкие поселки и поселения. Время составления сборника неизвестно. Даниялов Г-А. Д. полагает, что он составлен, не позже XV-начала XVI в., так как в тексте не упоминается гидатлинское селение Мачада, которое образовалось в начале XVI века. Отсюда можно лишь предположить, что нормы сборника записаны ранее XVI в., но не определить более точное время его составления. Таким образом, характерной чертой Гидатлинских адатов являлись установления, согласно которым с виновных взыскивались штрафы холстом и скотом, но более всего медными котлами.

Известно, что каждое сельское общество Дагестана имело свои мест­ные обычаи-адаты, определявшие правовые отношения и все стороны общественного быта. Соседние джамааты заключали между собой соглашения, в которых устанавливались определенные нормы ответственности жителей в случае причинения вреда личности и имуществу члена договорившихся сторон. Предусматривались также способы разрешения конфликтов, возникавших между селениями по поводу пользо­вания пахотными и покосными участками, водой и т. д. Для обеспечения этой цели был принят в качестве офи­циального правового источника Гидатлинский судебник, дей­ствовавший на всей территории объединения сельских об­ществ. Его возникновение, отражающее значительные изменения в социально-экономической и политической жизни народов Дагестана, характеризует существенный этап в развитии государственности и права данного региона.

В тексте Судебника указывается, что ста­рейшины Гидатлинского общества «согласились ради тор­жества справедливости принять следующее», т. е. перечис­ленные далее постановления. Это упоминание удо­стоверяет существование в XV-XVI вв. специального органа власти союза «вольных» обществ – совета представителей джамаатов. В его функциях было решение важнейших вопро­сов, касающихся всех джамаатов, входивших в состав объе­динения, каковым являлся и вопрос об установлении едино­образных правовых норм на всей территории союза. Совет представи­телей общин собирался в необходимых случаях в главном селении союза. Кто, кроме старейшин, входил в этот совет и в какой мере его власть была ограничена собранием всех жителей союза из содержания Судебника установить не удалось. Однако его значительная роль в регулировании взаимоотношений джамаатов, входивших в состав союза, не вызывает со­мнений. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в Судебнике в качестве субъекта правоотношений выступают не только частные лица, но и джамааты. Так, в ст. 39 указа­но, что отказ целого селения от охраны моста повлечет за собой штраф в размере двух котлов. Надо полагать, что установление факта отказа и принуждение селения к выплате штрафа требовало решения совета представителей общин. Специальных исполнительных органов у совета представите­лей общин не было, но, очевидно, что исполнительные функ­ции возлагались на все или отдельные джамааты. Такая практика существовала в тот период, на что указывает ряд норм, зафиксированных, например, в Кодексе Умма-хана Аварского.

Упоминаемые памятники обычного права, нередко служившие источником возник­новения его новых норм, в известной мере со­действовали установлению стабильного правопорядка на определенной территории. Однако они не могли полностью выполнить свою за­дачу, поскольку в условиях децентрализованной власти нередко сильные и многолюдные джамааты, поль­зуясь кулачным правом, нарушали интересы более слабых общин, захватывали их земли, пастбища и т. д. Такая об­становка вызывала, как известно, многочисленные конфлик­ты и столкновения, имевшие своим исходом поранения и убийства. При этом тут же вступал в силу обычай кровной мести, который, переходя из по­коления в поколение, надолго омрачал отношения между со­седними «вольными» обществами.

Сборнику, в отличие от уже рассмотренных нами памятников права, предшествует небольшой раздел, озаглавленный «Сведения о тех, кто первыми обосновались на гидатлинской земле, о том, как ее распределили между собой и установили границы». Он состоит из очень краткого, всего в девять строк, введения «О первых поселенцах», а также небольших по объему глав: «Раздел земель шамхала между его сыновьями»; «О границах земель»; «Сведения об оставленных на пограничной полосе гидатлинского общества». За ними излагаются сами адаты, состоящие из пронумерованных издателями для удобства пользования правовых норм. К памятнику приложены два документа под общим названием: «Сведения о договоре между ахвахцами и ратлубцами». В первом из документов содержится пометка: «Переписано в 1070 г. хиджры», т. е. 1060 г. н. э. (М. И.). По существу эта дата и явилась основанием для определения времени составления сборника. Однако при датировке памятника, прежде всего, следует выяснить, относится ли указанная в одном из документов дата ко всему сборнику. Следовало бы разъяснить, почему она не обозначена на последнем документе, как принято во всех трудах. Ведь не исключена возможность, что эти документы – «договоры» могли быть приобщены к сборнику позже и притом в разное время. Такую вероятность допускают и сами издатели. «Не исключена возможность, – читаем в предисловии, – что отдельные положения, а также отдельные соглашения гидатлинского общества с другими обществами добавлялись к основным текстам Гидатлинских адатов».

Некоторые нормы определяли штрафы в размере ста и более котлов. При этом по большинству адатно-правовых норм штрафы шли в пользу потерпевшего джамаата и даже всего союза сельских обществ. На укрепление их единства направлена, например, следующая норма: «Если житель Гидатлинского общества во вред своему селению или всему обществу переселится в другое общество, то все его имущество переходит в собственность Гидатлинского общества».

Исходя из содержания адатно-правовых норм рассматриваемого сборника, можно сделать вывод: в Гидатле узы родства и круговая порука были довольно крепкими. Однако до настоящего времени остается невыясненным, проявилась ли здесь объективная реальность XVI – XVII вв. или все эти нормы оставались лишь традиционным показателем идеологического единства рода. Исследование данных вопросов имеет важнейшее значение во многих отношениях. Но это – дело будущего. Сегодня же можно с уверенностью утверждать, что собрание гидатлинских адатов – сложный памятник права, вобравший в себя различные нормы, возникшие и действовавшие в разное время.

Помимо указанного свода в распоряжении исследователей имеются: «Адаты келебских селений»; «Свод решений и обычаев Цекобского сельского общества» входившие в Гидатлинский союз, а также «соглашения» и «договоры» между жителями разных селений.

«Адаты келебских селений» издатели датируют предположительно XVII – XVIII вв. Возможно, что именно в указанное время и были составлены данные документы. Однако издатели не аргументируют свои предположения. Еще менее убедительны их утверждения о том, что эти сборники – подлинники. Как правило, такого рода документы существовали в ограниченных экземплярах и потому редко сохранялись в подлинниках. Обычно их обветшалые рукописи неоднократно переписывались и, следовательно, дошли до нас в гораздо более поздних списках, чем были изданы их оригиналы. Так, по мнению Я. Н. Щапова, замечается определенная «закономерность в археографической судьбе древних памятников: чем шире и продолжительнее имели они применение, тем более они были распространены в рукописях (соответственно своего или последующего времени) и тем успешнее они избегали стихийного уничтожения списков в течение веков. От степени распространения и степени приспособления памятника к меняющимся условиям зависит не только его сохранение в археографической традиции, но и возможность в его изучении».

Гидатлинский судебник, как и все юридические сборники, возникшие в период становления феодального строя, не имеет определенной системы изложения и тем более деления права на отрасли. Нет в нем, разумеется, и общей характе­ристики понятий и институтов права. Большинство его норм содержит описание случая и установление за правонаруше­ние наказания.

Гидатлинский судебник отражает период развития и ук­репления частной собственности при одновременном сущест­вовании общинного владения. В частной собственности, как выясняется из текста памятника, находились пахот­ные и покосные земли, скот, хозяйственные постройки и дру­гое имущество. Общинную собственность составляли пастби­ща, сенокосы и луга. Помимо пастбищ, принадлежащих от­дельным джамаатам, в Гидатлинском союзе сельских обществ имелись пастбища, которыми коллективно пользовались все джамааты, входившие в состав территориального объедине­ния. Эти пастбища распределялись через каждые 7 лет. Охра­на таких земель была возложена на все селения. «С жителей селения, которые не оказывали помощь жителям других селений в охране земли, выделенной для распределения через каждые 7 лет, взыскивается штраф в размере трех котлов».

Нарушение правил охраны межи вокруг этой земли от­дельным лицом влекло взыскание штрафа – одного медного котла. Строго карались и посягательства на земли, находившиеся в собственности отдельных общин. «Если кто-нибудь, – указывается в ст. 49 Судебника, – вспахал землю на пустыре, которая не подлежит раздаче людям в качестве пахотной зем­ли, или присвоил ее в качестве сенокоса или луга, или час­тично прирезал к своей земле, то с него взыскивается штраф в размере двух котлов весом в 4 ратала натурой, но не стои­мостью».

Большое внимание в Гидатлинском сборнике уделено охране и укреплению частной собственности. Убийство вора или гра­бителя в момент совершения им преступления не являлось уголовно наказуемым деянием. «Если кто-нибудь, – опреде­ляет одна из норм сборника, – убил человека около своего имущества, около скота или около недвижимого имущества, то убийца должен доказать присягой с 15 соприсягателями, что убитый им человек действительно воровал его имущест­во. Только в этом случае за убийство он не несет наказания». Здесь обращает на себя внимание тот факт, что законодатель различает поня­тие движимого и недвижимого имущества. Виновный в поджоге чужого имущества подвергался штрафу в размере двух медных котлов и в пользу хозяина с него взыскивалась стоимость ущерба. С виновного в краже из дому взыскивался в пользу об­щества один бык и двукратная стоимость похищенного в пользу потерпевшего (ст. 10). За потраву частного сенокоса виновный должен был дать в пользу общества одну корову, а потерпевшему возместить убытки (ст. 15). Гидатлинский судебник предусматривает ответственность за покушение на кражу: «Если кто привязал веревку на шею чужой ло­шади, чтобы угнать ее, тот должен отдать одного быка в пользу хозяина лошади» (ст. 22).

Нашло выражение в Гидатлинском судебнике и понятие соучастия в краже имуще­ства. Так, статья 23 гласит: «Кто отдал чужое имущество другому или же навел его на чужое имущество, чтобы он украл, и имущество это перейдет в другое общество, тот обязан уплатить штраф – два котла и возместить убытки. Если он не признает себя виновным, то должен очистить себя присягою 7 соприсягателей». Была установлена ответственность за соучастие в краже в форме попустительства: Если кто-либо разрешил слуге или человеку, проживающему у него, похитить чужое имущество, он, наравне с непосред­ственным исполнителем, обязан был возместить стоимость имущества и уплатить штраф (ст. 24).

Заслуживает внимания и норма об ответственности за укрывательство в форме потребления ворованного при усло­вии, что ему было известно об этом. «Если кто-либо, – указано в ст. 34, – отправился в одно из селений Гидатлинского общества и его угостил вор ворованной пищей и тот покушал, а хозяин добра предъявил ему иск и заявил, что гость кушал его добро, следовательно, и он вор, а если гость не признает, то он должен дать присягу о том, что он не знал, что съеденное им было ворованное».

Во всех нормах Судебника, предусматривающих ответственность за преступления против частной собственности, виновный не только возмещал ущерб (иногда в двойном размере), но и уплачивал весьма крупный штраф в пользу джамаата. Иначе говоря, нанесение имущественного ущерба отдельному лицу, наказывалось от имени общества, как действие вред­ное и общественно опасное. Преследование воровства и воз­мещение ущерба уже не являлось делом пострадавшего или его родственников, что было характерно для патриархально-родового строя.

Наказания, установленные за покушение на кражу, от­ветственность соучастников и прикосновенных к воровству лиц, убедительно свидетельствуют о развитии принципов феодального права. Содержание же норм об ответственности за имущественные преступления указывает на возникновение института частной собственности и соответ­ственно ее правовой охраны много веков ранее эпохи со­ставления Судебника Гидатлинского общества.

Поэтому совершенно неосновательным представляется мнение некоторых исследователей, которые полагали, что во­ровство у кавказских горцев вплоть до XIX в. не считалось преступлением. Так, А. Дирр, рассматривая причины, по которым в Дагестане длительное время отвергалось мусульман­ское право-шариат, писал: «Шариат слишком строг в наказывании проступков, в которых местный житель не видит преступления, а, наоборот, даже геройский поступок, как, например, в краже скота, если оно совершено только не по от­ношению к родственникам». Аналогичные высказывания, широко распространенные в дореволюционной литературе, убедительно отвергаются конкретными материалами обычного права Дагестана.

Судебник упоминает наемных людей, слуг и рабов, хотя в судебнике речь о найме идет только в одном слу­чае, нет сомнения, что наемный труд использовался при вы­полнении различных хозяйственных работ. Так, ст. 28 определяла ответственность лица за пропажу или гибель скота, находившегося у него во временном содержании. Бес­спорно, предусматривалась ответствен­ность и наемных работников. Наличие специальной нормы об ответственности временных содержателей скота свидетельствует о превалирующем типе скотоводческого хозяйства и широком распространении наемного труда в скотоводстве.

Несколько норм Гидатлинского судебника определяет право­вое положение рабов. За убийство свободного человека рабом, хозяин раба платил родственникам убитого выкуп, а за убийство раба свободным человеком была установлена вы­плата стоимости раба его хозяину. Если хозяин раба оспари­вал убийство его рабом свободного человека, то он в доказа­тельство невиновности раба принимал присягу вместе с тремя соприсягателями. Таким образом, в делах кровомщения раб не признавался субъектом права, а рассматривался как объект собственности.

В то же время Судебник предусматривал ситуацию, в которой по делам об изнасиловании, воровстве и клевете совершеннолетний раб нес ответственность наравне со свободным (ст. 64). Здесь следует отметить, что в данном случае, вероятно, речь идет об ответственности раба, отпущенного на волю за выкуп или без выкупа. В горном Дагестане из-за ограничен­ных возможностей использования раба в хозяйстве рабовла­дельца его освобождали за выкуп или без него довольно часто. Освобожденные рабы и их потомки, хотя и являлись членами сельского общества, подвергались дискриминации в различных формах, но в ограниченном объеме обладали правоспособностью и дееспособностью. Во многих сельских обществах нагорного Дагестана, как свидетельствуют об этом записи норм обычного права, спе­циально определялась ответственность рабов за различные правонарушения. Например, в селении Урада, входившем в Гидатлинский союз, в нормах, действовавших в XIX в., устанавливалось, что «раб приравнивается к узденю во всем том, что взыскивается с него за ранение, убийство, кражу или порчу чужой собственности». Характерно, что здесь речь идет лишь об имущественных выкупах и штрафах.

Свод не содержит специальных поста­новлений, регламентирующих деятельность и определяющих функции местных органов власти и управления которые руководствовались в Дагестане нормами обычного права. Лишь в отдельных его нормах, касающихся различных нарушений правопорядка, упоминаются старейшины, сельские судьи, мулла, общинные охранники, глашатай, сельские должностные лица, «на обязанности которых лежит надзор за соблюдением поряд­ка», лицо, «коему поручено взыскание дията».

В Гидатлинских обществах, как видно из текста норм, старейшин было несколько. Вероятно, существовал посто­янный орган – Совет старейшин. Он осуществлял руководство всеми делами общины. В двух случаях была установлена ответственность за действия без разрешения старейшин. В одном – за самоуправный захват имущества взыскивался в качестве штрафа бык; в другом – с сель­ских исполнителей взыскивался котел за возвращение без разрешения старейшин штра­фа (ст. ст. 27, 51).

В каждом джамаате Гидатлинского союза из­биралось несколько судей. Количество их, очевидно, зависе­ло от числа тухумов. В случае тревоги, объявленной из-за убийства, изнаси­лования женщины или захвата чужого имущества, они обяза­ны были собираться для принятия мер. Указание на сбор сельских судей при совершении перечисленных преступле­ний свидетельствует о том, что эти преступления признавались особо опасными, так как их совершение могло вызвать столкнове­ние родственников преступника и потерпевшего и, как след­ствие, кровопролитие с обеих сторон.

Из-за недостаточности данных, содержащихся в источнике, мы не мо­жем более подробно осветить административно-правовой быт джамаатов и функции должност­ных лиц сельского управления. Однако полагаем, что сама их номенклатура, распределение исполнительных функций, установление опре­деленных норм обычного права как обязательных на всей совместной территории джамаатов дает нам основа­ние отнести Гидатлинский союз «вольных» обществ к объеди­нениям, характеризующимся «довольно высокими полити­ческими функциями, с особенными формами примитивного народоправства, с их особой «вольностью» и вместе с тем вполне устойчивым общественным порядком». Сохранение общественного порядка внутри общины, вы­ражавшееся в неуклонном соблюдении юридических пред­писаний, являлось одной из задач Гидатлинского судебника.

В соответствии с этим ряд постановлений Судебника пре­дусматривает ответственность за совершение преступлений против общественного порядка и порядка управления. Преследование за их нарушения являлось делом всей общины, каждого члена общества.

С возрастанием роли и значения органов местной власти в регулировании общественной жизни принимались меры для ограничения возможности самоуправных действий отдельных лиц и тухумов как одного из важнейших условий со­хранения мира и определенного правового режима.

С развитием феодальных отношений и укреплением го­сударственности обычай самоуправного имущественного за­хвата еще оставался важным способом восстановления нарушенного права. А. М. Ладыженский отмечал, что барамтование «было развито у народов, где не сложилась еще княжеская власть». Это положение требует некоторого уточнения. У народов Дагестана обычай ищкиль(барамта) был распространен и в политических образованиях с ярко выраженной персо­нальной властью феодальных правителей.

В судебнике имеются две нормы, касаю­щиеся обычая барамтования. Согласно одной из них при самоуправном «отобрании у другого лица вещей виновный подвергался штрафу в размере двух медных котлов» (ст. 12). Очевидно, в данном случае речь идет о применении обычая барамты внутри селения. В другом случае виновный в самовольном захвате или в приеме без разрешения старейшин захвачен­ного имущества у лиц, происходящих из других обществ, подвергался штрафу в размере одного быка (ст. 27).

Приведенные выше нормы указывают на стремление местной власти ограничить самоуправство в применении иму­щественных захватов. Вместе с тем они свидетельствуют и о том, что обычай барамтования еще далеко не утратил характера самоуправства, так как захват имущества произво­дился не должностными лицами сельской администрации, а потерпевшим или его родственниками. Ограничение обычая барамты в Гидатлинском союзе сель­ских обществ выражалось в том, что для его осуществления требовалось разрешение старейшин. Таким образом, хотя самоуправный захват имущества был запрещен, тем не менее, он сохранял значение важного средства, применявшегося сельской администрацией в соответ­ствии с социальным положением конфликтующих сторон. Среди других действий, признаваемых посягательствами на общественный порядок и управление, в своде упоми­нается ложная тревога. ст. 20: «Если кто под­нял ложную тревогу или дал возможность угнать стадо с пастбища, то виновный подвергается штрафу в размере одного быка».

Одним из самых тяжких преступлений являлся отказ жителей селений от охраны Гидатлинского моста. Нерадивое отношение, приведшее к поджогу моста, наказывалось взысканием штрафа в раз­мере ста котлов и, если виновный был из гидатлинского общества, его изгоняли из него.

Изгнание из общества являлось самым суровым наказанием. Лишенный поддержки со сто­роны своего тухума изгнанник был обречен на скитальческую жизнь. Его жизнь и имущество находились вне защиты общества. Изгнанника, как установлено в Су­дебнике, можно было избить и даже лишить жизни, никто не нес ответственности и за разграбление его имущества. Строго каралось оказание какой-либо помощи изгнанному за поджог моста. Повышенную ответственность за подобное несли муллы, кузнецы, плотни­ки, шорники и мельники. Очевидно, признавалось, что помощь, оказанная ими, могла иметь существенное значение для изго­няемого. Кроме того, вероятно, учитывался и тот факт, что эти лица по роду своей деятельности несли повышенную обя­занность за сохранность общинной собственности – дорог, моста, мельниц и других объектов общественного назначения. «Если же изгнанному, – определено в ст. 43, – поможет кто-нибудь из простых людей, хотя бы предоставлением ему огня или воды, то с того, кто помог, взыскивается штраф в разме­ре одной овцы».

Установление различной ответственности в зависимости от характера действий и социального статуса субъекта преступления свидетельствует о последовательном развитии уголовно-правовых воззрений феодального общества. В условиях территориальной замкнутости и изолирован­ности горских поселений преступлением против местного общества признавался добровольный уход его членов на жительство в другие общества. Иму­щество переселенца переходило в собственность покидаемого им общества, а всякое содействие в его сокрытии, наказывалось взысканием штрафа по одному быку в день до возвращения имущества обществу.

Из числа упоминаемых в Гидатлинском судебнике можно отметить преступления против личности, семьи и нравственности. За убийство была уста­новлена альтернативная ответственность – кровная месть или выкуп в пользу наследников убитого в количестве 30 ко­ров. За 15 коров допускалось брать стоимость, исходя из нормы – один медный котел за корову. За остальные 15 коров разрешалось брать любое имущество, за исключением зем­ли. С убийцы, кроме того, в пользу сельского общества взыскивался отборный бык и штраф. Все это выплачивалось в течение трех дней. Право на месть имели все родственники убитого, являв­шиеся его хотя бы самыми отдаленными наследниками. Убийство кровника другим лицом вызывало те же последст­вия, что и при обычном убийстве. Как и везде в Дагестане, в Гидатлинском обществе могли найти себе убежище высланные за убийство кровника, т. е. канлы. Подстрекательство на убийство канлы наказывалось штрафом в размере одного котла, а если убийство соверши­лось, подстрекатель (а, точнее, пособник, так как речь идет о передаче сведений о кровнике) нес ответственность как ис­полнитель преступления – в отношении него применялась месть или взыскивался соответствующий выкуп.

За нанесение раны, если она была достаточна для признания кровной мести, с виновного взыскивалось два котла: один в пользу потерпевшего, другой – общества. Если же рана была незначительной, с виновного взыскивался один котел. Нанесение побоев наказывалось штрафом в размере од­ного быка в пользу общества. Крупный размер штрафа указывает здесь, что это преступление признавалось одним из самых опасных, так как оно могло привести и к столкновению тухумов, и к нарушению мира внутри общины. Кроме того, в феодальном праве нередко нанесение побоев считалось более тяжким преступлением, чем нанесение ран оружием, поскольку такое действие рассматривалось как оскорбление чести. Полагалось, что удары рукой или каким-либо другим предметом выражают презрительное отношение к человеку и потому расценивались как более оскорбительные.

Преступлением против чести Судебник считал и клевету. Однако понятие наказуемой клеветы было ограничено ее восприятием и толкованием как рас­пространение ложных слухов о совершении убийства, из­насилования и воровства, относимых к категории особо опас­ных правонарушений. С виновного в клевете был установлен штраф в размере одного котла, который, вероятно, вносился в пользу общества. Как отмечалось выше, в своде име­лась специальная норма, устанавливающая, что совершенно­летний раб нес наравне со свободным ответственность за совершение ряда преступлений. В их число входила и клеве­та, признаваемая весьма опасным по своим послед­ствиям деянием.

В своде вошло и несколько норм об ответственности за преступления против семьи. К их числу относилось пре­любодеяние. Если мужчина или женщина были убиты мужем или родственниками мужа за прелюбодеяние, убийца освобождался от ответ­ственности. Кровная месть возникала лишь в том случае, если был лишен жизни один из них – мужчина или женщина. За убийство лица, совершившего изнасилование, также никто не нес ответственности. Других преступлений против семьи и нравственности своде не предусматривал, так как ответственность за них определялась по шариату.

Система наказаний, предусмотренная Гидатлинским судебником, отражает господство патриархально-феодальных отношений, перепле­тавшихся с пережитками родового быта. Кровная месть, унаследованная от первобытнообщинного строя, подвергалась регулированию и ограничению со стороны общественной власти. Гидатлинский судебник во всех случаях допускал замену кровной мести выкупами. Право на месть имели все наследники потерпевшего. Месть применялась лишь по наиболее серьезным делам. Она могла быть досудебной и послесудебной. Осуществле­ние мести или получение выкупа зависело от желания по­терпевшего или его родственников.

Одним из самых распространенных видов наказания было имущественное взыскание. Наряду с выкупами, ко­торые являлись вознаграждением потерпевшему и его род­ственникам, все большее место занимали в этот период штрафы в пользу общества. В большинстве случаев за со­вершение различных преступлений одновременно взыскива­лись выкуп и штраф. Взыскание штрафов не только за при­чинение ущерба общественному имуществу и нарушение правопорядка внутри джамаата, а также за преступления против личности, его чести и имущества является свидетель­ством развития публичных начал в праве.

Штрафы и выкупы, как было установлено в своде, взыскивались, пока у виновного имелось имущество, затем взыскивалось имущество его семьи, родителей, братьев и не­замужних сестер, а после того, как иссякало имущество ближайших членов семьи, и с дальних родственников. Поскольку виновный отвечал всем своим имуществом, родственники могли лишь оказать помощь, если они сами считали это необходимым.

Предусматривал свод и такое наказание, как отвержение пре­ступника всем обществом, что являлось одним из су­ровых наказаний. Самым же тяжелым наказанием, применяемым в исключи­тельных случаях, было, как уже отмечалось, изгнание из общества. Тем самым изгнанник лишался помощи и поддержки своих родственни­ков, что в тех условиях было равносильно лишению всех прав.

К сожалению, весьма незначителен в своде объем материалов, характе­ризующих судебное право. С несомненной достоверностью устанавливается лишь существование постоянных сельских аулов, избираемых на определенный период. Как известно, ни в феодальных владениях, ни в сою­зах «вольных» обществ Дагестана вплоть до присоединения к России не было суда как специального органа государ­ственной власти. Разрешение спора между истцом и ответ­чиком между потерпевшим и обидчиком характеризова­лось широкой диспозитивностью сторон. Они могли об­ратиться по взаимному соглашению к избранным ими по­средникам, так называемому маслиатскому суду, к общинному суду или к феодальным правителям. По делам, рассматри­ваемым по шариату, обращались к представителям мусульманского духовенства.

Во многих обществах для судебного разбирательства стороны могли обратиться к влиятельным лицам из других селений. В Гидатлинском же союзе сельских обществ обращение по таким вопросам к жителям селений, не входившим в состав этого объединения запрещалось. С обратившегося и посредника взыскивался штраф – по одному быку. Запрет обусловливался, прежде всего, необходимостью укрепления аппарата общин­ной администрации, в том числе и общинного суда. Об этом свидетельствует и взыскание штрафа с того, кто отказы­вался от судебного разбирательства, что характеризует процесс постепенного укрепления публичных начал в праве и замены самосуда общественными мерами. В одной из норм свода была установлена ответствен­ность лица, производившего до окончания спорного иму­щественного дела какую-либо сделку (продажу, дарение и т. д.) по отчуждению движимого или недвижимо­го имущества.

Основными судебными доказательствами являлись собственное признание, показания не менее двух свидетелей, а также присяга и сопрясяжничество.

Если не было достаточного числа соприсягателей-род­ственников, в их состав разрешалось включать односельчан. Если невозможно было установить факт свидетельскими показаниями (например, в случае гибели на пастбище скота у пастуха) ответчик должен был подтвердить свои доводы присягой одного справедливого человека.

Приведенные выше нормы дают основание полагать, что в период составления рассматриваемого памятника права судебное разбирательство в Дагестане приобрело в значительной степени публичный характер, а сам общинный суд постепенно превращался в специальный орган общинных властей.

Отсутствие специаль­ных учреждений и органов, гарантирующих реализацию пра­вовых норм, свидетельствует лишь о недостаточном развитии государственно-правовой системы в обществе. На ранних стадиях ее формирования, как известно, судеб­ные функции еще не были отделены от функций административ­ных.

В Дагестане вплоть до XIX века сельская администрация сохраняла су­дебные функции, она же обеспечивала выполнение право­вых норм, а также осуществляла контроль за разрешением судебных дел, рассматривая их окончательно по жалобам сторон.

В то же время во многих материалах обычного права ХVI-ХVII вв. мы находим указания о существовании сельских общинных судов, избираемых на определенный срок.

Первоначально в их состав входили пред­ставители от каждого тухума, а впоследствии, в связи с углублением процесса социальной дифференциации, обедневшие тухумы потеряли свое представительство в суде, а знат­ные и влиятельные фамилии приобрели право обязательного судебного представительства.

В отдельных случаях долж­ность судьи имела наследственный характер и передавалась от отца к сыну.

Общеизвестно, что, возникнув в глубокой древности, адатно-правовые нормы с течением времени видоизменялись и обновлялись, все более отражая процесс разделения данного общества на господствующую феодальную верхушку и явно или тайно эксплуатируемые низы крестьянства.

Это достаточно убедительно подтверждается усилением меры ответственности за посягательство на частную собственность.

Так, в отличие от принятого в Аварском ханстве трехкратного возмещения убытков за воровство в Кайтагском уцмийстве устанавливается десятикратное возмещение ущерба.

Убийство вора и грабителя на месте преступления не влекло за собой никакой ответственности.

Преследование воровства стало не только частным делом пострадавшего: за поимку вора было установлено определенное вознаграждение, а за попустительство взыскивался штраф. Например, в Гидатлинском обществе человек, умышленно выпустивший из своих рук вора и грабителя, должен был уплатить штраф в 30 коров.

С развитием феодальной государственности обычай самовольного захвата имущества должника уже регулировался определенными правилами.

Так, Постановлениями Рустем-хана запрещалось брать ишкиль у некоторых привилегированных лиц. При его применении необходимо было иметь свидетелей. Особо подчеркивалось запрещение взимать ишкиль внутри селения.

Как и другие памятника раннефеодального права, судебники Дагестана XVI-ХVII вв. содержат немало пережитков патриархального родового строя. Кровная месть, самовольный захват имущества – ишкиль, присяга и соприсяжничество еще имели широкое распространение, но, будучи институтами отживающими, они фигурировали в преобразованном виде.

В равной степени важен взгляд на памятники права и, и в целом на право народов Дагестана, и с позиции генезиса этого феномена общественного сознания и практики, и в аспекте изучения опыта взаимоотношений государства и традиционных обществ, а также с точки зрения оценки степени отражения зафиксированными нормами обыденной практики порядка социального регулирования явлений реальной жизни с учетом их использования в правотворчестве Республики Дагестан как субъекта Российской Федерации.

Капучинцы – один из народов Дагестана, проживающий в нынешнем Бежтинском участке Дагестана. [38]

Бежитские адаты

С древних времен до позднего средневековья (XY–XYІ века) капучинцы, как и другие народы андо-цезской группы в основном были известны под термином «Дидо» (диди, дидуванийцы, дидои).

Об этом свидетельствуют античные писатели, которые размещали дидойцев на границе с Албанией, за Кавказским хребтом[39].