Государтсвенно-правовые отнощения

В значительной части Дагестана, имели место в прошлом государственные традиции идущие от зороастрийских, от иудейских, от христианских (например, от сарирских или шекинско-албанских) и от монгольско-языческих форм, то есть домусульманские по своей сути.

Прежде всего, следует здесь отметить, что были же это традиционно княжеская и общинная формы власти. При этом общинная форма, в руководстве которой большую роль играли в Дагестане кадии (шариатские судьи) и факихи (правоведы), могла тут выступать в виде еще и «племенной» власти, которая опирается, как известно, на принцип кровного родства. Но основным видом тогдашних общин горного Дагестана были те, что строились на основе соседского, в первую очередь, принципа. Отметим здесь, что государственность, опирающаяся на общину, со стоящими во главе ее кадиями-судьями и факихами-правоведами считается, согласно шариату, похвальной.

Княжеская форма власти являлась в Дагестане, судя по всему, ведущей. Представляли же ее выходцы из давно привилегированных групп, имевшихся внутри местного населения гор, именуемые в арабоязычных текстах маликами «владыками», а также лица стоявшие на более низком политическом уровне – называемые султанами, то есть «государями; носителями власти» и эмирами «повелителями». Эти выдвиженцы из рядов, необходимо указать, местных нобилей, (под ними подразумеваются аристократы, часть которых претендовала, как минимум с XVIIв., на происхождение от первых исламизаторов-воинов, якобы корейшитов), обладали правом на получение различных «не праведных» повинностей, а также – штрафов с нарушителей общественного порядка. Имело место последнее в двух основных сферах: в сфере государственного права (так, например, часть земельного участка, изымаемого у свободного общинника в качестве штрафа – за совершенное им, условно «государственное», правонарушение, должна была переходить султану того селения, откуда происходил правонарушитель) и в сфере уголовного права, о чем подробно говорится ниже. Данные факты свидетельствуют, в свою очередь, о том, что в изложенном аспекте государственное право горцев Дагестана стояло в определенном противоречии со «светлейшим» шариатом.

Дагестанские князья – действуя часто в рамках двустороннего договора с общиной местных мусульман (даже неофитов), что приветствовалось, кстати, теоретиками права, – брали на себя функцию контролера, это как минимум, в отношении исполнения наказаний за преступления входящие в сферы действия государственного и уголовного права. Это, а также вмешательство князей в судебные дела (в форме, к примеру, наложения штрафов в пользу власти, падающих тут на лиц, которые практиковали безграничную кровную месть – 100 овец возлагали на мстителя; на тех же, кто наносил раны другим людям или воровал – 1 бык возлагался за каждое их преступное действие) и еще – взимание налогов с подвластного населения, считается обязанностью мусульманского правителя. Таково было мнение особо авторитетных мусульманских ученых- улама прошлого, а следовательно вмешательство дагестанских князей-правителей в указанные дела соответствует шариату.

Проявлялось же это монгольское влияние, в следующем:

Во-первых, в наложении натуральных повинностей на отдельные дома, в которых жили мусульмане-подданные. Так, в высокогорном Тледоке на «каждый дом» налагали в XIVв. ежегодно «по три мерки зерна»; в центральном Аваристане (Хунзахский район РД) на «каждый дом» налагалось в XVв. «ежегодно по одной мерке того вида зерна, которого» посеяно большего всего, а также налагали там тогда на «каждый дом» еще и определенное количество драгоценного металла – серебра, либо соответствующее ему по цене количество золота. Шариат же признает тут в отношении мусульман только поземельную подать – натурой или же деньгами, причем в твердых ставках, установленных заранее и независимо от размера полученного урожая.

Во-вторых, в установлении князем-правителем барщины, то есть принудительных по сути работ, и это по отношению к мусульманам: князь «обязует» тледокцев «заниматься» работами в его пользу «в течение трех дней» каждого года. Шариат же, как известно, не говорит ничего о возможности привлечения подданных, даже иноверцев, к каким-либо барщинным работам, хотя в давние времена, в начале II тыс. до н. э. (в Двуречье – в Иссинском государстве), на территории Ирака, где в эпоху средневековья находился один из центров формирования шариата, граждане и «царские люди» привлекались к отработочным «повинностям», которые организовывала власть; причем они имели протяженность, примерно, от полутора месяца до двух с половиной месяцев ежегодно. Отметим также, что отработочная повинность в пользу власти и ее представителей на местах – явление широко известное в христианском мире, в том числе в Закавказье; в домонгольской Армении, к примеру, крестьянин обязан был «работать» на правителя территории и на своего непосредственного «господина… один день из семи дней в неделю». Зафиксирована она, впрочем, и на территории Курдистана монгольского времени, это как минимум, да и позднее: подданные по «три дня в году обслуживали» тогда ирригационную систему, которой распоряжался местный феодал-ленник, и «работали в хозяйствах» его.

В третьих, в обложении крестьянского скота: в центральной части., где природные условия особо благоприятные, причем в рамках всей горной части Восточного Кавказа, там, где скотоводство было всегда хорошо развитым, правитель (он сидел в Хунзахе) взыскивал с барановодов «по одной овце с каждой сотни голов» ежегодно, а еще – «по одному быку» с каждых ста домов (при великом монгольском хане Огедейе, правившем в XIIIв., монголы давали ему крупного «рогатого скота и овец» с каждых «ста» единиц «по одной голове»), которые обитали на подвластной ему территории. В тех же районах дагестанских гор, где прослеживается (по нашему мнению) сильное влияние монгольской ясы, с каждого подданного, который имел хотя бы двадцать овец, «причитается» князю-правителю «одна овца». Последний налагал, кроме указанного здесь, еще и «по одной яловой корове», которая приходилась тут на «каждые» уже «десять домов» стоящих на подвластной ему высокогорной территории.

Далее, указанное выше монгольское влияние на горный Дагестан проявлялось, возможно, и в факте установления местной властью сбора с торговцев, представлявшего собой, думается, тип «тамги» (по авар. дангъва), что взимали внутри территории. – правитель Аварии брал с каждого, «кто торговал» на его территории «тканями», куски «шелка и хлопчатобумажной ткани».

Отметив возможность существования в прошлом монгольского влияния на отдельные стороны государственного права дагестанцев и осветив, затем это обстоятельство в меру своих сил, упомяну о наличии параллелей между старинными дагестанскими порядками (касающимися обложения повинностями), с одной стороны, и порядками которые имели место у ираноязычного населения горной Осетии – с другой. Так вот, для осетин – они обитали в стратегически важной, как известно, местности расположенной на дорогах идущих между Северным Кавказом и Закавказьем, где издавна стремились укрепиться иноземные и в том числе монгольские державы, – замечено, что обложение простолюдинов натуральными повинностями было у них подворным (весной каждый двор «доставлял» аристократам по одному ягненку, а осенью – по одному барану) и одновременно практиковалась барщина: во время пахоты и жатвы аристократы призывали, в пределах подвластной им территории, по одному человеку с каждого двора.

Допустимо, по-видимому, говорить тут и о существовании пережитков в сфере налоговых порядков, имевших хождение на части территории древнего Дагестана, которые формировались в недрах иудейской государственности Кавказа, той что построена была на библейских принципах. К ним можно отнести, в первую очередь, любопытный горский обычай зафиксированный в тексте «соглашения» XIVв., составленного по-арабски. Он, как гласит текст, требовал, чтобы масса ежегодных налогов, возложенных на мусульман-неофитов, а поступающих тут в пользу правящего князя-мусульманина, вносилась бы «в течение семи лет, а на [каждый] восьмой год» должны были названные горцы (тледокцы по месту проживания) освобождаться от этих налогов. Отметим здесь же факт сохранения в дагестанских горах, – правда, лишь кое-где, а не повсюду, – так называемых «дурных обычаев», абсолютно не известных шариату. Это было, к примеру, право князя-правителя высокогорного Тледока на получение «одной овцы и одного ягненка» с того из своих подданных, чей ребенок вступает в законный брак. Далее, к числу названных «дурных обычаев» следует отнести и право горского князя на присвоение наследственного земельного участка (милк), своего подданного, в случае если тот умирал, «не оставив ни сына, ни отца, ни брата». Такие «дурные» порядки, противоречащие шариату, хорошо известны, между прочим, современной науке. Коснемся также факта допущения дагестанцами княжеского контроля над продажей подданными своей «недвижимости» земляку из числа простых людей. Так, например, согласно одному местному тексту, ни «у кого из» жителей высокогорного Тледока, в монгольскую эпоху – части «Гурджистанского вилаята», не было и «нет права на продажу своей недвижимости (акар)», под которой подразумевается обычно земля (это в первую очередь), «кроме как с разрешения» князя-правителя.

Таким образом, указанные здесь стороны действия княжеской власти, существовавшей в раннеисламскую эпоху, имели, скорее всего, доисламское происхождение. В дагестанских горах – в XVв. и, несомненно ранее, – практиковали, причем официально, принуждение подданных к принятию ими участия в похоронах князя-правителя: в форме, например, подношения его наследнику (авар. к1илъилав -?) «по одному коню или по одной кобыле» с «каждого» подвластного «селения». Этот наследник получал также, отметим, «по пять лисиц» и еще «по пять баранов» с жителей «каждого селения», расположенного на подвластной ему территории. Имело это место, однако, тогда когда его – личность уже прошедшую к тому времени путь «соправителя» – «ставили» над подданными в качестве полноправного «нового владыки».

Здесь же допустимо будет высказать предположение, что подданные горских князей, по-видимому, в лице своих старшин, принуждались, фактически, к участию в торжественных пирах проводимых в княжеском «доме» время от времени. Делали они это так: поднося князю-правителю «по одной корове и по два барана» с каждого более или менее крупного населенного пункта – «селения» или «города» (шагьар), признающего его власть.

У горцев, таким образом, – как, кстати, и у некоторых древних цивилизованных народов, среди каковых можно назвать, к примеру, шумерийцев III тыс. до н. э. и греков, – существовали, насколько мы видим, правовые нормы, утверждающие бытование у них нечто похожего на институт «этикета». Последний должен был, вероятно, укреплять исподволь княжескую власть через проведение в столице коллективных торжественных мероприятий, угощений, которые организовывались властью, правда, при материальной поддержке со стороны подданных.

К числу юридических положений Дагестана, имевших, как представляется, доисламское происхождение, относится факт исполнения князьями-правителями функций регуляторов и даже организаторов отдельных сторон жизни местных горцев.

В тексте одного из документов указанной категории, кстати, сказано, что он «является… соответствующим шариату», что, думается, не удивительно, ибо в Коране указано: «кто не судит» на базе его текста – «неверные». Правда присутствует в них названный пласт наряду с другими, явно доисламскими правовыми пластами.

Вытекает же из названных текстов – в аспекте вопроса изучения государственного права раннеисламского Дагестана – примерно следующее:

а) В политических, если так можно выразиться, отношениях горских мусульманских общин. («племенных» и соседских) – кстати, обладавших традиционно значительной автономией – с другими такими же общинами или с соседними князьями, приверженцами исламской веры, использовался, в качестве гаранта коллективной верности договору (со стороны какой-либо общины), институт штрафов натурой. Обычно их размер достигал в таких случаях 300 баранов, что соответствует примерно 30 тыс. долларов в ценах РФ.

б) Существовало в тогдашнем Дагестане понятие ответственности каждого отдельно взятого члена той или иной горской общины – социально-политического учреждения похожего, как уже отмечалось, по отдельным своим параметрам на древний полис, – за нарушение им (общинником) договора, заключенного его родиной с какой-либо другой общиной. Обеспечивалась же эта ответственность возможностью произвести тут наказание всей общины за неправильные действия одного ее члена – наложением на нее штрафа, равного обычно одной сотне овец.

Таким образом, правовые представления дагестанских горцев раннеисламской эпохи соглашались с возможностью применения сверху репрессий в отношении того или иного сплоченного изнутри мусульманского коллектива – за преступление, которое совершил один из его членов (данный подход к юридической ситуации считался приемлемым, как известно, во многих «цивилизованных» государствах. Согласно нему штраф натурой (чаще всего это был, вероятно, один большой бык стоимостью, может быть, даже в двадцать овец налагался на самого нарушителя вышеназванного межобщинного договора. Последний вариант наказания имел место в условиях, по-видимому, большего, чем-то было прежде, развития в дагестанских горах государственности и индивидуальности, отхода общества от особо примитивных форм жизни, от не совсем справедливого принципа коллективной ответственности.

в) Общины этнических дагестанцев, обитавших в названном выше речном бассейне, состоя в «крепких договорах» с соседями, наказывали штрафом, как уже отмечалось, тех горских общинников, которые нарушали соглашения об оказании помощи союзниками своей родины; в данной связи любопытно, что в иранском доисламском праве «неоказание помощи» расценивалось как «строго» наказуемое явление. Согласно дагестанским нормам XIVв., которые, отметим, имеют параллели в англо-датских королевских законах Х1в., горцы требовали тут от нарушителей одного хорошего быка, но в более раннее время, в XII-XIIIвв., поступали они несколько иначе, по крайней мере в отдельных местах. Так, в Кумухе, который, кстати, состоял тогда из трех (как минимум) «племенных» кварталов (мах1ла), общинные власти, расценивая невыход на помощь союзникам как «преступление» (бунагь? пехлевийское винагь «преступление; поступок», срав. русское вина), налагали:

одного быка на нарушителя межобщинного (даже в форме «межквартального») договора о взаимной помощи, если последний являлся в местном войске пехотинцем;

в этом подходе горских законодателей к вопросу деления военных на категории можно видеть, кстати, след прямого влияния шариата на порядки, существовавшие в тогдашнем Дагестане: дело в том, что согласно мусульманскому праву, значимость кавалериста втрое или, как минимум, вдвое выше значимости пехотинца, что выражается, к примеру, в доле военной добычи, которая причитается им.

Не допускалось длительное («более чем на семь дней») пребывание члена одной горской общины Дагестана внутри территории другой, даже расположенной рядом общины, а делалось это через угрозу наложения на указанное лицо большого штрафа – изъятия у него всего наследственного земельного участка. Дело в том, что это обстоятельство, как правильно мыслили дагестанские законотворцы, могло способствовать, к примеру, вербовке такого человека – склонного уходить надолго из родных мест, – чужаками и превращению его ими в своего агента.

Уголовно-правовые отношения

В Дагестане, происходили издавна преступления в сфере уголовного права. Если в доисламскую эпоху при этом случались они в границах в основном как крупных, конечно относительно, так и мелких по площади государственных образований, то на начальных этапах мусульманской истории – в пределах, откровенно скажем, маленьких горских княжеств с малочисленным населением.

В качестве официального наказания за убийства, происходившие в указанные времена, практиковалось в среде свободных простолюдинов Дагестана – принадлежавших, следует отметить, к различным родам, – убийство первых случайно попавшихся на глаза родственников убийцы. Происходило же все это так, вероятно, в тех случаях, когда до последнего, то есть до убийцы, почему-либо не доходили моментально руки разъяренных мстителей. Это имело место, кстати, у обитателей и некоторых других регионов мира, далеких от Кавказа: например, в семитской Аравии доисламской эпохи, у германоязычных франков (в случае убийства, произошедшего в их среде, «объектом мщения становился не только сам агрессор, но и его родственники») и саксов, у руссов 1Х-Хвв., у монголов XII-XIIIвв. («долг мести… направляется» у них «против лиц, не имеющих непосредственного отношения к явлению, за которое решено было мстить, но являющихся лишь… родственниками» убийцы или какого-либо другого опасного преступника), у киргизов Азии, а также у целого ряда других племен и народов.

Такова была древняя норма права в отношении убийства. Она, правда, не исключала, по-видимому, возможности примирения между двумя на данный момент враждебными друг другу сторонами, но делалось это обязательно через акт взятия выкупа от рода убийцы, часть которого шла в пользу власти, в лице князя-правителя. Специфика же указанной нормы выражалась при этом в факте порождения ею целой цепи убийств в относительно малолюдной горской среде, вместо вроде бы ожидаемого тут прекращения их. В результате применения ее на практике исчезали на определенной территории целые роды, которые либо оказывались истребленными (в рамках института «кровной мести»), либо вынуждены, бывали выселиться далеко на чужбину.

Можно указать здесь и на то, что согласно древним правовым нормам, практиковались в доисламском Дагестане нападения толпы родственников убитого на своих односельчан, являющихся – по линии «крови» – представителями противной им стороны. Предположительно, налетали они в таких случаях на дом самого убийцы и, одновременно, на дом одного, как минимум, из его близких родственников. Дома таких людей подвергались тут разгрому и сожжению, а исходило это от рук родственников убитого. Поступали же дагестанцы так, видимо, по разным причинам, в том числе из-за отсутствия внутренне сильной государственности, когда никак не удавалось им (пострадавшей стороне) осуществить свою «законную» месть путем моментального убийства убийцы, вследствие, – например, – бегства последнего из родных мест. Нельзя, вероятно в данном случае не высказать предположения о генезисе отмеченной правовой нормы и не обратить внимания на то, что «истребление» жилища убийцы, который нашел себе убежище на чужбине, как особая форма наказания вполне может иметь свои истоки в византийском праве. Ведь выше отмечалось, что значительная часть горного Дагестана считалась в Хв., причем учеными мусульманского Востока, территорией входящей в состав Византийской империи, тогдашнего центра восточного христианства.

К доисламскому, как представляется, времени восходит и институт «лиц находящихся в родстве с убийцей», которым дагестанское обычное право предписывало: изгнание их на чужбину, причем в определенном числе и в статусе практически беззащитных людей, находящихся под действием очень древнего установления о кровной мести.

Была в Дагестане, думается, и такая норма древнего обычного права, может быть, арийская по своему происхождению – если убийца и убитый принадлежали к членам одного для них обоих «племени», то первого (убийцу) изгоняли на чужбину, вместе с определенным количеством его близких родственников. Все они уходили тут из родных мест в опасном для жизни статусе кровников или, как тогда говорили кое-где, в статусе «врагов». Такие изгнанники, следует отметить, не пользовались защитой со стороны своего «племени», то есть они стояли отныне как бы вне закона, и каждый, кто был в силах, мог их обидеть, причем безнаказанно, и даже убить.

Из доисламской, вероятно, эпохи идет известный дагестанский обычай: давать укрытие убийце (происходящему из числа земляков или даже просто чьему-либо «врагу», то есть кровнику), который вошел в твой «дом» и попросил тут защиты, вследствие чего, однако, озлоблялась (это естественно) пострадавшая сторона – родственники убитого.

Коснувшись аспекта аристократических привилегий, укажем, что вероятно, были в Дагестане домусульманской эпохи и такие территории, где со стороны местного князька, совершившего убийство простолюдина, не назначался – даже в качестве замены этому убийце – кровник («враг»). Подразумевался же под последним такой человек, который бы уходил тут на чужбину – в изгнание и этим успокаивал бы (понятно лишь в какой-то мере) родственников убитого.

В случае же убийства нобиля каким-либо простолюдином из числа земляков, «благородные» сородичи убитого, – аристократы, – видимо, налетали, вместе со своими верными клиентами и телохранителями, на убийцу-простолюдина и на его родню, и затем истребляли их. Зачастую их уничтожали тут вплоть до единого человека. Спасти свои жизни удавалось в такой ситуации лишь тем, кто успевали бежать на чужбину.

В связи с данной правовой нормой, относимой к доисламским временам в истории горного Дагестана, – напомним указание одного из местных нарративных источников. Согласно нему, за убийство потомственного аристократа (XIVв.) тледокцами (бывшими обитателями «Гурджистанского вилаята» созданного в XIIIв. монголами), людьми только что попавшими под власть мусульман, которая, кстати, была установлена на их земле «после войн и многих убийств», брат убитого – исполняя тут закон «кровной мести», – поступил чрезвычайно жестоко. Он убил, в свою очередь, «в качестве наказания» названным дагестанцам (проживавшим на одном из истоков Сулака) целых 60 особо видных лиц (по-арабски айан) из числа их – обитателей маленького по территории и не многолюдного Тледока. Здесь, между прочим, невозможно удержаться от реплики, что дагестанские князья, действовавшие примерно шестьсот с лишком лет тому назад, знали – подобно древним ассирийцам, римлянам и т. д. – о терроре, как методе управления массами, и, главное, применяли его в нужных ситуациях.

По памятникам права, видно, что среди части населения Дагестана, происходили в доисламскую эпоху такие уголовные преступления, как воровство и нанесение кому-либо ран. В первую очередь они имели место в отношениях между представителями разных горских родов, обитавших по соседству – в пределах., а также вероятно, между лицами, принадлежавшими к разным общественным категориям, к отличным друг от друга сословиям.

При этом, возможно, что вора [того, чью личность устанавливала – своими силами – пострадавшая от него сторона] фактически не наказывали тогда, а лишь изымали у него украденное или его стоимость, как делали это, к примеру, сваны, грузинские горцы христианского вероисповедания.

Впрочем, нельзя исключать в указанной ситуации и более «жесткого» решения, а именно – убийства вора, особенно застигнутого на месте преступления, тем более ночью. На такую мысль наводят нормы древневосточного права (в ХХв. до н. э. в княжестве Эшнунна, находившимся в пределах современного Ирака, эшнуннец-вор, который «был схвачен» в ночное время в поле, в саду или «в доме» своего свободного по статусу земляка, «должен умереть, он не должен» дальше «жить») и нормы древнеримского права (в Vв. до н. э. в маленькой тогда по своей территории Римской республике установлено было, согласно законам XII таблиц, что если римлянин, «совершивший в ночное время кражу», будет «убит» своим земляком на месте преступления, «то убийство [его] будет считаться правомерным») и раннесредневековые законы германцев – как на континенте (у тюрингов, франков и фризов), так и на острове Британия. Руссы же начала Хв., имевшие тогда свой «русский закон», допускали, что если вор из числа их, будучи пойманным, при краже, станет оказывать сопротивление хозяину «украденной вещи», то в таком «случае» последний «может убить его безнаказанно и взять свое назад». Далее, возвращаясь к ситуации с кражами, возникавшей время от времени в доисламском Дагестане, предположим здесь, что в ходе установления пострадавшими факта воровства и последующего изъятия им украденного могли происходить (между представителями, акцентируем на этом внимание, двух или трех родов) споры, которые могли приводить, в принципе, к дракам между земляками и даже к убийствам в их среде.

Далее, на того из числа горских простолюдинов, члена определенной общины, кто нанес рану другому человеку, своему земляку, старались нападать в те времена родственники последнего, с тем, чтобы нанести этому канлы ответные раны. Это, в свою очередь, могло, однако, доводить дело, в конце концов, до смерти последнего и вызывать к жизни, таким образом, институт «кровной» мести, в его доисламской «дикой» форме. Речь идет здесь о той, которая описана выше, ведущей, как это было, к примеру, у арабов, к истреблению целых родов.

В случае нанесения раны одним горцем-немусульманином, из числа простолюдинов, другому человеку, такому же как и он сам, итогом было, думается, следующее: либо по отношению к человеку нанесшему рану совершалось равное возмездие, либо – ради примирения членов общины – на него налагалась пеня.

Правители XII-XIVвв., видя, думается, готовность местного общества добиваться пресечения цепи убийств и тех бедствий, которые она порождала, а также – следуя тут известным требованиям шариата, стали наказывать мстителей, происходивших из числа простолюдинов, за убийство ими родственника убийцы, а не его самого. Ведь, как пишут авторитетные специалисты в области истории права, одной «из ранних забот государственной власти» – в Азии и в Европе «было ограничить кровомщение», сделав так, «чтобы оно падало исключительно на виновника», то есть на убийцу. Мало того, представление о необходимости возлагать ответственность за убийство лично на убийцу, а не на его родственников, эти специалисты – касаясь ситуации в Дагестане, – объясняли «прямым воздействием… шариата».

Что же конкретно делали тогда, в раннеисламскую эпоху, дагестанские князья-мусульмане? Они, как говорят тексты, начали налагать за это по «сто овец» – причем, думается, в свою пользу, – (в российских ценах, кстати, это будет порядка 10 тыс. долл. на того мстителя, «который убил не самого убийцу, [а кого-либо] из членов его рода (таифа)». Налицо, таким образом, развитие этими князьями указанной выше нормы горского древнего обычного права (она, как помним, чрезмерно расширяла круг лиц попадавших под жернова установления о кровной мести) в направлении гуманности и справедливости, происходившее тут под влиянием шариата. Это имело место, однако, при том что признававшееся по Дагестану княжеское право на получение штрафа с мстителя (институт похожий на древнерусское вира – часть платы за убийство, которая «шла в пользу князя») или с какого-либо иного нарушителя общественного порядка противоречило шариатским установлениям.

В раннеисламскую эпоху истории Дагестана были внедрены – властью, но при несомненном участии мусульманских ученых, – в традиционно консервативную горскую среду, состоявшую тогда из неофитов, важные юридические моменты. Были это, к примеру, представление шариатского происхождения о существовании дията («цена [чужой] крови») и даже сам названный здесь арабский термин. Прямые свидетельства этому имеются в письменных источниках того времени, а точнее – в одном документе XIVв. Можно при этом предположить здесь, что институт дият, принятие которого считается у мусульман, кстати, «богоугодным делом», функционировал в среде дагестанцев раннеисламской эпохи вполне обычно.

Происходило это, по всей видимости, примерно, так же как и на территориях мусульманских государств Востока: с убийцы взыскивался дагестанский дият той местной властью, которая имела тогда силу в горах, в размере, возможно, 30 коров (примерно 150 овец или 15 тыс. долларов в ценах РФ) и делился он затем между шариатскими наследниками убитого.

При этом, однако, человек виновный в совершении указанного уголовного преступления – убийства, должен был, рассчитаться предварительно еще и с верховной политической властью (она являлась по отдельным параметрам, отметим, хранителем местного этноса и социума) с территории своего проживания, которую олицетворял чаще всего князь-правитель (к примеру, носитель древнего титула нуцал, получал тут от преступника, в качестве – как говорит один, правда несколько более поздний документ, – «наказания», 100 овец), а также, по-видимому, рассчитаться с адатными судьями– ч1ух1би; в XVIIв., к примеру, они получали одного огромного быка, «стоимостью» в 20 овец. Здесь же, кстати, небесполезным будет отметить, что древнерусское право также требовало, чтобы часть платы, взимаемой правящим князем с убийцы, «шла в пользу родных убитого», под названием головщина.

Борьбу с дикими доисламскими обычаями, которые окружали убийства, начали уже на ранних этапах мусульманской эпохи в истории присулакской части Дагестана, а повели ее – в числе действовавших тогда сил – сельские и иные общины гор.

Так, было принято ими решение (примерно в конце XIV – начале XV вв.), что «дом», который принадлежит близкому родственнику убийцы, «сжигать [отныне] не будут», хотя дом самого убийцы (убежавшего в чужие места- громить и жечь все же не запретили

Было принято тогда горскими общинами также и следующее ограничение: в отношении количества лиц, которых должно официально изгонять на чужбину в статусе «кровников», вместе с убийцей-родственником, убившим своего земляка-односельчанина. Вместе с таким убийцей, то есть вместе с непосредственным виновником преступления, изгонять из родных мест решено было отныне – в пределах. – лишь «одного его родственника», а не многих, как то делали ранее.

Уходить на чужие земли, вместе с убийцей, принуждать стали, таким образом: либо отца убийцы, либо его сына, либо брата, либо – в крайнем случае, – того, кто имеет право на долю «наследства», оставляемого (в теории) этим убийцей. Здесь кстати можно напомнить, что согласно раннесредневековым законам германского племени англов, выходцев с территории Дании, лица из числа «возможных наследников» убийцы подлежат официально кровной мести, но на них последняя и прекращается, как и реальное родство.

В двух названных здесь случаях (юридического характера) мусульманские общины Дагестана поступили, понятно, не так, как требует того мусульманское право, а в рамках откровенно доисламской правовой традиции. Дело в том, что действовали они тут с учетом, думается, объективной реальности – жизненных условий тогдашнего Дагестана: части Северо-восточного Кавказа не имевшей общепризнанной сильной политической власти, территории разделяемой высокими горами и бурными реками, население которой являлось мусульманами – по большей мере, правда, только на словах. Вместе с тем, однако, в вышеприведенных общинных решениях видится нам наличие следующего устремления лидеров горских мусульман XIV-XVвв.: проводить в жизнь, сугубо исподволь, шариатскую идею о сокращении круга лиц подлежащих наказанию за убийство, о сведении его к личности одного только убийцы. Идея эта была, кстати, близка и русским Х1в.

Горские князья, исповедовавшие мусульманство, повели, в пределах XVв., целенаправленную борьбу с воровством, происходившим тогда среди простолюдинов, принадлежащих к разным родам, довольно часто. Еще раньше (с XIVв.) повели они также и борьбу с нанесением ими ран, – один по отношению к другому, – что случалось конечно не редко. Учитывая, надо полагать, дагестанские общественно-политические реалии того времени, существующие уже местные традиции в сфере наказаний за уголовные преступления, а также – общий уровень морально-духовного развития в среде населения (формально мусульманского) обитавшего на подвластных землях, названные князья стали накладывать на преступников штрафы- композиции.

Так, на человека, «который нанесет другому рану», горские князья раннеисламской эпохи налагать решили одного быка, в свою, думается, пользу. В данном случае будет небезынтересным указать, вероятно, на то, – первым делом – что европейские народы средневековья (германцы, кельты и часть славян) разделяли понятия «рана» и «увечие» и назначили за них различные по размерам выкупы. Так, за увечья (отсечение руки, ноги или уха и за выкол одного глаза) названные народы назначали – в своих юридических текстах – штраф равный, в стоимостном выражении, «половине того, который требуется за убийство». За ранение же (вышиб зуба, повреждение бровей и губ, и т. д.) размеры штрафов устанавливались у них несколько меньшие. Отмечу здесь также, что практически это же самое имело место и у шумерийцев III тыс. до н. э. (по Законам Ур-Намму), у западносемитских племен амореев – осевших в Эшнунне начала II тыс. до н. э., у индоевропейцев по своему языку хеттов – обитателей в Малой Азии (середина II тыс. до н. э.), у франков Vв. н. э., у ютов Британии, у англо-саксов 1Х-Хвв. и т. д., и, причем, каждый раз с виновного (с того, кто нанес увечье или рану –) взимались штрафы различного размера.. Что же касается шариата, то он выделяет: во-первых, тяжкое членовредительство (лишение обоих органов зрения или слуха, органов речи, рук, ног, пальцев), за которое назначается равное возмездие преступнику

(кисас) или же полный дият; во-вторых, менее тяжкое членовредительство (лишение одного органа зрения или слуха, одной руки или ноги), за которое назначается половина дията, при том, что за еще менее значимые раны шариат определяет лишь штрафы стоимостью от 1/3 до 1/20 полного дията. Выплат же в пользу власти, которые имели хождение по Дагестану вплоть до эпохи Имамата, а тем более – в пользу правящего князя (выделение последнему части штрафа с преступника), мусульманский «закон», то есть шариат, не признает.

Наказание соответствующее одному быку – в качестве штрафа, -решили князья Дагестана (XVв.) применять в отношении «каждого, кто украл имущество принадлежащее другому человеку; у авароязычных ободинцев XVIIв. была адатная норма: на того, «кто будет уличен в воровстве необходимо [наложить] быка стоимостью в десять овец». В данной связи укажем здесь первым делом на то, что мусульманское право относит воровство к числу преступлений направленных «против Бога», ибо его порицает Коран, который требует тут: «Вору и воровке отсекайте их руки», в то время как доисламское право, к примеру, Ирана, гласило: «за кражу полагается» ставить на лицо вора «клеймо» области, в которой случилось преступление. Поэтому в шафиитских регионах, одним из которых является Восточный Кавказ, и, естественно, Дагестан, следовало бы отрубать ворам правые и левые руки, причем даже за относительно мелкие кражи совершенными ими – за воровство вещи, чья стоимость выше 3-х дирхемов. Вместе с этим, однако, небезынтересным будет указать тут, видимо, и на то, что согласно тексту одного из дагестанских правовых актов XVIIв. (происходящего с той части Дагестана, которая известна была издавна как Аваристан), общинная по форме власть, существовавшая на маленькой горной территории, признававшей княжеский сюзеренитет, наложила, причем с общего согласия жителей двух селений, «одного быка» стоимостью в восемь овец (соответствует это примерно 800 долларам в ценах РФ) «на того, кто украдет что-либо».

В стороне от указанного юридического процесса не оказались и влиятельные общины раннемусуль