Следствия идеальности сознания

Первым достаточно парадоксальным следствием идеальности сознания является то, что оно само для себя и другого сознания несозерцаемо и непереживаемо, а только знаемо, мыслимо, открыто себе лишь в рефлексии (которая, правда, является свойством сознания). Когда мы созерцаем, то созерцается не само созерцание, а созерцаемый предмет. То же и с переживанием. В созерцании и переживании сознание созерцает и переживает не само себя, а нечто другое, но в этом другом схватывает и себя. Сознание идеально, а идеальное есть снятое. Его бытие подобно (аналогия, понятно, не строгая) бытию растения в семени. Оно там есть в снятом виде, идеально, а не реально, поэтому его нельзя обнаружить в семени эмпирически. Так и в случае с сознанием. Оно есть, но природа его идеальна, поэтому оно эмпирически не обнаруживаемо.

Второе следствие. Мы привычно говорим, что мир, который мы знаем, обнаруживается в сознании (отражается в… и т.п.). Но феноменологически это не так: мир обнаруживается вовсе не в, а для сознания, перед ним. Но все же феномены (содержания) сознания по определению принадлежат ему. Отсюда следует, что феноменологически невозможно установить, что от чего причинно зависит – сознание от мира или мир от сознания (что и делает феноменологическую редукцию осмысленным актом). Сознание есть, наличествует — и это создает мир и его открытость для меня. Сознания нет – и ничего нет для меня. Не потому, что нет мира (это вопрос открытый), а потому, что нет меня.

Благодаря идеальности сознание бесконечно и является ключом и интенцией к бесконечности. Оно не ограничено в своей предметно-конституирующей деятельности. Горизонты ожиданий и горизонты горизонтов ожиданий определяют хронотопи-

 

 

ческую открытость сознания. Это невозможно для неидеальной данности. Гуссерль различает два аспекта противоположения идеального и реального. Если в эмпирическом аспекте реальна объективность, идеально сознание, то в феноменологическом аспекте реален феномен, а идеальна его интенционально-конституированная предметность (содержание). Именно в этой своей идеальности она не ограничена. Поэтому сознание всегда есть сознание бесконечного, и интенция к предельному и трансцендентному для него естественна: это есть следствие несовпадения ожидания бесконечного в идеальном содержании с конечностью реальных феноменов.

Идеальность сознания позволяет ему присутствовать в продуктах человеческой деятельности, придавая им субъективность. Оно присутствует в них именно идеально, т.е. в снятом виде. Будучи само идеальным, оно никаким иным способом и не могло бы в них присутствовать.

Идеальность сознания позволяет существовать так называемому “признанному бытию”, существовать идеально между сознанием и реальностью, как душа тотальности. Речь идет о специфических формах социального бытия, которые реальны лишь постольку, поскольку “признаны”, т.е. существуют идеально в сознаниях (речь идет об эмпирическом мире). Например, деньги или власть. Они только тогда реально деньги и власть, когда признаются за таковые некоторым сообществом. Их бытие – признанное бытие. То же можно сказать о суверенитете государства, о договоре, о преступлении и т.д.

Таким же образом существуют произведения искусства, моральные нормы (реальные, т.е. действующие). Существование всего этого в сознании многих людей есть необходимое условие их объективного существования, независимо от сознания одного.

Идеальность как бытие-для-одного (по Гегелю) означает, что и сознание, будучи идеальным, есть бытие-для-одного, а именно – для самого себя. В этом смысле оно не обладает внешним бытием, бытием для другого, а это значит, что другой – в нем, а не перед ним (как у Гегеля конечное – в бесконечном, у Соловьева – частное во всеедином), а это значит, в свою очередь, что сознание не часть мира, а надмирно.

Благодаря идеальности сознание может быть и фактически является многомерным в различных отношениях: различные

 

 

“пласты” сознания сосуществуют. Например “измененные состояния сознания” сосуществуют с “нормальным”. Мифосознание сосуществует с научным сознанием. М. Мамардашвили говорит, что в сознании есть идеологическая размерность. Ее суть в том, что над некоей “естественной” структурой надстраивается “поставленная на голову” и они сосуществуют. Это возможно только в силу идеальности сознания.

Идеальность сознания – источник коренных мировоззренческих проблем, и прежде всего проблемы тождества бытия и мышления. Только в силу идеальности сознания (и мышления в том числе) это тождество возможно. Если бы сознание не обладало идеальностью, оно было бы просто некоторой конечной формой бытия, которая никак не могла бы совпадать с другими формами по определению. Лишь в силу идеальности сознание может отличить себя от бытия и может снять его и в снятом виде отождествить с собой.

Идеальность сознания и язык

 

Идеальность сознания в совокупности с субъективностью порождают проблему “общения сознаний” (интерсубъективности). Каким образом возможно, чтобы содержание одного сознания стало доступно другому? Традиционно решение проблемы видится в связи мышления и языка. Поскольку мышление осуществляется через язык, содержание мышления одного субъекта может быть передано другому субъекту. Важнейшая черта слова – его генерализирующая сила. Слово совмещает в себе единичность феномена с общностью значения. Но почему слово необходимо? Причина – в идеальности сознания. Ощущения и чувства могут существовать вне и до слова (например, у животных). У них есть собственная специфическая материя, их данность не словесна и не опосредована, а непосредственна. Однако они не являются фактом сознания, не став созерцанием и переживанием, а это, как было показано раньше, возможно лишь в единстве с мыслью и тем самым‑со словом. Созерцание и переживание, чтобы обрести свое экзистенциальное значение, требуют номинации, обозначения словом, именования. В человеческом сознании все бытийствующее поименовано. Мы видим некий цвет и называем его, например, красным. И только после (или в акте) именования “красное” становится фактом

 

 

сознания, как и то, что это – цвет. Только в единстве “видения” и именования мы имеем не ощущение, а созерцание. Так же дело обстоит и с чувствами. Только в единстве чувства и его именования и созерцания этого имени мы имеем переживание как факт сознания. Пока ощущения, восприятия, представления, чувства не поименованы, до тех пор они – не в сознании, не сознание, а значит, нет ни горизонта мира, ни жизненного мира личности. “И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым” (Книга Бытия, гл. 2, ст. 20). Значение именования угадано, как видим, давно.

Слово дает сознанию дискретность и определенность. Но слово есть знак, и, следовательно, означаемое содержится в нем идеально. Слово “дом” не есть дом, но в нем идеально присутствует дом во всех ипостасях сознания: и образ, и переживание, и мысль – все сразу и по отдельности. Неточно поэтому утверждать, что слово относится только к мысли. В слове – все сознание. Конечно, если слово обозначает теоретический объект, то в нем только мысль; но мы знаем свою неустранимую склонность изображать теоретические объекты (например, атом или электромагнитную волну) и переживать их. Таким образом, вне языка, вне слова нет сознания и жизненного мира человека (речь, конечно, идет не о психической жизни в целом, а именно о жизни в сознании). Идеальность сознания требует языка и является следствием его. Язык же является и единственным средством “общения сознаний”. Именно в этой связи формируются идеи философской герменевтики, согласно которым “всякое понимание есть проблема языковая...оно достигается...в медиуме языковости” (36, с. 43).