Содержательные (предметные) формы опыта

Сознание интенционально, т.е. всегда — “сознание о…”. Нельзя ли каким-либо образом систематизировать то, что стоит за этим “о”? Логично допустить, что интенциональные акты (акты интендирования) конституируют не просто отдельные предметности, но типологически различные предметные поля, что существует некая глубина интендирования, образующая иерархию предметных полей в жизненном мире личности. Конечно, это не

 

 

ано феноменально, но обнаруживается анализом объективированных форм сознания (текстов культуры и поведения людей).

Предметные поля, образованные благодаря различию глубины интендирования, мы будем называть предметными (содержательными) формами опыта сознания. Мы выделяем их четыре: опыт повседневности, сущностный, ценностный и мистический. В каждом из них предметность определенного рода. Сформулируем центральную идею, касающуюся этой иерархии содержательных форм: в том порядке, как они названы, они выражают тенденцию углубления интендирования в направлении к трансцендентному.

Содержание опыта повседневности — привычное, обыденное. Это — конституирование в жизненном мире таких предметностей, которые сопровождаются “чувством” привычности, неновизны, постоянно данного или повторяющегося. Все фрагменты (феномены) этого поля хотя бы примерно равноправны, равнозначны.

Опыт повседневности

Впервые серьезно в европейской философии тему повседневности проанализировал М. Хайдеггер (216). Он дает онтологический анализ повседневности как “исходного” модуса бытия присутствия (216, с. 167). Ему свойственны “незаметность и самопонятность” (с. 121), а схватывается он через такие понятия-экзистенциалы,как “средняя понятливость”, со - бытие, заботливость, дистанция и т.д. Хайдеггер дал толчок развившемуся интересу к теме “повседневность” во второй половине нашего века. Один из первопроходцев этой темы — французский философ-публицист Морис Бланшо. В статье (23) он формулирует парадоксальную идею: “Повседневность — самое трудное для мысли”. Дальнейшая замечательная характеристика разрушает парадокс: “какой стороной ни поворачивай повседневность, у нее есть главная черта: она не дается в руки. Она из области незначительного, а в незначительности нет ни подлинности, ни реальности, ни загадки, хотя в нем же, не исключено, источник любых значений. Будничное неуловимо <…> еще одна черта повседневности — что ее никогда не видишь впервые ” (23, с. 153; курсив мой. - А.К.). Бланшо говорит о “языке” повседневности, а значит, в сущности, о повседневном сознании.

 

 

Итак, в феноменологическом смысле опыт повседневности формирует предметное поле, переживаемое как привычное. Подчеркнем: повседневность сознания определяется не тем, какие предметы в него входят, а тем, как к ним относится наше Я. Это — отношение как к привычному, по чему “взгляд” (мысль, чувство) скользит, не задерживаясь особо, не выделяя что-то из всего прочего. Повседневными могут быть и созерцание, и переживание, и мысль, а в конкретной предметности — и обиходные вещи (дом, работа, семья), и не для всех обиходные (числа, теоремы, законы, идеи души и греха и т.п.). Поскольку они в сознании привычны, обыденны и не являются предметом анализирующей активности, они в опыте повседневности. Для повседневного сознания характерны стремление и способность “втягивать” в себя любую вещь, тему, проблему, идею, которой оно касается. Эту “засасывающую” силу предельно обнаженно описал Ф.М. Достоевский в психологии “подпольного человека”, который рассуждает так: “Миру ли рухнуть или мне чаю не напиться? По мне — так лучше мир пусть рухнет, а мне чаю напиться”. Предельно значительное приравнивается к предельно повседневному. Повседневное сознание линейно и плоско. В нем все однородно и все незначительно в силу привычности.

Однако сказанное не означает, что само это сознание “незначительно” или “низко”. Напротив, оно фундаментально в феноменологическом и экзистенциальном смысле. Если Бланшо говорит, что “не исключено”, что в нем источник всех знаний, то мы утверждаем, что так именно и есть: оно начало всех начал в сознании. Никакое сознание не свободно от этого содержательного поля, “слой повседневности” содержится в любом. В нем формируются фундаментальные онтологическое, гносеологическое и аксиологическое убеждения в реальности и познаваемости мира, в существовании ценностей. Это рождает чувство прочности, устойчивости бытия. В нем формируется ментальность сообществ, выражающая “повседневный облик коллективного сознания” (53, с. 7). Здесь формируется основа жизненного мира: предрассудки и верования, исходные мнения, которые — в силу беспроблемности и несамокритичности повседневного сознания — имеют значение бессознательной нормы, установки и в смысле миропонимания и в смысле поведения. Они образуют мифологему сознания, включающую основ-

 

 

ные (исходные) значимости и смыслы естественного человека. Как отметил — на наш взгляд совершенно справедливо — М. Бланшо, в повседневности человек живет как “человек вообще”: “Повседневность и есть способ, которым человек … удерживается в анонимности просто человеческого” (23, с. 154).

М. Хайдеггер рассуждал как бы “с другого конца”, но об этом же. Поставив вопрос о кто бытия присутствия в модусе повседневности, он отвечает: “… кто не этот и не тот, не сам человек и не некоторые и не сумма всех. “Кто” тут неизвестного рода, “ люди ” (216, с. 126). И далее: “Люди, которые не суть нечто определенное и которые суть все, хотя и не как сумма, приписывают повседневности способ бытия ” (216, с.127, курсив мой, - А.К.). Однако для Хайдеггера существенна мысль, что модус повседневности ведет к “падению присутствия”, т.е. он как бы “несобственный”, что в корне противоречит идее фундаментальности повседневного сознания, которую отстаиваем мы. “Будни одинаковы для всех” (Бланшо) — и это обеспечивает главное экзистенциальное значение опыта повседневности: его достаточно для того, чтобы быть человеком (хотя он и не исчерпывает человека).

По очень точной и глубокой (на наш взгляд) характеристике А.В. Ахутина (9) повседневное сознание “замкнуто” или “скрыто”, оно как бы и не сознание, а инстинкт, и оно таково “в любом устойчивом и хорошо воспроизводящемся мире повседневности” (9, с. 6). Феноменологически это значит: на этой первой ступени интендирования сознание создает “устойчивый и хорошо воспроизводящийся” жизненный мир.