Понимание как состояние сознания

Так что же такое понимание? Если удивление-непонимание есть некоторое неравновесие в жизненном мире, то отсюда следуют два очевидных вывода.

Во-первых, в задаче понимания не может не участвовать память: ведь если актуальный опыт есть момент сознания здесь и теперь, то прошлый опыт существует лишь в памяти, и чтобы удивление-непонимание возникло, он должен актуализироваться ретенциально и должна существовать операция сравнения его с новым опытом, тоже уже ставшим ретенцией. Весь этот комплекс опыта воспоминания может возникнуть как целое и быть подвергнут рефлексивному рассмотрению, что и ведет к задаче понимания, формулируемой рационально.

Во-вторых, процесс решения задачи понимания, конечный акт понимания заключается в том, что конфликт в жизненном мире разрешается путем его переконструирования на ретенциальном уровне таким образом, что изменяются некоторые значимости и формируются новые смыслы. Новое равновесие и дает “чувство” понимания. Это значит, что понимание всегда есть субъективное (принадлежащее субъекту) переживание того факта, что новый опыт вошел в жизненный мир, пришел в со-

 

 

гласие с целым, приобрел экзистенциальную значимость, обогатив жизненный мир понимающего. В этом смысле понимание есть способ бытия, имеет онтологическую природу.

Понимание как предметное отношение

Рассмотрение понимания в отвлечении от того, на что оно направлено недостаточно, так как его направленность на нечто – его неотъемлемое свойство. Это нечто может быть разнообразной природы: вещь, свойство, событие, творение духа, текст, другой субъект и т.д. Если мы хотим иметь общий образ понимания, надо установить, в какое одинаковое отношение приводится цельное сознание к этим разнообразным проявлениям его интенциональности. Здесь уместно вспомнить хайдеггеровскую характеристику понимания как “отношения, вдающегося в связь истины бытия с существом человека”. Оно не только уместно, но и является ответом на поставленный вопрос. Существо человека – его экзистенция, его жизненный мир с его горизонтом, значимостями и смыслами. Понимаемая (непонимаемая) предметность в удивлении полагается как внешнее этому существу, но, как и само это существо, есть истина бытия в ее скрытости. Понимание оказывается горизонтом открытости, где происходит “набрасывание” существа человека на истину бытия (или обратно: это одно и то же), т.е. происходит отождествление понимающего и понимаемого (но не психологическое). Это отождествление в сути бытия есть искомое нами отношение. (Отметим в скобках, что это рассуждение — не изложение точки зрения Хайдеггера, а использование его идеи для объяснения понимания в рамках МЕР). Оно (отношение) как таковое не зависит природы понимаемой предметности или субъективности, поэтому и “механизм” его установления в принципе должен быть одним и тем же, хотя эмпирически может выглядеть различно.

Понимание другого субъекта

Как “прорваться” к другому? Ответ уже есть: отождествившись с ним. Но как? Необходимой предпосылкой удивления – непонимания – понимания является интерес к предмету понимания, он должен быть предметом переживания, т.е. экзистенциально значимым. Но что значит “интерес к человеку”? Чело-

 

 

век ведь сложен (тело, душа, поступки, одежда и т.д.). Понимание его внешних определений (данных в созерцании) ничем не отличается от понимания вещей (о чем речь дальше) Непосредственно же под задачей “понять человека” всегда имеется в виду понять его внутренний мир, или его субъективность. Но жизненный мир личности скрыт от другого. Как же тогда он может удивить? Мы уже знаем, что язык как речь свидетельствует о другом сознании и “выдает” его. В речи жизненный мир раскрывается прямо или косвенно. Есть и еще один “язык” и соответственно речь — язык поступков, поведения, деятельности, привычек. На практике мы чаще всего и судим о человеке по этим знакам его внутреннего мира. А. Камю в этой связи писал: “Судя по всему, другой человек всегда останется для нас непознанным... Но практически я знаю людей, признаю их таковыми по их поведению, совокупности их действий, по тем следствиям, которые порождаются их поступками... Человек определяется разыгрываемыми им комедиями ничуть не меньше, чем искренними порывами души” (87, с.229).

Что же может вызывать в тексте речи и тексте поведения удивление? По общему правилу: если он не оправдывает ожиданий. Следовательно, мы должны сначала что-то ожидать от человека—или от этого вот, или от него как “человека вообще”. Значит, удивление и желание понять (при непременном небезразличии) возникает, когда в речи или поступках субъекта обнаруживаются противоречия либо (1) абстрактно-всеобщим нормам (в моем понимании), либо (2) моим ожиданиям, связанным именно с этим человеком. Таким образом, понимание другой субъективности‑это не просто понимание слова или поступка: сквозь них должен “высветиться” жизненный мир другой личности. А это значит, что в задаче понимания я всегда, без исключений, должен соотнести понимаемое с моим жизненным миром и моей субъективной рациональностью. Следовательно: понять другого не означает ничего иного, как понять мой опыт с другим. Логически это означает единственное: “впустить” чужую субъективность в себя‑значит оживить в себе в качестве своих ее горизонты ожиданий. Но возможно ли это? Возможно – в диалоге.

Диалог‑это разговор, отвечающий ряду требований. Он должен базироваться на том, что Гегель называл “признающим са-

 

 

мосознанием”, на признании Другого субъектом взаимодействия (в данном случае – разговора), а не объектом воздействия. “Признающее самосознание”, переходящее во “всеобщее самосознание”, есть, по Гегелю, первое определение разума. Отсюда следует, что к диалогу способны лишь разумные существа и наоборот – способность к диалогу и его фактическая реализация свидетельствует о разумности стремящихся понять друг друга субъектов. Диалог – не спор, а сотрудничество в отыскании истины, участники диалога не навязывают свое мнения, а раскрываются навстречу друг другу, в нем присутствует презумпция того, что в словах другого есть истина, которую я должен усвоить. Стороны должны иметь общую базу пред-рассудков (по Гадамеру), т.е. закрепленное в общем языке членение мира (первичная членораздельность мира должна быть общей).

Вне этих условий диалог невозможен и понимание не наступает. “Тот, кто хочет понять, должен быть готов услышать” (36, с. 77). В диалоге “каждый обретает себя в другом, изменяя себя по образу другого (36, с.87; курсив мой.‑ А.К.). Последним и решается задача “впустить в себя другую субъективность”.

Наличие сферы общих (тождественных) смыслов обязательно для понимания другого субъекта. Если же применить к анализу проблемы гегелевскую концепцию “всеобщего самопознания” (что вполне уместно), то можно сказать, что к диалогу способны лишь разумные существа и, напротив, способность к диалогу и его фактическое наличие свидетельствует о разумности стремящихся понять друг друга субъектов.

В силу уникальности жизненного мира каждой личности общие смыслы составляют лишь грань, кроме того, каждый человек еще ведь и тайна для себя. Поэтому абсолютное, полное, законченное понимание невозможно. И сам человек открыт для будущего, в котором глубины бессознательного могут привести к непредсказуемым текстам. Поэтому сучившееся понимание ограничено, зато возможность его углубления открыта.

Когда речь идет о понимании объективированной субъективности, т.е. созданных законченных текстов — научных, философских, художественных и т.д., тогда автор не может принять участия в диалоге, и в силу этого открывается обширное поле для понимания как интерпретации. Интерпретация есть по своей логической сущности интроекция в текст предпо-

 

 

лагаемых смыслов, которые в нем эксплицитно не выражены. Результатом интерпретации-процедуры является интерпретация ‑ текст, созданный понимающим (интерпретатором), который может быть высказан или написан. Этот текст – сложный сплав интерпретируемого объекта и жизненного мира интерпретатора. Этот текст, однако, не понимание, ибо понимание как таковое рационально не может быть выражено. Текст-интерпретация‑это бытие интерпретируемого текста в жизненном мире интерпретатора, а для другого – его демонстрация, которая, в свою очередь, может быть интерпретирована. Такого рода интерпретации приобретают автономное существование и могут быть, по существу, оригинальными произведениями (это зависит от таланта интерпретатора). В этом смысле интерпретация всегда соавторство (как и любая процедура понимания, т.е. понимание есть творчество. Однако когда задача понимания ставится как научная, нельзя забывать, что “текст лучше знает”, что именно он в его конкретном составе создает возможность разнообразных интерпретаций. Интерпретация в этом смысле должна быть отличена от “размышлений по поводу”, которые вовсе не ставят задачу понимания. Но различные тексты неравноценны как опора для интерпретации и для размышлений. М. Фуко предложил понятие “создатель дискурсивности”, которое обозначает такого автора, который кроме собственных текстов, продуцирует возможность и для создания других текстов, для трансформации, переосмысления собственных понятий и творческих импульсов. Не всякий автор и не всякий текст таков. Если вспомнить характеристику истории метафизики как “комментария к Платону” (Хайдеггер) и согласиться с ней, то Платон предстает как мощный “создатель дискурсивности” в отличие, скажем, от Гельвеция или Ламетри, бывших заметными фигурами своего времени, но как бы “исчерпанных”. Значит, можно говорить об объективной мере насыщенности текста смыслами, символами (точнее – конструкционными предпосылками отыскания смыслов и символов). Это означает, что подлинная интерпретация – не чистая субъективность и творчество, а именно со-творчество. Однако эта мера не может быть обнаружена иначе, чем постфактум через разрастающиеся или прекращающиеся интерпретации. Всякий раз, однако, круг вопросов определяется не только текстом, но и жизненным миром интерпретатора.

 

 

Понимание вещи

Поскольку феномен понимания один и тот же независимо от того, что понимается, вещь может быть понята через раскрытие ее субъективности путем диалога с ней. Тут нам пригодится трактовка Я Ортеги-и-Гассета. По Ортеге, Я есть “вещь, рассмотренная изнутри”. В этом (и только в этом) смысле можно говорить о субъективности вещи как ее внутреннем для-себя-мире, а горизонт ее ожиданий тогда – это спектр возможностей его (“жизненного мира вещи”) проявлений и изменений вещи, т.е. вещи присуща некая тотальность как ее энтелехия. Понять вещь – значит “схватить” эту энтелехию, а не отдельные признаки вещи или даже их сумму. Это в данном случае и будет обозначать – слиться с вещью и “увидеть ее судьбу ее собственными глазами”. Об этом выразительно писал А.Ф. Лосев: “Вбирать в себя смысл вещи... ничего иного не значит, как то, чтобы отождествить этот смысл с нами самими, а нас – с ним самим. Понять вещь – значит, взять ее смысл, перенести его на то или иное ее инобытие, например на меня (я и мое сознание в отношении данной вещи тоже ведь есть иное инобытие), и – отождествить с этим инобытием”. Да, конечно, но как это сделать? Это не рациональная операция. Понимание вещи не достигается в рациональном познании ее свойств, оно – результат практического “общения” с ней. Вещь в положении “подручного”, “средства” – вот действительный объект понимания. Вещь может быть понята именно в ее подручности. Вне этого она познается, а не понимается. “Озабоченное” отношение к вещи есть отношение с переживанием, а это – необходимое условие понимания. В результате “озабоченного” общения с вещью моя субъективность становится субъективностью этой вещи, слилась с ней, и мы полностью подчиняемся друг другу. Вещь стала послушна субъекту, а субъект — послушен вещи, т.е. происходит абсолютно то же самое, что и в диалоге между субъектами. Например, мастер-столяр понимает дерево, и оно послушно ему, но и он, мастер, послушен дереву, действует (“разговаривает”) с ним на его языке. Напротив, неопытный человек, даже если он и знает теоретически свойства дерева, не справляется с ним, так как, зная его, не понимает. То же самое можно сказать о понимании формулы математиком, прибора – физиком-экспериментатором, мяча – футбольным мастером и т.д. Во всех случаях понимание не знание вещи, а проникновение в ее “душу”. Осуществляется пони-

 

 

мание вещи в “диалоге”, в “разговоре” с ней. Только уважая вещь, можно вести с ней “разговор”. Вечный диалог со своим предметом ведет любой мастер: столяр‑с деревом, скульптор – с глиной и камнем, математик — с числами и формулами, философ ‑ с идеями... Чтобы получить от вещи нормальный ответ, я должен задать ей нормальный уважительный вопрос, в котором я признаю ее (вещи) самобытность и право вести себя “как она хочет” (т.е. считаюсь с уже известными ее свойствами). В противном случае вещь “не раскроется”, “не впустит” меня в себя, в свою душу. Понимание вещи идет (вернее, может и должно идти) параллельно познанию и своеобразно (и относительно, конечно) венчает его.