Гуманизм и объективная реальность

№1.Многоликость гуманизма. Среди объективных причин, бесспорно, выделяется многогранность явления, именуемого гуманизм. Как можно видеть из предыдущего анализа, он представляет собой самый сложный, многофакторный и содержательный феномен культуры. Справедливо было бы сказать, что он есть не столько даже явление, сколько процесс, крайне динамичный, противоречивый и текучий, находящийся в постоянном диалектическом движении и поиске. А его развитие происходит не циклически, а эволюционно. Возникающие в нем те или иные идеальные и материальные составляющие не повторяют пройденное, а каждый раз представляют собой шаги в неведомое. К тому же, из-за жесточайшей конкуренции со стороны цивилизации социалистического (традиционного) типа путь гуманизма никогда не был прям и гладок, но всегда сопровождался взлетами и падениями, ускорениями и торможениями. Благодаря чему развертывание во времени тех или иных составляющих гуманизма происходило чрезвычайно неравномерно, что затрудняло видение причинно-следственных связей, формировавших его как целостность теории и практики.

№2. Различие условий его рождения и возрождения. Рождение и возрождение гуманизма происходило в принципиально различных условиях. Античный гуманизм рождался «с чистого листа», на почве, еще не засоренной сорняками ханжеского богословия, на земле, над которой еще носился дух независимости и сияло солнце свободы. И сам факт его рождения был плодом совместных усилий, как тысяч безвестных о-ординаров: земледельцев, ремесленников и торговцев, так и оставивших свое имя в истории человечества альфа-индивидов: политиков-реформаторов, философов, трагиков, историков, комедиографов, поэтов, геометров, скульпторов и т.д. То был гуманизм целостный, совмещавший в себе как теорию, так и практику равноправных, уважительных отношений, как между гражданами (по «горизонтали»), так и между гражданами, обществом и государством (3D связи по «горизонтали и «вертикали»). Иначе говоря, то был гуманизм демократический. Его римский «отпрыск», не обладая талантами своего гениального «наставника», тем не менее, кое-что у него перенял в форме республиканского гуманизма. Но и это несколько ущербное «кое-что» Рим, в конечном счете, извратил, преобразовавшись в империю. Так что из культурных руин, доставшихся в наследство германским варварам и италийцам, мало что напоминало изначальный блестящий оригинал.

Возрождение же гуманизма состоялось в разительном контрасте с его рождением, а именно – в застенках враждебной ему тирании авторитаризма, куда проникал лишь сумеречный свет неба, затянутого плотными тучами христианства. И воскрешали его люди, которые, преследуя свои частные и корпоративные интересы, не видели необходимости объединять свои усилия. Тем более что идеалы демократии, элевтерии и исономии одним из них были враждебны, другим чужды, третьим неведомы. Потому-то с первого момента возрождения гуманизма прежняя целостность его теории и практики оказалась разорванной реалиями христианской (и социалистической – по нашей терминологии) контрреволюции, происшедшей в общественном сознании европейцев. Таким образом прорыв в царство свободы возрожденному гуманизму пришлось совершать не синхронно по всей «линии фронта», а по частям, там и тогда, где и когда он нащупывал наиболее уязвимые и слабые места обороны в монолитной цитадели социализма (по утвердившейся терминологии – феодализма).

Так, в частности, мировоззренческая и политическая составляющие гуманизма изначально испытывали со стороны церкви и монархии сопротивление несравненно более жесткое, чем культурная и правовая его составляющие. Посему и не удивительно, что, например, живопись и скульптура, риторика и Римское право возродились быстро и победоносно, а свободомыслию и демократии пришлось развиваться в латентной форме, не привлекая до поры до времени внимания противника. Все вместе взятое придало эволюции гуманизма от момента его появления на свет до дней нынешних беспрецедентную сложность, многоплановость и противоречивость. Это и способствовало утрате: а) целостности комплекса его теории и практики, б) понимания генетической связи между античной и современной западной цивилизациями.

Герой Ренессанса – Ф. Петрарка, будучи доверенным лицом кардинала Колонны, всемерно содействовал укреплению господства католического престола. Макиавелли был монархистом до кончиков ногтей. Великий бунтарь Бруно не признавал принципов демократии и равенства гражданских прав. Причины существования социальной несправедливости, богатства и нищеты Кампанелла видел в частной собственности. Спрашивается, могли ли эти корифеи итальянского Ренессанса и их единомышленники – Валла, Альберти, Фичино, Мирандола, составлявшие элиту художественной интеллигенции своего времени, видеть связь теории человеколюбия с экономическими и политическими институтами практического человекоуважения, которыми руководствовались афинские гуманисты времен Солона, Клисфена и Перикла? Разумеется, нет, поскольку, как справедливо заметил Ч. Сноу, даже сегодня художественная интеллигенция не прозрела. [220] И посему, справедливо будет определить эту ступень гуманизма как аристократическую.

Сколь ни односторонне происходил процесс возрождения идей гуманизма в Италии, еще более однобоко они проявлялись на германской почве. Что не удивительно, поскольку в Италии интеллигенция возрождалась, тогда как в Германии она только-только зарождалась. У потомков воинственных и бесшабашных вандалов и готов, тевтонов и аллеманов города и городская культура начали формироваться только к концу первого тысячелетия. А германская интеллигенция явилась на свет в люльке христианства, под колокольный звон и молитвы монахов. Могли ли немецкие интеллектуалы – У. Фон Гуттен, Ф. Меланхтон, И. Кеплер, А. Дюрер – современники итальянских гуманистов разделять убеждения и идеалы последних? Разумеется, нет. Если итальянцы уже испытывали сомнения в способности церкви к самоочищению, то немцы еще были исполнены энтузиазма и веры в свою миссию обновителей церкви. Если интеллигент Кампанелла уже разочаровался в частной собственности, то бюргеры М. Лютер и Ж. Кальвин, напротив, едва вошли во вкус умножения этой самой собственности.

Возглавив бунт против монопольного положения «Святой» Римской церкви, они ссылались на невозможность и далее терпеть ее злоупотребления. Но лозунг борьбы за радикальное очищение католицизма, погрязшего во всевозможных преступлениях против нравственности, был на деле лишь дымовой завесой, за которой велась совершенно иная борьба – за свободу частной собственности и предпринимательства. В революции протестантов за требованием обновления веры стояли вполне земные мотивы и цели, которые поднимали против Рима зарождающееся (благодаря частной собственности) сословие ремесленников и купцов Северной и Центральной Европы. Они сражались с именем Христа на устах, но с верой в Маммону в сердце и мечтой о хрематистике. Может быть точно так же, как земледельцам, ремесленникам и купцам Аттики, им могло бы придти в голову понимание необходимости соединения хозяйственной самостоятельности с принципами элевтерии и мировоззренческого плюрализма, демократии и исономии. Но предрассудки, порожденные тысячелетней диктатурой христианства, не позволили раскрыться их глазам. Это возрождение практического гуманизма мы назовем буржуазным. (Отчасти прозреть удалось лишь английским пуританам. Гонимые короной за свои убеждения, они лучше других своих современников усвоили мысль о взаимной связи веротерпимости, политической независимости и экономической свободы. Это понимание послужило залогом наиболее успешного, динамичного и непротиворечивого развития капитализма в Новое время в созданной ими стране – США).

Отсюда то взаимное непонимание и глубокое отчуждение, которое пролегло между деятелями итальянского Ренессанса и вождями немецкой Реформации, возродившие гуманизм под маской бюргерства. Ибо одни вдохновлялись греко-римской культурой, другие греко-римской частной собственностью. Но ни те, ни другие не увидели единства идейных истоков, питавших, как им казалось, их противоположные жизненные позиции. Ни те, ни другие не догадывались, что воюют по одну сторону баррикад и делают одно общее дело реабилитации человека.

Свой посильный вклад в возрождение гуманизма внесли и другие европейские интеллектуалы, прежде всего англичане (Т. Мор, Ф. Бэкон, У. Шекспир) и голландцы (Эразм Роттердамский), французы (М. Монтень) и швейцарцы (Ж. Кальвин, Т. Парацельс). Естественно, что глубина их восприятия и реализации идей античного гуманизма, были столь же скромными, сколь и у немцев. Их видение гуманизма страдало такой же противоречивостью и узостью. Пожалуй, один только Дж. Локк явился тем редким, но счастливым исключением из правила. Его прозорливость способствовала миграции идей гуманизма в Новый свет.

№ 3. Противоречивость эволюции гуманизма. Особенно контрастным оказался процесс утверждения гуманизма в Новое время. Первый пример – Великая французская революция. Очищающий ветер перемен, поднятый ею, «все смешал» в коллективном сознании европейцев. Он потряс основы старого несправедливого и деградирующего миропорядка. Но он же вывел на авансцену истории плеяду новых «героев» – биржевых гиен, ростовщиков-вампиров, трутней-рантье и т. д. Вид торжества этих алчных рабов золотого тельца, разумеется, не мог вызвать у честных тружеников ничего, кроме отвращения, и порождал у них ностальгию по «старым, добрым временам». Разочаровал и Наполеон, совершив кульбит, превратившись из защитника республики в ее душителя.

Другой пример дал процесс складывания английского первоначального капитала. Его формированием занимались люди, одновременно служившие не двум даже, а трем царям – небесному, земному и золотому тельцу. Именно в этом отношении «новые англичане» преуспели более других. Помещики – сгоняя своих бесправных соотечественников с их земель; пираты – грабя испанские галеоны; колонизаторы – обирая народы Востока; торговцы – обкрадывая своих и чужих. При этом вся нация присягала на верность короне. Спрашивается – кто в этой атмосфере лихорадочного делания денег мог догадываться о связи «их» новоявленного капитализма с античным миром?

Третий пример – промышленная революция XVIII – XIX вв. Ее решающий вклад в благородное дело повышения качества и комфортности жизни неоспорим. Но, вместе с тем, она возродила либерализм – римскую порчу афинского демократического гуманизма. Взгляд на собственность как на инструмент и конечную цель личного обогащения в рамках рыночных отношений, получивший распространение у римских нобилей, вновь предстал в Европе, возрождавшей «свой» капитализм из той грязи, в которую она была погружена целое тысячелетие. Либерализм, как старый, так и новый, отражал интересы не большинства, а меньшинства общества – олигархов и их окружение. Либерал-экономист – выходец из мира традиционного («азиатского» – Марксу, или административного – как угодно) способа производства. Свобода для него – свобода душить оппонентов всеми доступными ему средствами. Демократия ненавистна ему как быку красная тряпка. Этот-то клан людей, по преимуществу, и олицетворял собой корпорацию «новых» капиталистов Европы, дискредитируя функции частной собственности и идеалы демократии. Алчность именно этого сорта людей взорвала Европу в 1914 г., втянув в свои бандитские разборки весь мир. Эта негативная, но неизбежная сторона прогресса оказалась непонятой художественной интеллигенцией Запада (здесь опять сошлюсь на Ч. Сноу). И тем усилила неразбериху, касающуюся вопроса отношений между теорией и практикой гуманизма.

№ 4. Образование и распад СССР. Масло в огонь подлил К. Маркс доказательством того, что все беды человечества от частной собственности, и тем расколов европейские нации изнутри по линии идеологических и социальных интересов. К великому нашему сожалению его инсинуации нашли особенно благодатную почву в России. Первоначальные успехи строительства в СССР «нового» общества произвели такое смятение в умах интеллигенции, что многие из них поверили, будто Маркс прав, и мировое сообщество сподобится счастья только тогда, когда вовсе избавится от своего врага. Кто в этих условиях мог быть над «схваткой»? Особенно если принять во внимание величайшие потрясения, испытанные Европой во 2-й Мировой войне, когда пошатнулась сама вера в способность цивилизованного человека не опускаться до уровня зверя? Ведь эта война вскрыла такие противоречия, осмыслить которые в полной мере не удается и сегодня.