Всемирная история как эволюция культуры

Никакая идея не может быть понята без ее истории.

О. Конт

Решающих посвятить себя изучению истории часто подкупает обманчивая легкость и доступность предмета исследования. Ведь историю делаем мы – люди и, казалось бы, кому, как не нам, разбираться в причинах и следствиях наших деяний, нынешних и прошлых. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что осмыслить и воссоздать верное представление об этом прошлом совсем не так просто. Особенно, если речь идет о человечестве в целом. Профессионалы видят здесь столько трудностей, что одни из них предпочитают сосредотачивать свои усилия на изучении частных или общих проблем истории собственной (национальной) цивилизации или истории цивилизаций целого региона. Другие ограничиваются анализом развития специфических культурных феноменов: государства, экономики, религии, социальных отношений и т.д. А возможность синтезировать всю эту пеструю мозаику в единую панораму ушедших эпох они благоразумно (если не сказать – с долей ехидства) предоставляют историософам, т.е. философам истории. Предлагая свои реконструкции или модели общечеловеческого прошлого, они полагают, что выявили его общие закономерности и причинно-следственные связи, а также скрытые пружины действий, объясняющие все извивы и особенности течения времени, измеряемого часами всемирной истории. Чаще всего за эту работу берутся философы, реже – социологи, экономисты, этнологи и культурологи, которым не дают покоя лавры Г. Гегеля, К. Маркса, К. Ясперса, Л. Гумилева. С точки зрения профессиональных историков, в результате историческая истина обычно не приобретает ничего нового, либо приобретает гораздо меньше обещанного. При всем том, создаваемые ими схемы «утомляют своим однообразием и… стремлением предвидеть будущее, будь то Страшный Суд, коммунизм, технологическая или экологическая катастрофа или расцвет человеческого разума».[2]

Нашествие метаисториков на поле исторических исследований, как правило, остается без серьезных последствий. Но, по крайней мере, в одном случае это правило было нарушено, и последствия оказались роковыми для Европы ХХ столетия. Я имею в виду трагический опыт реализации идей исторического материализма. Концепция Маркса, увы, была воспринята всерьез на одной шестой части земной суши. Это дало основание философу К. Попперу[3] обвинить автора теории классовой борьбы фактически в провоцировании II Мировой войны. Он считал, что именно навязанный Марксом миру «историцистский» миф о неизбежности наступления эры коммунизма толкнул мир к безумию кровавой бойни, унесшей жизни десятков миллионов людей. Более того, последовательно развивая его мысль, трудно избежать подозрения в том, что Маркс явился своего рода Иоанном Крестителем, не только для В. Ленина и И. Сталина, но и для председателя Мао, Ф. Кастро, Пол Пота и прочих фанатиков идеологий. Впрочем, возможно не слишком лукавят те, кто верит, будто как сам «помазанник», так и его «апостолы» были движимы наилучшими намерениями, да заблуждались. Если допустить вероятность такой гипотезы, нам ничего не останется, как лишний раз убедиться в справедливости поговорки: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

Памятуя, что опыт – критерий истины, мы не можем не признать ложность Марксовой схемы всемирной истории. Но оправдывает ли это, в конечном счете, скепсис историографов по поводу реальности наличия всеобщих, универсальных принципов (или закономерностей), определяющих направление развития человечества? Вероятно, все же – нет! Но тогда крайне желательно знать, в чем конкретно ошибался пророк «всемирно-освободительной миссии» пролетариата; хотя бы для того, чтобы избавиться от иллюзий, смущающих разум еще очень многих людей. Тем более что исходные положения исторического материализма выглядят достаточно наукообразно и правдоподобно.

Как известно, краеугольные камни фундамента учения Маркса составляют эволюционная теория Дарвина и идеалистическая диалектика Гегеля. Первая концепция послужила ему основой положения о прогрессивном развитии общества, вторая – положения о классовой борьбе как проявлении закона отрицания отрицания. Соответствующим образом переработанные, они привели Маркса к мысли о том, что «объективные законы» материального производства требуют перехода от бесклассового (первобытно-коммунистического) общества к классовому, а от него – возвращения к опять-таки бесклассовому, но уже собственно коммунистическому обществу. Тем самым, кстати говоря, реализовывалась гегелевская триада: тезис – антитезис – синтез. Ступени этой триады образовывали общественно-экономические формации. Первобытнообщинный строй «разлагался» и вытеснялся рабовладельческим. Тот тоже «разлагался», оставляя поле битвы феодализму. В свою очередь последний, опять же «разлагаясь», уступал место капитализму. Ну, а тому не оставалось ничего иного, как «разложившись» уже окончательно, расчистить место для своего могильщика – пролетариата, творца истинного, не первобытного коммунизма. Эта череда «разложений» – замещений производила вполне солидное впечатление. Однако уже здесь таился роковой промах. Построенная Марксом последовательность не имела ничего общего с эволюцией, представляя собой некое дурное подобие онтогенеза (от греческого ontos – сущее). Под онтогенезом в биологии понимают индивидуальное развитие каждого отдельного многоклеточного организма. Оно начинается с момента образования оплодотворенной яйцеклетки и завершается старением и гибелью организма. У разных видов животных этот жизненный цикл включает в себя различные, характерные именно для них, стадии развития. Все они контролируются программой (алгоритмом), заложенной в их гены.

Вообще говоря, представление истории общества в виде некоего круговорота жизни восходит к римской традиции. Цицерон, Саллюстий, Флор и др. делили историю римского народа на четыре периода, соответствующих рождению и младенчеству, затем – отрочеству или юности, далее – зрелости и, наконец, – старости или дряхлости. В средние века эту идею развивал св. Августин. В эпоху Просвещения, с преодолением европоцентризма, возникло мнение о множественности миров, каждый из которых проходит свой жизненный цикл. Биологический (или, как иногда говорят, организмический) подход к истории служил основой и для концепций Ш. Фурье, К. Леонтьева, Н. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби, Л. Гумилева. Однако никто из них не принял во внимание, что далеко не у всех организмов онтогенез столь же однолинеен и «прост», как у человека и у млекопитающих вообще. У большинства животных онтогенез сопровождается превращениями (метаморфозами), которые неузнаваемо меняют их строение, образ жизни и внешний вид. Разве прекрасная бабочка и отвратительная (на взгляд обывателя) гусеница не могут показаться существами с разных планет? У одного из видов термитов (Mastotermes darwiniensis) насчитывается 5 личиночных стадий и одна стадия рабочего. В свою очередь, на стадии рабочего особь может перелинять и превратиться в нимфу, а затем, после 3 нимфальных стадий, стать половозрелой формой. Таким образом, жизненный цикл этого примитивнейшего из термитов состоит из 10 стадий. Под диктовку множества метаморфоз проходит жизнь муравьев и других насекомых. Менее драматичен, но все же достаточно извилист жизненный путь рыб, земноводных (саламандр, тритонов, лягушек), яйцекладущих.

Учение исторического материализма с материальным производством в качестве наследственного кода, по существу, копирует – за одним исключением – процесс простейшего, не «отягощенного» метаморфозами онтогенеза. Остается загадкой, какое существование оно предопределяет человечеству по достижению им завершающей, коммунистической стадии развития? Если оно замораживает, исключает какое бы то ни было дальнейшее движение и изменение, то, стало быть, оно возвещает смерть? А если не смерть, то, согласно логике Гегеля, синтез должен смениться новым тезисом, т.е. грядущий коммунизм должен «разложиться», чтобы дать дорогу новому «истинному» (?) рабовладению, и так далее до бесконечности. Или – нет?..

До нынешнего дня все эволюционные изменения, наблюдавшиеся в природе, приводили к увеличению разнообразия видов живых существ. Несмотря на то, что подавляющее их большинство исчезло в ходе естественного отбора, число ныне существующих видов оценивают примерно в пять миллионов. Об эффективности инструмента естественного отбора можно судить по тому, что, по оценкам специалистов, «общее число видов, населявших земной шар с момента возникновения жизни, составляет от одного до нескольких миллиардов»[4]. То есть выжил один вид из миллиона. Хитрость, однако, заключается в том, что естественный отбор действует совсем не так, как того требует гегелевский закон отрицания отрицания. Он не просто замещает «старое новым». Все происходит иначе, гораздо сложнее.

Вымирают только неустойчивые формы (таксоны), тогда как устойчивые благополучно переживают все невзгоды. Первые простейшие одноклеточные (бактерии, сине-зеленые водоросли), появившиеся три-четыре миллиарда лет назад, здравствуют до сих пор. Акулы, заселившие мировой океан 200 миллионов лет назад, хозяйничают в нем и сегодня. При этом старые таксоны адаптируются к новым; те и другие, в свою очередь, адаптируются к непрерывно возникающим новым поколениям устойчивых таксонов, так что этот последовательный ряд все удлиняется и удлиняется. К тому же, следует подчеркнуть, что при конструировании новых форм жизни (филогенезе – от греч phyle – племя, род, вид) эволюция «использует» не только найденные ею прежде «технические решения»: органы зрения, слуха, способы передвижения и т.д., но и прибегает к услугам старых, испытанных форм органики. Так, процесс пищеварения высших животных немыслим без участия микрофлоры, населяющей желудочно-кишечный тракт и состоящей из всевозможных бактерий. Одним словом, развитие при филогенезе происходит, главным образом, путем добавления к старым – новых органов, механизмов, систем жизнеобеспечения организма, а не тотального изменения старых.

Сущность эволюционного процесса, тем самым, заключается в возрастании сложности структуры и функционирования форм и «средств» жизни. Что достигается при этом? Большая независимость организма от внешних условий существования. Усовершенствование органов передвижения и терморегуляции, зрения и слуха, кровеносной, пищеварительной и нервной систем – все это обеспечивает организму большую пластичность и приспособляемость к изменяющимся условиям среды обитания. Пирамида жизни непрерывно растет вверх, и каждая новая ее ступень, взаимодействуя с нижними ступенями, превосходит их своими адаптивными возможностями. Этот-то процесс необратимого усложнения видового разнообразия, происходящего за счет возникновения новых, все более сложных организмов, называют эволюцией или филогенезом. Надо ли доказывать, что как сам человек, так и человеческое общество в целом «устроены» несопоставимо сложнее животных и их сообществ? А коли необходимости в доказательстве этого нет, то спрашивается: как можно думать, что эволюция человеческого рода протекает проще биологической эволюции?

Между тем, складывается впечатление, что, как ни парадоксально, наиболее примитивные представления о человеческой истории свойственны как раз тем, кто декларирует свое знакомство с идеями эволюционизма. Поразительно, но из всего гигантского наследия дарвиновской теории филогенеза Т. Мальтус, К. Маркс, Л. Гумплович и другие социал-дарвинисты усвоили, главным образом, идею естественного отбора. Если мне укажут, что учение Маркса не имеет ничего общего с социал-дарвинизмом, что никто иной, как сам Маркс, жесточайшим образом критиковал выводы «людоеда» (по его словам) Мальтуса, я могу ответить следующим образом: теория классовой борьбы ничем в фактическом смысле слова не отличается от концепции Мальтуса. Как естественный отбор осуществляется через силовые действия среды, так и классовый – через насилие. Фактически теория классовой борьбы требует физического уничтожения одних, «плохих с колыбели» – другими, «хорошими по происхождению». Она подстрекает маргиналов и фанатиков к ордоциду (от лат. ordos – класс, сословие). Она возводит насилие в культ, в единственный способ решения социальных конфликтов.

Можно возразить на это указанием на неправомерность отождествления теории и практики, на то, что теория может быть ложно понята и дурно реализована. Но если это так, то почему гений мирового пролетариата не заложил в свою теорию ничего такого, что предотвращало бы ее ложное использование. Можно идти еще дальше. Если Маркс понял неизбежность грядущей мировой и кровавой классовой бойни, то почему бы ему было не вспомнить свою гуманистическую юность и не попытаться выработать хотя бы какие‑нибудь средства смягчения классовой войны. Нет, напротив, он жаждал этой бойни, то ли из желания доказать истину своей теории, то ли из ненависти к богатым, то ли из‑за своей бедности и прозябания, в которых он пребывал большую часть своей жизни. Мальтус прогнозировал возможность наступления глобального экологического кризиса, вызванного бесконтрольной рождаемостью. Миллионы африканцев и азиатов сегодня умирают от голода. Но не потому, что Мальтус – негодяй, а, в частности, потому, что политические лидеры соответствующих стран не прислушиваются к его предостережениям и не предпринимают эффективных мер к смягчению последствий демографического взрыва.

Человек привнес в этот мир совершенно особую реальность, неведомую природе и именуемую культурой. Культура (в широком смысле) есть мысль, воплощенная в действительность, или реальность, «надстраиваемая» над естественным порядком вещей по законам человеческого общества и природы. Центральным явлением культуры является человек (общество) – творец культуры и ее творение. В некотором смысле, культура – это виртуальная реальность, точнее артефакт, она всегда вторична по отношению к природе и создается человеком не как альтернатива естественному миру вещей и процессов, а как его дополнение и развитие. Поэтому любые значимые деяния людей – от беседы и исполнения органного концерта до вспашки поля и полёта на Луну – всё, так или иначе, может быть истолковано в терминах культуры. В силу этого история человечества предстаёт в виде последовательности «слепков» культуры во всех её проявлениях, аспектах и формах, как бы существующих в и наряду с извечным миром природы. А так как сама она держится только на разуме, энергии и воле человека, то и существование её столь же надежно и ненадежно, как и бытие человека. В самом деле, распространив над природой неслыханную прежде власть, человечество парадоксальным образом не стало менее уязвимым для ударов стихий. Напротив, во многих существенных аспектах его зависимость от среды обитания, его возможных (а иногда и реальных, – скажем, в Чернобыле) собственных ошибок с каждым годом возрастает все больше.

Тем не менее, несмотря на некоторую вторичность, так сказать искусственность и хрупкость феномена культуры, биологическая эволюция – как звено космоэволюционного процесса – именно ей передала эстафету развития. Всё, чего природа могла достичь «собственными силами», она достигла, сформировав человека. Дальнейший её прогресс осуществляется посредством мозга и рук человека, изобретающего язык и колесо, государство и персональный компьютер. Поэтому плоды его трудов, составляющие содержание всемирной истории, мы вправе истолковывать как эволюцию (филогенез) культуры. Сущность последней состоит, прежде всего, в возникновении и добавлении к старым – новых явлений культуры, а не, как часто думают, в замене «отслуживших свое» новыми феноменами. В связи с этим возникает вопрос: как соотносятся между собой закономерности той и другой эволюций?

Прежде чем переходить к рассмотрению этого вопроса, одно обстоятельство подчеркнем особо. Филогенез – процесс «умножения сущностей», необратимый и неповторяющийся. То, что нам кажется «восхождением по спирали» в биологии именуется конвергенцией, или сближением строения не родственных друг другу организмов, приспособляющихся к сходным условиям обитания. В культуре конвергируют формы или феномены, выполняющие сходные функции – бытовая техника, семейно-брачные отношения, социальные институты и т.д. Но, поскольку эволюционные новации не запрограммированы, их появление и развитие непредсказуемо по определению. Никто не может знать достоверный ответ будущего на запрос настоящего, ибо конкретного плана прогресса не существует ни на Земле, ни в небесах, ни в головах людей. Следовательно, любое долго-, средне- или краткосрочное прогнозирование есть не более чем вероятностное суждение. Можно и должно выявлять тенденции и направления развития, предвидеть негативные последствия тех или иных планируемых действий, но когда забывают о вероятностном характере любого прогноза, тогда начинается либо шарлатанство, либо идеология, ничего общего с наукой не имеющая.

Эрудит, обладатель несравненного воображения Ж. Верн как никто другой предчувствовал скорое стремительное ускорение научно-технического прогресса. Но и его пылкие фантазии не сумели предугадать рождение сети Интернет. Великолепная интуиция ученого подсказала К. Циолковскому, что будущее человечества связано с космосом. Но его представления о технологиях выхода человечества в космическое пространство были, по нынешним меркам, удивительно наивными. Разыгравшееся воображение утописта подбило К. Маркса на пророчества вроде того, что будущее коммунистическое общество создаст для каждого без исключения возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике. Не правда ли, заманчивая рисовалась перспектива? Только ему и в голову не приходило оценить реальные ресурсы нашей планеты, ее способность удовлетворить все наши потребности. Впрочем, в его время не существовало даже самого термина «экология».

Лауреат Нобелевской премии экономист В. Леонтьев за разработанный для ООН прогноз экономического состояния мирового сообщества на 2-3 десятилетия вперед, предрекал, что к 2000 году ежегодный прирост валового национального продукта (ВНП) будет наибольшим…– как думает читатель, где? Правильно – в СССР! И составит он целых 5,2%! Оставим этот факт без комментариев. Но, если нам не дано видеть будущее, то для чего, спрашивается, ворошить прошлое? Если мы лишены власти над будущим, не бессмысленно ли тратить силы на умножение знаний об уже не существующем? Вероятно, смысл в этом есть, и состоит он в том, чтобы постичь, что нами двигало ранее, выявить источники совершенных ошибок, попытаться скорректировать курс и стратегию вхождения в будущее. Пожалуй, с практической точки зрения, – не более того.