Миф о золотом веке бесконфликтности

Старое представление о дикаре, как о свободнейшем из людей, противоречит истине.

Он раб, но раб не какого-то отдельного господина, а раб прошлого, духов умерших

предков, которые преследуют его от рождения до смерти и правят им железной рукой.

Дж. Фрэзер

Согласно сформулированному нами тезису, миром людей правят противоречия, среди которых основное заключается в противоположности интересов личности и социума. Поэтому нам предстоит рассмотреть, каким образом противоречия между индивидом и обществом стимулировали переход человечества от коммунизма, через социализм к капитализму в прошлом, а также как они влияют на ход и направление развития современности. Древний охотник-собиратель, несомненно, обладал недюжинным мужеством, помогавшим ему не теряться в окружении бесчисленных хищников, наиболее могущественным среди которых был, скорее всего, хищник двуногий. Тем не менее, острое ощущение страшной опасности, исходящей от всего чужого и, следовательно, враждебного, принуждало его искать защиту в своём окружении, среди своих сородичей и, тем самым, подчиняться условиям коллективного существования. Основное назначение кровнородственной общины, этой единственной в то время формы коллективного существования людей, состояло в сохранении и продлении человеческого рода. Для выполнения этой функции община должна была заботиться о своей защите не только со стороны враждебного окружения, но и со стороны внутренних противников её устоев. Таким потенциальным внутренним оппонентом общины мог быть любой член рода, покушавшийся на священные обычаи предков, независимо от того, способствовали ли последние процветанию общины или медленно, но верно губили её*. Община заинтересована не в изменениях, а в сохранении статус-кво, для чего и вводит всевозможные запреты, ограничения, табу на все стороны жизни каждого индивида без исключения.

Со временем определённые правила и требования, вводимые коллективом ради самосохранения, а также запреты, налагаемые на членов рода, оформляются и закрепляются в их подсознании и сознании в двух формах. Первая нынче именуется моралью, вторая – правом или законом, третья сохранилась в виде бесчисленных верований, культов, ритуалов. На взгляд современного рационального человека огромное большинство последних бессмысленно. Дж. Фрэзер, летописец людских заблуждений и предрассудков, приводит подчас поразительные примеры иррациональности коллективного (коммунистического) сознания.7 Например, австралийский абориген может умереть от страха, если увидит, что на него по недосмотру упала тень тещи. У индейских племён Калифорнии и Орегона традиция запрещала под страхом смерти употреблять имя покойного, а также напоминать о его жизни и деятельности. «Выключив» свою коллективную память, эти племена начисто лишились своей истории.

Прямо-таки чудовищного обычая умерщвлять собственных детей, чтобы не обременять женщин в походных условиях, придерживалось воинственное ангольское племя йагов. Свои ряды йаги пополняли мальчиками и девочками из других племён, которых они усыновляли после того, как убивали и съедали их родителей. Женщины южноамериканского племени мбайа убивали всех детей, кроме последнего или того, кого считали последним, и тем самым обрекли своё племя на гибель. К самоубийству племени ленгуа (Гран-Чако) привела тщательно разработанная система детоубийства и абортов. Тем не менее, в большинстве случаев традиции, какими бы необычными они нам ни казались, справлялись с ролью гаранта безопасности и благосостояния коллектива и индивида. Для того чтобы они достигали своей цели, им обязаны были подчиняться все члены общины в равной мере, а это означало выполнение принципа тотального равенства, равнозначного уравниловке. Типичная коммунистическая общественная ячейка – родовая община – состояла из нескольких десятков взрослых, детей и стариков. Поэтому она постоянно рисковала остаться без наиболее зрелых и сильных воинов и охотников (своих «первых») в результате неудачной охоты, несчастного случая или перипетий междоусобиц. Тогда «последним» в роду приходилось заступать на место выбывших из игры сородичей. Равенство прав членов общины было фактически равнозначно равенству обязанностей, которое составляло необходимое условие выживания коллектива.

Вместе с тем, такое равенство предполагало полное бесправие индивида перед родом. В силу этого бесправия все члены общины обрекались на выполнение одних и тех же функций, на занятия одними и теми же делами независимо от того, были у них к тому соответствующие способности или нет. Таким образом, равенство прав и обязанностей входило в вопиющие противоречие с неравенством возможностей для самореализации, коль скоро гений и бездарь вынуждались «тащиться в одной упряжке». Однако такое положение дел, как правило, вполне устраивало подавляющее большинство индивидов. Более того, многие современные австралийские аборигены, имея перед глазами пример одной из самых развитых цивилизаций Запада, предпочитают оставаться верными своему традиционному миру. Они считают все блага белых не более чем пустой суетой. Они уверены, что полноты счастья можно достичь гораздо меньшими хлопотами. Очевидно, что противоречие между человеком и обществом коммунизма носило избирательный и единичный характер. Редко кто мог решиться идти против деспотии традиций многих поколений своих предшественников. Не удивительно, что взламывать бастионы коммунизма удавалось людям исключительных и специфических достоинств, обладателям выдающихся хитрости, воли и честолюбия. Именно они, анонимные герои коммунистической эпохи расшатывали устои тотального равенства, разрешая на свой лад противоречие «индивид-социум» и рискуя навлечь на себя ревнивый гнев соплеменников. Этнографы отмечают, каких усилий и хлопот стоило трудяге бигмену («большому человеку») его лидерство в сельской общине и обычай потлача – безвозмездной раздачи даров соплеменникам. Многочисленные опасности подстерегают воина или мага, вознамерившихся утвердить своё особое положение в коллективе сородичей.8 Эта борьба, чаще глухая и скрытная, чем открытая и явная, начала приносить свои плоды, главным образом, после аграрной революции.

Прикрепление человека к земле и переход к производящему хозяйству способствовали демографическому взрыву в миниатюре. В свою очередь, значительно возросшая плотность населения провоцировала усиление конкуренции между неофитами-аграриями за обладание плодородными землями, ставшими главным источником их существования. Всё чаще споры за землю решаются кровью. Умелые и отважные воины обретают неоспоримый вес и авторитет среди соплеменников. Кроме того, прямая зависимость урожая от метеоусловий порождает зависимость земледельца от того, кто, как ему казалось, может вызвать как дождь, так и засуху, т.е. от колдуна. Так удачливые воины и маги-повелители дождя и ветра начинают цениться гораздо выше рядовых общинников.

При всём том, человек эпохи коммунизма поразительно однороден в проявлениях своей материальной и духовной культуры. Изучая материальную жизнь народов, сохранивших своё палеолитическое, мезолитическое и неолитическое прошлое (кубу, семантов, тоала и ведда Южной и Юго-Западной Азии, бушменов, пигмеев и азанда Африки, ботокудов и шавантов Бразилии, аранда, валбири и тиви Австралии, эскимосов, алеутов и гренландцев Арктики и многих других), Г. Марков пришел к выводу, что всё бесконечное разнообразие их материальной культуры сводится к шести вариантам (субкультурам) единой культуры присваивающего хозяйства охотников, собирателей и рыболовов.9 В работе В. Алексеева «Человек. Эволюция и таксономия» (М.: Наука. 1985) выделено 8 таких «вариантов». При этом он обратил внимание на то, что различия между субкультурами, вызываемые различным положением племён на эволюционной «лестнице» развития весьма незначительны. Они гораздо менее существенны, чем несхожесть, обусловленная разнообразием географических и климатических условий, к которым вынуждены адаптироваться эти субкультуры. Иначе говоря, и Алексеев и Марков признают, что видимое богатство палитры хозяйственной культуры охотника, собирателя и рыболова имеет характер небольшой изменчивости форм при ее едином внутреннем содержании. Последнее же определяется двумя факторами. Во-первых, пассивной адаптацией к среде обитания. Во-вторых, синкретичностью (комплексностью, нерасчленённостью на составные части) хозяйственно-культурной деятельности. Разделение труда происходит, в основном, по половому и возрастному признаку: охотой и рыболовством занимаются взрослые мужчины, собирательством – женщины и дети.

Хозяйственно-культурное единообразие и синкретичность мирового сообщества на стадии первобытного коммунизма сочеталось с социально-политической синкретичностью. Доминирующим признаком, по которому один представитель рода человеческого отличался от другого, оставался расовый (биологический) признак.* Сообщество было одной семьёй, не разделённой политическими или социальными границами, что не мешало каждому его представителю видеть врага в каждом, кто не приходился ему ближайшим родственником. Элементарную структурную единицу такого сообщества составляли популяции на уровне родовой общины-коммуны. Отдельная особь (индивидуум) не имела ни значения, ни собственного лица. И вот что интересно – никогда, ни в какие времена не существовало того матриархата (главенства женщин), который так умилял Энгельса.

До сих пор мы обсуждали коллективную составляющую бытия, оставляя за скобками самого человека. Было бы, однако, странным, если бы его индивидуальное бытие выходило за границы той реальной и вымышленной действительности, которые воздвигали традиции его рода и племени. И точно так же, как характерной чертой коллективной культуры древнего собирателя-охотника является синкретизм, специфику носителя этой культуры отличает чётко выраженный индивидуальный синкретизм. Он всё – сам. Он сам – добытчик пищи и мастеровой, изготавливающий орудия труда и охоты. Он – архитектор и строитель, сооружающий убежище от непогоды, и лекарь-знахарь, но в то же время и пациент. Он – и маг, насылающий порчу на врага, но панически боящийся порчи со стороны любого недоброжелателя. Он в одном лице – повествователь, хранитель мифов и преданий, слушатель и зритель одновременно. Он универсал-любитель, хотя кое в чём достигает высочайшего профессионального уровня, например, как австралиец – в умении выслеживать дичь.

Возраст классического социализма (или городской культуры – цивилизации) не превышает 4-5 тысячелетий. Следовательно, на коммунистическое «младенчество» приходится около 90% истории существования человека как вида. В чём же причина столь замедленного возмужания культуры в эпоху коммунизма? Тому есть множество объяснений. Но главная причина – в отсутствии предпосылок для разрешения противоречий между индивидом и социумом. В самом деле, что представляет собой типичное коммунистическое сообщество? Однородную массу безликих, анонимных особей, состоящих между собой в отношениях той или иной степени родства и занятых одним и тем же универсально-синкретическим родом деятельности: игрой-творчеством-трудом-охотой-собирательством. Так как биологическая (охота-собиратель-ство) и культурная (творчество-труд) составляющие в нём слиты воедино, разделения труда, при котором только и рождается истинная индивидуальность человека, произойти не может. Индивиду, в этой связи, нечего противопоставить коллективу, нечем образовать тот второй (индивидуальный) полюс его действительности, который может быть дополнительным к первому (групповому) полюсу. Иначе говоря, абсолютная зависимость индивида от социума категорически препятствует развитию их обоих.

Здесь уместна аналогия с биологической эволюцией. По оценкам геохронологов возраст Земли составляет около 4,6 млрд. лет. Жизнь на ней возникла примерно 3,9 млрд. лет назад. Все главные типы растений и животных сложились в последние 600-400 млн. лет (фанерозой). Первые же 3 млрд. лет отличались исключительной бедностью видового разнообразия, ограниченного одноклеточными бактериями и примитивными водорослями. Эти одноклеточные докембрия определяли облик земной жизни на протяжении почти 85% всей её истории. Биологическая эволюция приобрела зримое ускорение только после того, как одноклеточные стали вступать между собой в тесные (симбиотические, паразитические, хищнические) связи. В данном контексте это означало «разделение труда» (функций, способа существования) между ними, что, в конечном счёте, привело к рождению новой формы жизни – организменной. Параллель с культурной эволюцией здесь более чем очевидна, что позволяет нам подчеркнуть: разделение труда между людьми привело к появлению цивилизации социалистического типа.